(no subject)
Ангелу хочется падения
Марк Леви. Семь дней творения
мы сидели на одной кухне
он пил кофе, я -- чай
это было какое то воспаление нормы
он был равнодушен к кофе, считая его слишком простым
я ненавидела чай, в тот момент более всего на свете
я растворяла в нем все худшее страхи, воспоминания и принимала это внутрь
нам надо было уезжать
потом, кажется годами позже, мне надо было возвращаться, но не хватало чая, что бы это принять
он не покупал обратного билета
и это означало одно --
[навсегда]навсегда
моего мозга было недостаточно, что бы вместить это слово
моя душа была вывернута на изнанку и изжевана счетами дней, я чувствовала, что из той немоты, прораставшей спинным мозгом вытягивают что то мое, важное
худшим было то, что делала это я сама
словно производила медленный аборт
словно выливала кровь на пол
словно я крутила ручку какого то механизма выкачивающего воздух, крутила из последних сил
я ничего не помню о той кухне
ни обоев, ни чашек
я запретила себе смотреть
я медленно выламывала камни из тех стен и строила новые
строила так, что бы ни один стон не прорвался в новый мир
что бы ни кто даже не догадался, как много живого было замуровано
сколько души было истерто в прах
что бы забыть
что бы забыть
что бы забыть навсегда
крылья
я начала готовить себя к этому переходу давно, много ранее
я раздевалась в темноте и пыталась представить себя бескрылой
бескрылой - в этом слове живет бес, тысячи бесов, потому, что ты не можешь снять их, как перчатки
сдернуть разом и кинуть на полку
тебе нужно вырвать по одному...
нужно истечь болью
-- раз уж ты решил упасть
падай головой вниз, --
шептали бесы
падай и разбивайся каждый раз
с каждым пером, обращенным в камень
вынимаемом, как острое, горячие лезвие, изымаемое из плоти, живой, твоей
я ползала в этой солоноватой грязи и строила колодец долженствовавший защитить меня от себя самой
как можно было бы строить корабль из собственных костей, так я строила саркофаг изнутри, замещая воздух, прижимая себя к земле, запрещая вставать
[не помню какой я родилась, но мое отрочество поломало не только многие иллюзии, но и некоторое количество костей, без коих я, впрочем, научилась справляться, с теоретически возможными крыльями было сложнее
даже если они и были, я в них не верила
у меня даже с земным как то не складывалось, ни друзей, ни особых успехов в учебе, я была у себя одна, своя собственная и больше гордиться было не чем
в такой ситуации скорее хотелось быть, как все, чем развивать какие то малоизученные возможности
кто эти непонятные все я не знала, а подстроиться не получалось
одиночество толкало меня в разные стороны, пока синяков не стало довольно, что бы скрыть все тело
верь я тогда в птиц, очевидно я была бы синей и, может быть, приносила б удачу
тогда я еще не знала про пуговицы и то, что ты сам определяешь свой цвет]
он прижимал губы к моей голове и шептал в волосы
-- думай о чем то другом, думай о чем то другом...
я старалась не думать вовсе
меня выворачивало как горизонт, я тогда не знала Бродского, но чувствовала именно то самое
когда остаешься со_всем
в том аэропорту я лучше всего запомнила трубы на потолке
от того, что часто смотрела на них, задирая нос, что бы не текли слезы
что бы ему было легче уезжать, что бы не так больно, что бы не объяснять, что бы быть просто дурочкой
такой, для которой стрелка на чулке важней всех голодающих в мире
потому, что я была среди них
я чувствовала, как меня накрывает голод, жажда не_одиночества, страх пустоты и глухое знание, что его место мне не заполнить никогда
[я была навязана ему случайно
тут бы хороша была сказочка про трех сыновей, но ребенок был только один
единственный сын хорошо воспитанный родителями, понимая, что наши пути идут врозь, попросил друга присмотреть
не бдеть, как на вахте, но принять из одной компании в другую, поддержать на переходе из детства в отрочество...
это как раз было после того, как я сошла с ума и попросила никогда не называть меня оля]
-- Фел, это Ольга, -- начал он
пространство ни как не среагировало на сигнал, продолжая являть мне спинку очень удобного, я так полагала, кресла
-- а это Пудинг, -- вступила я, отключая компьютер, в котором находился человек, представляемой которому я была...
-- ктоооо?!?!!
мне не выпало случая видеть близко глаз разъяренного зверя, но навсегда полагаю, что они были много добрее
такому человеку меня передать можно было разве для мучительного убийства
Джери сказал бы :"срочно пришлите новых котов"
Фел был, птицей, пожалуй -- орлом, ястребом... кем то хищным и ооооочень умным, я думаю умней всех нас
он не полез в эту мясорубку ни за едой ни за опытом, у него уже была сестра, которая как бык овцу покрывала любые потребности в не приятностях
-- она наверняка не специально, -- сказала длинноволосая голова отпочковавшаяся от соседнего кресла
-- привет
[у него была улыбка не допускающая близости кошек, но я не понимала сигналов, подаваемых мне мирозданием, и подошла
тогда я была похожа на котенка, чудом выжившим в барабане стиральной машины, а может и не должного там умереть
вода смыла лишнее, осталось только упрямство быть собой и пустота]
многолетнее дерево нашего знакомства осыпалось календарем в одночасье
как птице, ему положенно было улететь
как человеку -- не оборачиваться
так и не подавившись чаем, я оказалась в аэропорту
в стране холодных крыльев, на ничейной земле
я хотела бы бежать за его воздушным кораблем до того, как не упрусь в ограждения
пока на лице не отпечатается рабица, перекрывшая летное поле
пока я не сломаю крылья, отданные мне
через километры лет я поняла
что бежала бы не за ним
за собой
за той крошкой нормальной жизни в которую потеряла веру еще до знакомства с ним
еще в психушке, привязанная к кровати я изгнала ее, что бы не надеяться
что бы перестало болеть, что бы меня выпустили из этих мягких стен
-- что же мне делать с тобой, девочка, -- спрашивал он
у меня не было ответов, я стеснительно улыбалась и мы придумывали какое-нибудь развлечение, вроде переноса двери в четыре утра или приглашения белых лошадей на новый год
мы были, конечно, взрослые
сейчас от этого смешно, но тогда все было серьезно и наши лица не избегали морщин
мы бывали сосредоточены настолько, что оболочки трескались, выпуская наружу смех и солнечных зайчиков
у всех было прошлое и мое мне помогли пережить
что я знала о его проблемах...
однажды к нему пришел жить какой то митек, принес садовую скамейку, которая навсегда прижилась в прихожей
как то он приютил воробья
его родители были обстоятельно параллельны
женская их половина, похоже, и не догадывалась о собственном материнстве, запутавшись в именах звала его моймальчик, отец разбирался в чаях, холодном оружие и восходящем солнце
я никогда не слышала о его проблемах
он оживлял меня тихо, согревая сначала внутри, потом снаружи
он видел во мне то, о чем я и не собиралась мечтать
он никогда не говорил, что я хорошая, только
-- не обижай нас... не обижай тех кто любит тебя
мне пришлось признать, что такие есть
когда я болела, замечала его сидящим в ногах с книжкой сказок, читал их про себя, себе...
бывало мы, после особенно длинной прогулки, падали на пол и представляли, что в поле
и, если перевернуть комнату, можно взлететь
мы часто бывали на крышах
тогда это казалось естественным
мы же умели летать!
он был птицей, я кошкой на его шее
не хочется думать, что тянула его вниз
он удивительно умел быть легким
смешить и молчать
я ни с кем больше так не молчала
мы пережили мою осень, весну и даже лето
мой календарь был похож на опусы Брауна, осени было три, пара весен, количества лет я даже не пыталась считать
наступала зима, та, что доконала не одного динозавра, которую пережили лишь кости и папоротники, переставшие цвести
мы стояли на перекрестке аэропорта и как любой проходной двор, этот был вертепом запахов и эмоций, десяти слойным графити заполнявший пространство стен, переписывая каждый день, религию своих церквей, гимны своих героев
ничейная земля
мне хотелось остаться в нем, закрыться в полах пальто и остановить время
тогда я не понимала что страшней всего -- выбирать
меня рвало на части, словно демоны уже делили мою душу, не показав Петру
и не было ни каких ключей, и Ад начался тем вчера, которое как варенье на завтра неизменно
нам надо было разойтись, не от ссор или невозможности продолжения, но что бы стать самими собой, а не странными близнецами, оканчивающими фразу, начатую другим
мы перерастали друг друга, как некогда удобная обувь, впивались в ноги не давая продолжать путь
нам надо было разойтись, но я продолжала цепляться за то, что произошло за не полные четыре года, как за обломки потонувшего корабля, отрицая заканчивающийся воздух
за эти чуть чуть календарных дней я была ребенком, сестрой, кошкой, меня считали его женой, любовницей, содержанкой, недалекой родственницей, я вспомнила как ходить, спать раскрытой, быть нужной просто потому и делать что угодно для других, не считая последствия
нам надо было разойтись
и каждый чувствовал необходимость не ради себя, а для другого
он был старше и умел принимать головой, я только кровяными мешочками, заикающимися в попытке сокращаться
он делал это для нас, нарисовав все мои портреты, услышав все сны, он был выше
я сильнее
наверно
потому как выжила только я
потому что одни крылья нельзя было разделить на двух или просто так получилось
мы были похожи на пару перчаток, [из которых составили одно животное, мы жили в другую сторону, мы прорастали кожей, которую не сносить... и ее приходилось сдирать] велением чужой судьбы разделенных в разные тела
это были те отношения, которые ни ни заслужить, ни выпросить, ни купить, ни списать со счетов...
перевернуть страницу и двигаться дальше не получалось, приходилось сдирать кожу
мы были лягушками, которым не превратиться в принцесс
как объявляли рейс я не слышала
ни чего кроме движения его рук и глаз Фела, который принимал на до мной опеку
опять
я знала, что должна отступить, отдать, отойти, я вся была струна, которая не должна была порваться, я должна была ему много больше, чем отпустить
за наши разговоры на балконе, за его бдения в моем бреду, за молочную чашку, за холодильник, в котором играло радио, за все его рубашки...
я должна была вернуть ему его жизнь, что бы он тоже мог быть счастливым
переворачивая годы словно рулон расшелушенных обоев я знаю теперь,
что это было и для меня
было правильно и верно
что раз это не убило меня, то я стала сильнее, сильнее в разы
совершенно непонятно лишь то, зачем мне вся эта сила
сила терять, вырывать изнутри живое, открывать в слепоту глаза
отпускать
говорят я была бледной, до синевы, только им замеченных во мне голубых глаз
весь мир, некогда извлеченный из под горсти земли, брошенной в меня не моей матерью
схлопнулся в поручень какого то ограждения, забытого в том углу, из которого нам все предстояло выйти
надо было выйти
я не могла
мозг не давал команд, пальцы просто лежали кольцом на металической трубе, равнодушной ко всему кроме краски, проржавевшей насквозь
так смотрят кино
так в душном театре задерживаешь дыхание, наблюдая за героем, погружающимся в воду
жизнь кралась мимо
минуты капали в омут непонятно чего
проходили люди
стрелки часов обрастали паутиной
старый, мудрый ворон Фел, поднял меня на руки избавляя нас всех от судорог прощания
память, спасительной пеленой тумана укутала меня, что бы отпустить уже дома, лет эдак через ндцать, какого то мартабря
осталось только нежелание, на грани физической боли, провожать кого-угодно, разодранная душа, не желавшая отлетать, как въевшаяся наклейка на темном стекле, которую если и сковырнуть то только ногтями
и прощание, перетекающее из плечей в ладонь, размывающую изображение
толи пуха пожелал, то ли пера...
я не помню, как мир перешел в другую плоскость, как что то шепталось в навалившуюся тишину
и только чье то постороннее, уже у гильотины дверей, рассекающих мою жизнь на вечные ДО и ...
-- вы боитесь летать?
-- летать? нет... я боюсь, что разучилась это делать
примерно 1990 год
Марк Леви. Семь дней творения
мы сидели на одной кухне
он пил кофе, я -- чай
это было какое то воспаление нормы
он был равнодушен к кофе, считая его слишком простым
я ненавидела чай, в тот момент более всего на свете
я растворяла в нем все худшее страхи, воспоминания и принимала это внутрь
нам надо было уезжать
потом, кажется годами позже, мне надо было возвращаться, но не хватало чая, что бы это принять
он не покупал обратного билета
и это означало одно --
[навсегда]навсегда
моего мозга было недостаточно, что бы вместить это слово
моя душа была вывернута на изнанку и изжевана счетами дней, я чувствовала, что из той немоты, прораставшей спинным мозгом вытягивают что то мое, важное
худшим было то, что делала это я сама
словно производила медленный аборт
словно выливала кровь на пол
словно я крутила ручку какого то механизма выкачивающего воздух, крутила из последних сил
я ничего не помню о той кухне
ни обоев, ни чашек
я запретила себе смотреть
я медленно выламывала камни из тех стен и строила новые
строила так, что бы ни один стон не прорвался в новый мир
что бы ни кто даже не догадался, как много живого было замуровано
сколько души было истерто в прах
что бы забыть
что бы забыть
что бы забыть навсегда
крылья
я начала готовить себя к этому переходу давно, много ранее
я раздевалась в темноте и пыталась представить себя бескрылой
бескрылой - в этом слове живет бес, тысячи бесов, потому, что ты не можешь снять их, как перчатки
сдернуть разом и кинуть на полку
тебе нужно вырвать по одному...
нужно истечь болью
-- раз уж ты решил упасть
падай головой вниз, --
шептали бесы
падай и разбивайся каждый раз
с каждым пером, обращенным в камень
вынимаемом, как острое, горячие лезвие, изымаемое из плоти, живой, твоей
я ползала в этой солоноватой грязи и строила колодец долженствовавший защитить меня от себя самой
как можно было бы строить корабль из собственных костей, так я строила саркофаг изнутри, замещая воздух, прижимая себя к земле, запрещая вставать
[не помню какой я родилась, но мое отрочество поломало не только многие иллюзии, но и некоторое количество костей, без коих я, впрочем, научилась справляться, с теоретически возможными крыльями было сложнее
даже если они и были, я в них не верила
у меня даже с земным как то не складывалось, ни друзей, ни особых успехов в учебе, я была у себя одна, своя собственная и больше гордиться было не чем
в такой ситуации скорее хотелось быть, как все, чем развивать какие то малоизученные возможности
кто эти непонятные все я не знала, а подстроиться не получалось
одиночество толкало меня в разные стороны, пока синяков не стало довольно, что бы скрыть все тело
верь я тогда в птиц, очевидно я была бы синей и, может быть, приносила б удачу
тогда я еще не знала про пуговицы и то, что ты сам определяешь свой цвет]
он прижимал губы к моей голове и шептал в волосы
-- думай о чем то другом, думай о чем то другом...
я старалась не думать вовсе
меня выворачивало как горизонт, я тогда не знала Бродского, но чувствовала именно то самое
когда остаешься со_всем
в том аэропорту я лучше всего запомнила трубы на потолке
от того, что часто смотрела на них, задирая нос, что бы не текли слезы
что бы ему было легче уезжать, что бы не так больно, что бы не объяснять, что бы быть просто дурочкой
такой, для которой стрелка на чулке важней всех голодающих в мире
потому, что я была среди них
я чувствовала, как меня накрывает голод, жажда не_одиночества, страх пустоты и глухое знание, что его место мне не заполнить никогда
[я была навязана ему случайно
тут бы хороша была сказочка про трех сыновей, но ребенок был только один
единственный сын хорошо воспитанный родителями, понимая, что наши пути идут врозь, попросил друга присмотреть
не бдеть, как на вахте, но принять из одной компании в другую, поддержать на переходе из детства в отрочество...
это как раз было после того, как я сошла с ума и попросила никогда не называть меня оля]
-- Фел, это Ольга, -- начал он
пространство ни как не среагировало на сигнал, продолжая являть мне спинку очень удобного, я так полагала, кресла
-- а это Пудинг, -- вступила я, отключая компьютер, в котором находился человек, представляемой которому я была...
-- ктоооо?!?!!
мне не выпало случая видеть близко глаз разъяренного зверя, но навсегда полагаю, что они были много добрее
такому человеку меня передать можно было разве для мучительного убийства
Джери сказал бы :"срочно пришлите новых котов"
Фел был, птицей, пожалуй -- орлом, ястребом... кем то хищным и ооооочень умным, я думаю умней всех нас
он не полез в эту мясорубку ни за едой ни за опытом, у него уже была сестра, которая как бык овцу покрывала любые потребности в не приятностях
-- она наверняка не специально, -- сказала длинноволосая голова отпочковавшаяся от соседнего кресла
-- привет
[у него была улыбка не допускающая близости кошек, но я не понимала сигналов, подаваемых мне мирозданием, и подошла
тогда я была похожа на котенка, чудом выжившим в барабане стиральной машины, а может и не должного там умереть
вода смыла лишнее, осталось только упрямство быть собой и пустота]
многолетнее дерево нашего знакомства осыпалось календарем в одночасье
как птице, ему положенно было улететь
как человеку -- не оборачиваться
так и не подавившись чаем, я оказалась в аэропорту
в стране холодных крыльев, на ничейной земле
я хотела бы бежать за его воздушным кораблем до того, как не упрусь в ограждения
пока на лице не отпечатается рабица, перекрывшая летное поле
пока я не сломаю крылья, отданные мне
через километры лет я поняла
что бежала бы не за ним
за собой
за той крошкой нормальной жизни в которую потеряла веру еще до знакомства с ним
еще в психушке, привязанная к кровати я изгнала ее, что бы не надеяться
что бы перестало болеть, что бы меня выпустили из этих мягких стен
-- что же мне делать с тобой, девочка, -- спрашивал он
у меня не было ответов, я стеснительно улыбалась и мы придумывали какое-нибудь развлечение, вроде переноса двери в четыре утра или приглашения белых лошадей на новый год
мы были, конечно, взрослые
сейчас от этого смешно, но тогда все было серьезно и наши лица не избегали морщин
мы бывали сосредоточены настолько, что оболочки трескались, выпуская наружу смех и солнечных зайчиков
у всех было прошлое и мое мне помогли пережить
что я знала о его проблемах...
однажды к нему пришел жить какой то митек, принес садовую скамейку, которая навсегда прижилась в прихожей
как то он приютил воробья
его родители были обстоятельно параллельны
женская их половина, похоже, и не догадывалась о собственном материнстве, запутавшись в именах звала его моймальчик, отец разбирался в чаях, холодном оружие и восходящем солнце
я никогда не слышала о его проблемах
он оживлял меня тихо, согревая сначала внутри, потом снаружи
он видел во мне то, о чем я и не собиралась мечтать
он никогда не говорил, что я хорошая, только
-- не обижай нас... не обижай тех кто любит тебя
мне пришлось признать, что такие есть
когда я болела, замечала его сидящим в ногах с книжкой сказок, читал их про себя, себе...
бывало мы, после особенно длинной прогулки, падали на пол и представляли, что в поле
и, если перевернуть комнату, можно взлететь
мы часто бывали на крышах
тогда это казалось естественным
мы же умели летать!
он был птицей, я кошкой на его шее
не хочется думать, что тянула его вниз
он удивительно умел быть легким
смешить и молчать
я ни с кем больше так не молчала
мы пережили мою осень, весну и даже лето
мой календарь был похож на опусы Брауна, осени было три, пара весен, количества лет я даже не пыталась считать
наступала зима, та, что доконала не одного динозавра, которую пережили лишь кости и папоротники, переставшие цвести
мы стояли на перекрестке аэропорта и как любой проходной двор, этот был вертепом запахов и эмоций, десяти слойным графити заполнявший пространство стен, переписывая каждый день, религию своих церквей, гимны своих героев
ничейная земля
мне хотелось остаться в нем, закрыться в полах пальто и остановить время
тогда я не понимала что страшней всего -- выбирать
меня рвало на части, словно демоны уже делили мою душу, не показав Петру
и не было ни каких ключей, и Ад начался тем вчера, которое как варенье на завтра неизменно
нам надо было разойтись, не от ссор или невозможности продолжения, но что бы стать самими собой, а не странными близнецами, оканчивающими фразу, начатую другим
мы перерастали друг друга, как некогда удобная обувь, впивались в ноги не давая продолжать путь
нам надо было разойтись, но я продолжала цепляться за то, что произошло за не полные четыре года, как за обломки потонувшего корабля, отрицая заканчивающийся воздух
за эти чуть чуть календарных дней я была ребенком, сестрой, кошкой, меня считали его женой, любовницей, содержанкой, недалекой родственницей, я вспомнила как ходить, спать раскрытой, быть нужной просто потому и делать что угодно для других, не считая последствия
нам надо было разойтись
и каждый чувствовал необходимость не ради себя, а для другого
он был старше и умел принимать головой, я только кровяными мешочками, заикающимися в попытке сокращаться
он делал это для нас, нарисовав все мои портреты, услышав все сны, он был выше
я сильнее
наверно
потому как выжила только я
потому что одни крылья нельзя было разделить на двух или просто так получилось
мы были похожи на пару перчаток, [из которых составили одно животное, мы жили в другую сторону, мы прорастали кожей, которую не сносить... и ее приходилось сдирать] велением чужой судьбы разделенных в разные тела
это были те отношения, которые ни ни заслужить, ни выпросить, ни купить, ни списать со счетов...
перевернуть страницу и двигаться дальше не получалось, приходилось сдирать кожу
мы были лягушками, которым не превратиться в принцесс
как объявляли рейс я не слышала
ни чего кроме движения его рук и глаз Фела, который принимал на до мной опеку
опять
я знала, что должна отступить, отдать, отойти, я вся была струна, которая не должна была порваться, я должна была ему много больше, чем отпустить
за наши разговоры на балконе, за его бдения в моем бреду, за молочную чашку, за холодильник, в котором играло радио, за все его рубашки...
я должна была вернуть ему его жизнь, что бы он тоже мог быть счастливым
переворачивая годы словно рулон расшелушенных обоев я знаю теперь,
что это было и для меня
было правильно и верно
что раз это не убило меня, то я стала сильнее, сильнее в разы
совершенно непонятно лишь то, зачем мне вся эта сила
сила терять, вырывать изнутри живое, открывать в слепоту глаза
отпускать
говорят я была бледной, до синевы, только им замеченных во мне голубых глаз
весь мир, некогда извлеченный из под горсти земли, брошенной в меня не моей матерью
схлопнулся в поручень какого то ограждения, забытого в том углу, из которого нам все предстояло выйти
надо было выйти
я не могла
мозг не давал команд, пальцы просто лежали кольцом на металической трубе, равнодушной ко всему кроме краски, проржавевшей насквозь
так смотрят кино
так в душном театре задерживаешь дыхание, наблюдая за героем, погружающимся в воду
жизнь кралась мимо
минуты капали в омут непонятно чего
проходили люди
стрелки часов обрастали паутиной
старый, мудрый ворон Фел, поднял меня на руки избавляя нас всех от судорог прощания
память, спасительной пеленой тумана укутала меня, что бы отпустить уже дома, лет эдак через ндцать, какого то мартабря
осталось только нежелание, на грани физической боли, провожать кого-угодно, разодранная душа, не желавшая отлетать, как въевшаяся наклейка на темном стекле, которую если и сковырнуть то только ногтями
и прощание, перетекающее из плечей в ладонь, размывающую изображение
толи пуха пожелал, то ли пера...
я не помню, как мир перешел в другую плоскость, как что то шепталось в навалившуюся тишину
и только чье то постороннее, уже у гильотины дверей, рассекающих мою жизнь на вечные ДО и ...
-- вы боитесь летать?
-- летать? нет... я боюсь, что разучилась это делать
примерно 1990 год