Записки Лэйна Ириани, аристократа, часть II
Ввиду необоримой лени, второй фрагмент выкладываю только сейчас. Кто пропустил первый - см.
http://he-is-elwin.livejournal.com/449444.html
/////
До сих пор я так и не понял одной вещи. Логово служит моей семье верой и правдой уже около двух сотен лет, пережило несколько ремонтов и бесчисленное количество мелких доработок. Каждый Ириани перед тем, как навсегда покинуть это святилище молодости, непременно оставляет в нём что-нибудь от себя: так сказать, добавляет в общую копилку.
Теперь я знаю, что останется после меня, и не понимаю, почему первый же Ириани, достигший процветания, не обеспечил всех последующих с этой стороны.
Видите ли, окон с простыми стёклами недостаточно. Совсем-совсем недостаточно. Полы у нас обычные, деревянный паркет. Потолок вообще старый.
Звук они пропускают слишком хорошо.
-Ну что ты, что,- умиротворяюще качал головой Дэн, не без труда справившись со мной, заткнув рот и связав по рукам и ногам. Я всё ещё бился в агонии, грыз кляп и ровным счётом ничего не соображал. На шум заглянули соседи и Дэну пришлось выходить в коридор и объяснять, что никого не убили, просто я готовил бутерброды и порезался.
Тем временем я пришёл в себя и со мной уже можно было вести переговоры.
-Ты точно знаешь?- набросился я сразу на Дэна.
-Точнее не бывает. Сам её видел.
Я схватился за голову и застонал.
-Сколько она здесь пробудет?- со слабой надеждой спросил я.
-Около трёх лет.
Кажется, из меня уже можно было изготавливать мел. Такой, знаете ли, школьный. Рассыпчатый. Невкусный.
Если моё волнение кажется вам чрезмерным и неподобающим, значит, вы совершенно не в курсе моих отношений с Жанной, да и вообще ничего не знаете об этой даме. Поверьте, я лишь трезво оценил обстановку, и лишь поверхностно и слегка (а большего не дано человеку) осознал безысходный ужас этой самой обстановки.
Жанна - сестра Дэна, она старше нас на два года. Моё с ней знакомство состоялось четыре года назад, на фамильном острове Морани, куда меня на лето пригласил Дэн. О злодеяниях этой леди можно рассказывать часами... Что же касается моих личных с нею счётов, то достаточно вспомнить её уроки повязывания шарфа, чтобы любой суд мира во мгновение ока признал её заслуживающей пожизненного заточения без права на апелляцию.
Во-первых, она аристократ. Не как я - "штопать носки в темнице с той же гордостью, с какой восседал на троне" и так далее, а в самом плохом смысле этого слова - незастёгнутая пуговица для неё достаточный повод, чтобы изувечить человека.
Во-вторых, она вундеркинд, ставший позднее просто гением. У неё фотографическая память, абсолютный слух и физическая форма королевского гвардейца. Что вкупе с дурным характером означает... Ну, означает, что тебя сначала высмеют, потом переспорят, а в конечном итоге поколотят. Мерси боку.
В-третьих, было время, когда она вбила себе в голову, что я - "в общем-то" подходящая для неё партия, только «нуждаюсь в небольшом воспитании». Да. Да. Благодарю за сочувствие. До сих пор не могу удержаться от рыданий всякий раз, когда вспоминаю о том периоде своей жизни.
-Так,- сказал я решительно. -Беги к ней. Сейчас. Скажи, что ты получил письмо. Скажи, что вашему отцу нездоровится. Скажи, что он умирает. Скажи, что он уже умер. Скажи, что его уже успели похоронить и теперь надо решать вопрос с наследством. Господи, да скажи ей что угодно, только заставь её уехать! Мне нужно выиграть немного времени, чтобы как следует подготовиться. Иначе этой встречи я не переживу.
Дэн кивнул, и оставшуюся часть завтрака мы провели, сохраняя траурное достоинство и похоронный вид.
Дэн нахлобучил свою невыносимую, очень узкую шляпу делового человека и отправился по своим мерзким грязным приземленным делам.
Я небрежно надел свою элегантную, широкополую шляпу, служившую изящной иллюстрацией безграничной широты моей аристократической натуры, потом тут же снял, ибо она оказалась пыльной, стряхнул пыль щёточкой, небрежно надел снова, потянулся за своей сумкой, но, чтобы перекинуть её через плечо, пришлось опять снимать шляпу, и я перекинул сумку, опять небрежно надел шляпу и в этот раз уже вышел.
На дворе стояла такая жара, что люди заходили в дома остудиться.
Я прошёл по улице Троцкого мимо киоска с мороженым, на которое у меня не было денег, через улицу Чехова, минуя кинотеатр, на который у меня не было денег, в сторону площади Четырёх Попугаев сквозь медленно бредущую толпу сгорбленных нищих, для которых у меня тоже не было денег.
В самом дурном расположении духа я добрался до площади. Там, как обычно, яблоку негде было упасть: сплошь торгаши, воришки, мошенники, а также полупомешанные и помешанные совсем. И вот он я - весь такой в шляпе и в белом (частично заштопанном) плаще.
Моё внимание привлекла новая палатка, которой ещё вчера не было. Серая, дырявая: словом, крайне отталкивающей наружности. Никакой вывески заметить не удалось.
Внутри сидел ещё почти молодой человек, небритый и неопрятный, и сосредоточенно грыз ногти.
Я церемонно поприветствовал его, с поднятием шляпы и по всем правилам (иногда я бываю очень славным парнем).
-Кардан Подушка,- отозвался тот без особого энтузиазма, даже не приподнявшись с места.
-Почему Подушка?- спросил я, немного заинтригованный - в нашем городе имя зря не дадут. Меня, например, девушки часто называют Лэйн Доблестный или Лэйн Аполлон.
-У меня много перьев,- хмуро сказал Кардан. -И все сухие. Я журналист.
Его слова меня озадачили.
-Журналист? В таком случае, что ты здесь делаешь? Разве тебе не полагается сидеть в редакции и... писать?..
-Полагается,- Кардан откусил что-то от пальца. -Журналист должен писать. Ни дня без строчки... Ха. Ха. Ха.
Он не смеялся, он произносил смех.
-Я из напрасников, приятель. Плохи мои дела.
Я принялся жевать губу, не зная, как бы ретироваться, не показавшись невежливым. Не знаю, как там у вас, а в нашем городе напрасниками называют людей, упрямо занимающихся делом, к которому у них нет никаких способностей. Это, в сущности, больные люди. Магистрат даже платит им небольшое пособие.
-И давно ты... пишешь?
-С четвёртого класса,- сказал Кардан безнадёжно. -Кажется, это были стихи - не помню, не сохранил. Потом какие-то попытки романов, потом какие-то жуткие подобия рассказов... К четырнадцати я прочитал всего Достоевского, к пятнадцати одолел Джойса, в шестнадцать мог обширно цитировать из Гессе, Ницше и Бёлля. Что толку? Ни одна самостоятельная строчка не была удачной. В восемнадцать пошёл на филологический; меня приняли без конкурса, по медицинской справке напрасника. Друзья к тому времени уже покатывались со смеху за моей спиной, бесшумно стекая в общий океан приятелей и растворяясь где-то вдалеке; родные сплошь сочувствовали.
Я кивал, кивал где надо. Не люблю неудачников. Они постоянно требуют к себе внимания, которого не стоят.
-К чёрту подробности!- заорал Кардан, рассвирепев на самого себя. -Вот он я, написавший миллиард слов и выкинувший миллиард слов! Бездарные стихи, скучные романы, пустые рассказы, и теперь я журналист! Пишу про падение валютного курса, про результаты городских выборов и иногда про дорожные происшествия, - Он со злобой цапнул палец зубами, с мясом выдрав видимый кусок.- Но даже в этом ключе мои писания никому не нужны!..
Я хмыкнул что-то сочувственное и спросил, что же он тут делает - этот вопрос меня действительно немного занимал.
-Это моя газета,- выпалил Кардан нарочито вызывающе.
Я попросил разъяснений.
-Вот, смотри,- он вытащил из-за пазухи сложенную пополам и вчетверо стопку бумаг. -Это единственный в мире экземпляр первого выпуска газеты «Энский подвал».
Дело обстояло следующим образом. Поскольку Магистрат для поощрения мелкого бизнеса сдавал торговые места на площади Четырёх Попугаев совершенно безвозмездно, Кардан Подушка зарегистрировал частное предприятие «Энский подвал» для издания и распространения собственной газеты.
Если, конечно, это можно было назвать газетой. Листы бумаги, исписанные буквами. Я быстро пробежал их глазами и похвалил очаровательную каллиграфию.
-Это не я... У меня, как можно догадаться, отвратительный почерк. Я заготовил трафарет и выводил по нему буквы...- признался Кардан.
Его расчёт был простой и безнадёжный. Поскольку благотворительность Магистрат поощрять не собирался, предприятие было коммерческим. За просмотр газеты Кардан брал пять копеек: столько стоит коробок спичек в магазине.
-И что, много людей ходит?
-Случайные зеваки. Читать никто не хочет. Слушай, заплати пять копеек, а? Спасешь мне отчетность...
Я наскреб пять копеек и расплатился. Так мы с Дэном остались без спичек.
Воодушевленный деньгами, которые всё равно уже были уплачены, я вернулся к «газете», и на этот раз действительно стал её читать. Но был разочарован: журналистика, самого низкого пошиба, даже не жёлтая, а скорее серая, что уже совсем непростительно.
-Когда следующий выпуск?- спросил я из вежливости.
-Не раньше чем через неделю,- сказал Кардан, заметно оживившись. -Вы придете?
Я утвердительно соврал, чтобы его ободрить.
-А Вам понравилось?- спросил Кардан жадно.
Я уже спешил, моя вежливость давно себя исчерпала, и я честно признался, что не очень. Обронил несколько лаконичных замечаний на тему того, что бесконечно снижать планку на потребу публики нельзя, что лучше быть никудышным собой, чем посредственным как все - ну и что-то в таком же духе. Иногда я бываю чертовским занудой.
http://he-is-elwin.livejournal.com/449444.html
/////
До сих пор я так и не понял одной вещи. Логово служит моей семье верой и правдой уже около двух сотен лет, пережило несколько ремонтов и бесчисленное количество мелких доработок. Каждый Ириани перед тем, как навсегда покинуть это святилище молодости, непременно оставляет в нём что-нибудь от себя: так сказать, добавляет в общую копилку.
Теперь я знаю, что останется после меня, и не понимаю, почему первый же Ириани, достигший процветания, не обеспечил всех последующих с этой стороны.
Видите ли, окон с простыми стёклами недостаточно. Совсем-совсем недостаточно. Полы у нас обычные, деревянный паркет. Потолок вообще старый.
Звук они пропускают слишком хорошо.
-Ну что ты, что,- умиротворяюще качал головой Дэн, не без труда справившись со мной, заткнув рот и связав по рукам и ногам. Я всё ещё бился в агонии, грыз кляп и ровным счётом ничего не соображал. На шум заглянули соседи и Дэну пришлось выходить в коридор и объяснять, что никого не убили, просто я готовил бутерброды и порезался.
Тем временем я пришёл в себя и со мной уже можно было вести переговоры.
-Ты точно знаешь?- набросился я сразу на Дэна.
-Точнее не бывает. Сам её видел.
Я схватился за голову и застонал.
-Сколько она здесь пробудет?- со слабой надеждой спросил я.
-Около трёх лет.
Кажется, из меня уже можно было изготавливать мел. Такой, знаете ли, школьный. Рассыпчатый. Невкусный.
Если моё волнение кажется вам чрезмерным и неподобающим, значит, вы совершенно не в курсе моих отношений с Жанной, да и вообще ничего не знаете об этой даме. Поверьте, я лишь трезво оценил обстановку, и лишь поверхностно и слегка (а большего не дано человеку) осознал безысходный ужас этой самой обстановки.
Жанна - сестра Дэна, она старше нас на два года. Моё с ней знакомство состоялось четыре года назад, на фамильном острове Морани, куда меня на лето пригласил Дэн. О злодеяниях этой леди можно рассказывать часами... Что же касается моих личных с нею счётов, то достаточно вспомнить её уроки повязывания шарфа, чтобы любой суд мира во мгновение ока признал её заслуживающей пожизненного заточения без права на апелляцию.
Во-первых, она аристократ. Не как я - "штопать носки в темнице с той же гордостью, с какой восседал на троне" и так далее, а в самом плохом смысле этого слова - незастёгнутая пуговица для неё достаточный повод, чтобы изувечить человека.
Во-вторых, она вундеркинд, ставший позднее просто гением. У неё фотографическая память, абсолютный слух и физическая форма королевского гвардейца. Что вкупе с дурным характером означает... Ну, означает, что тебя сначала высмеют, потом переспорят, а в конечном итоге поколотят. Мерси боку.
В-третьих, было время, когда она вбила себе в голову, что я - "в общем-то" подходящая для неё партия, только «нуждаюсь в небольшом воспитании». Да. Да. Благодарю за сочувствие. До сих пор не могу удержаться от рыданий всякий раз, когда вспоминаю о том периоде своей жизни.
-Так,- сказал я решительно. -Беги к ней. Сейчас. Скажи, что ты получил письмо. Скажи, что вашему отцу нездоровится. Скажи, что он умирает. Скажи, что он уже умер. Скажи, что его уже успели похоронить и теперь надо решать вопрос с наследством. Господи, да скажи ей что угодно, только заставь её уехать! Мне нужно выиграть немного времени, чтобы как следует подготовиться. Иначе этой встречи я не переживу.
Дэн кивнул, и оставшуюся часть завтрака мы провели, сохраняя траурное достоинство и похоронный вид.
Дэн нахлобучил свою невыносимую, очень узкую шляпу делового человека и отправился по своим мерзким грязным приземленным делам.
Я небрежно надел свою элегантную, широкополую шляпу, служившую изящной иллюстрацией безграничной широты моей аристократической натуры, потом тут же снял, ибо она оказалась пыльной, стряхнул пыль щёточкой, небрежно надел снова, потянулся за своей сумкой, но, чтобы перекинуть её через плечо, пришлось опять снимать шляпу, и я перекинул сумку, опять небрежно надел шляпу и в этот раз уже вышел.
На дворе стояла такая жара, что люди заходили в дома остудиться.
Я прошёл по улице Троцкого мимо киоска с мороженым, на которое у меня не было денег, через улицу Чехова, минуя кинотеатр, на который у меня не было денег, в сторону площади Четырёх Попугаев сквозь медленно бредущую толпу сгорбленных нищих, для которых у меня тоже не было денег.
В самом дурном расположении духа я добрался до площади. Там, как обычно, яблоку негде было упасть: сплошь торгаши, воришки, мошенники, а также полупомешанные и помешанные совсем. И вот он я - весь такой в шляпе и в белом (частично заштопанном) плаще.
Моё внимание привлекла новая палатка, которой ещё вчера не было. Серая, дырявая: словом, крайне отталкивающей наружности. Никакой вывески заметить не удалось.
Внутри сидел ещё почти молодой человек, небритый и неопрятный, и сосредоточенно грыз ногти.
Я церемонно поприветствовал его, с поднятием шляпы и по всем правилам (иногда я бываю очень славным парнем).
-Кардан Подушка,- отозвался тот без особого энтузиазма, даже не приподнявшись с места.
-Почему Подушка?- спросил я, немного заинтригованный - в нашем городе имя зря не дадут. Меня, например, девушки часто называют Лэйн Доблестный или Лэйн Аполлон.
-У меня много перьев,- хмуро сказал Кардан. -И все сухие. Я журналист.
Его слова меня озадачили.
-Журналист? В таком случае, что ты здесь делаешь? Разве тебе не полагается сидеть в редакции и... писать?..
-Полагается,- Кардан откусил что-то от пальца. -Журналист должен писать. Ни дня без строчки... Ха. Ха. Ха.
Он не смеялся, он произносил смех.
-Я из напрасников, приятель. Плохи мои дела.
Я принялся жевать губу, не зная, как бы ретироваться, не показавшись невежливым. Не знаю, как там у вас, а в нашем городе напрасниками называют людей, упрямо занимающихся делом, к которому у них нет никаких способностей. Это, в сущности, больные люди. Магистрат даже платит им небольшое пособие.
-И давно ты... пишешь?
-С четвёртого класса,- сказал Кардан безнадёжно. -Кажется, это были стихи - не помню, не сохранил. Потом какие-то попытки романов, потом какие-то жуткие подобия рассказов... К четырнадцати я прочитал всего Достоевского, к пятнадцати одолел Джойса, в шестнадцать мог обширно цитировать из Гессе, Ницше и Бёлля. Что толку? Ни одна самостоятельная строчка не была удачной. В восемнадцать пошёл на филологический; меня приняли без конкурса, по медицинской справке напрасника. Друзья к тому времени уже покатывались со смеху за моей спиной, бесшумно стекая в общий океан приятелей и растворяясь где-то вдалеке; родные сплошь сочувствовали.
Я кивал, кивал где надо. Не люблю неудачников. Они постоянно требуют к себе внимания, которого не стоят.
-К чёрту подробности!- заорал Кардан, рассвирепев на самого себя. -Вот он я, написавший миллиард слов и выкинувший миллиард слов! Бездарные стихи, скучные романы, пустые рассказы, и теперь я журналист! Пишу про падение валютного курса, про результаты городских выборов и иногда про дорожные происшествия, - Он со злобой цапнул палец зубами, с мясом выдрав видимый кусок.- Но даже в этом ключе мои писания никому не нужны!..
Я хмыкнул что-то сочувственное и спросил, что же он тут делает - этот вопрос меня действительно немного занимал.
-Это моя газета,- выпалил Кардан нарочито вызывающе.
Я попросил разъяснений.
-Вот, смотри,- он вытащил из-за пазухи сложенную пополам и вчетверо стопку бумаг. -Это единственный в мире экземпляр первого выпуска газеты «Энский подвал».
Дело обстояло следующим образом. Поскольку Магистрат для поощрения мелкого бизнеса сдавал торговые места на площади Четырёх Попугаев совершенно безвозмездно, Кардан Подушка зарегистрировал частное предприятие «Энский подвал» для издания и распространения собственной газеты.
Если, конечно, это можно было назвать газетой. Листы бумаги, исписанные буквами. Я быстро пробежал их глазами и похвалил очаровательную каллиграфию.
-Это не я... У меня, как можно догадаться, отвратительный почерк. Я заготовил трафарет и выводил по нему буквы...- признался Кардан.
Его расчёт был простой и безнадёжный. Поскольку благотворительность Магистрат поощрять не собирался, предприятие было коммерческим. За просмотр газеты Кардан брал пять копеек: столько стоит коробок спичек в магазине.
-И что, много людей ходит?
-Случайные зеваки. Читать никто не хочет. Слушай, заплати пять копеек, а? Спасешь мне отчетность...
Я наскреб пять копеек и расплатился. Так мы с Дэном остались без спичек.
Воодушевленный деньгами, которые всё равно уже были уплачены, я вернулся к «газете», и на этот раз действительно стал её читать. Но был разочарован: журналистика, самого низкого пошиба, даже не жёлтая, а скорее серая, что уже совсем непростительно.
-Когда следующий выпуск?- спросил я из вежливости.
-Не раньше чем через неделю,- сказал Кардан, заметно оживившись. -Вы придете?
Я утвердительно соврал, чтобы его ободрить.
-А Вам понравилось?- спросил Кардан жадно.
Я уже спешил, моя вежливость давно себя исчерпала, и я честно признался, что не очень. Обронил несколько лаконичных замечаний на тему того, что бесконечно снижать планку на потребу публики нельзя, что лучше быть никудышным собой, чем посредственным как все - ну и что-то в таком же духе. Иногда я бываю чертовским занудой.