Бессмертный полк
(Частично из моей новой книги)
Есть такое путающее убеждение, что «мы победили», «наша Победа», «мы - народ-победитель» - так вот, это всё туфта. Мы - не победители. И это не наша Победа. И мы - не народ-победитель.
В войне участвовали и умирали конкретные люди конкретного времени - и это они победили, это их победа, это они - народ-победитель.
У нас принято бить себя пяткой в грудь и истерить - «мы победили!» - но мы не побеждали. Это наши деды и прадеды победили. Не я, не ты, не ублюдок с наклейкой «Забыли? Можем повторить» на тачке. Это не наше достижение.
Или как там - «у меня дед воевал!» - дед воевал, да, дед - молодец, к деду вопросов никаких - а сам-то ты кто? Кого ты победил? Чем вообще похвастаться можешь?
Это как в фильме про Чапаева - «к чужой славе подмазаться решил?!» - вот все, кто говорит о Победе во Второй Мировой как о своём козыре - все они подмазываются к чужой славе. Потому что своей нет.
Темой Второй Мировой, увы, целенаправленно пользуются подлецы и манипуляторы - приписывая победу себе, политическому режиму, государственному образованию.
Они лгут.
Все эти разговоры о Нашей Победе - они отвлекают от главного - от реальной жизни, от наших современных трудностей, от наших личностей.
Войны заканчиваются, а жизнь продолжается.
Та война закончена. Это не наша война. Это война тех, кто в ней участвовал и умирал.
Наше - последствия той войны. Наше - те войны, которые мы сегодня разжигаем сами.
Те люди, того времени, в тех обстоятельствах, когда к ним были вопросы их времени и их эпохи, на них уже ответили. И мы знаем ответ.
Но к нам - к тебе, ко мне, к говнюку с наклейкой на тачке, ко мрази на политической трибуне - ко всем нам их вопросы и их подвиги не имеют отношения. Мы живём в наши времена и отвечаем на вопросы нашего времени.
У меня воевал дед по отцу, Бутенко Иван Петрович. На момент начала войны ему было 14. Когда исполнилось 16, в 1943-м - он подделал документы, приписал себе два года и ушёл добровольцем в 3-й Украинский фронт.
Даже тогда его пытались комиссовать - очень уж был хилый, малого роста, совершенно не герой.
Войну прошёл в миномётных войсках, через Румынию, Венгрию, закончил войну в Австрии. Россыпь боевых наград.
После войны остался в армии на 8 лет. Был в Болгарии, Югославии.
Три ранения, после которых полагалась командировка домой, но на одно из ранений потерял справку.
Да и неудивительно - те справки о ранениях, что сохранились в семейном музее, разве что от дуновения не распадаются - на папиросной бумаге. Командировки домой не вышло.
У него было много медалей, но он их не любил. Никогда не надевал. Носил только орден, да и тот больше для того, чтобы не лазить за документами ветерана войны каждый раз.
Часть медалей расплавил и приспособил на грузило для удочки, часть отдал сыновьям играться, а когда те половину затеряли, то и не расстроился.
Из администрации присылали уведомления - зайдите, получите полагающуюся вам медаль. Он не заходил.
Войну он прошёл человеком. Он никогда не манипулировал темой войны. Не ставил себе в заслугу, никогда не приводил её в свою пользу как аргумент.
Он пошёл на войну добровольцем - это было его решение. Мог бы и не идти.
Он решил пойти, из каких-то своих соображений о мире, жизни и смерти, но он не считал себя вправе этим в лицо кому-то тыкать.
Никаких «вы мне теперь должны, я воевал!». Это навсегда осталось для него чем-то очень интимным.
Он не любил празднеств, посвящённых войне. Не ходил на концерты, куда его стабильно приглашали посидеть в первый ряд.
Мог встретиться с однополчанами, но и то, больше в шахматы поиграть, побалагурить. Мог фильм военный посмотреть, но только если озорной и весёлый - даже в фильмах о войне он ценил жизнь, а не смерть.
Когда у него однажды отряд пионеров для газеты выспрашивал ответы на заранее приготовленные вопросы, он им сломал всю программу.
Они его спрашивают о самом ярком случае войны, а он им рассказывает, как вечером уходили с другом на боевое задание, а утром он тащил его на себе, уже без ног.
Они его спрашивают, скольких немцев он убил, а он им рассказывает о том, как смотрел на убитого немецкого парня и горевал, что девушка, чью фотографию у него при себе нашли, не дождётся теперь жениха, не народятся у них красивые дети.
Когда спрашивали, что помогало, без чего бы вы точно не выжили, честно отвечал - без американской тушёнки в банках, помощи от союзников.
На вопрос - верили ли нашим мудрым руководителям, что победа будет за нами - честно отвечал - не верил. А кто они такие-то, чтобы им верить? Когда известие пришло об открытии второго фронта, о массовом вступлении в войну войск союзников - только тогда и поверил.
В общем - хотели они интервью с суперменом, а получили с человеком, ушли озадаченные, не понимая, что им с этим делать. Интервью это, кстати, так и не напечатали. Очень уж оно шло вразрез с принятыми стереотипами.
Дал бы такое интервью кто-то сторонний - настучали бы по шапке и застыдили, а тут не придерёшься, не застыдишь - про войну говорит ветеран, с боевыми наградами, и по его рассказам получается, что война - это, прежде всего, совсем и не героизм, не слава, не доблесть. Война - это грязь, низменность, холод, голод, вши и ноябрьский окоп, в котором дед просидел всю ночь в ледяной воде, скрюченный, без возможности не то что согреться, а хотя бы разогнуться - всю ночь поливали шквальным огнём. Его однополчанин, разогнувшись на секунду, размять немеющие ноги, получил шальную пулю.
Сейчас по поводу войны творится безумие - всё меньше её свидетелей, поэтому всё шире простор для профанаций. Из памяти о войне сделали шоу ряженых, чиновничье безумие, полнейшее капище.
Профанации на тему войны обратились ритуалом для доказывания среди чиновников личного подобострастия.
Мне очень не хватает моего деда, который однозначно всё это безумие пресекал и опровергал все возможные слухи. Называл Сталина трусом и палачом собственной армии. Многочисленные попытки романтизировать войну считал глупостью, переходящей порой в подлость.
А иногда я думаю в противовес - может, и хорошо, что он этого не видит, - ему бы не понравилось.
Сейчас много кто кричит, что Великая Отечественная война - не такая же, как иные войны, и все, кто считает иначе - предатели Родины и оскорбители чувств ветеранов.
Мой дед-ветеран считал, что Великая Отечественная - такая же война, как и, скажем, 1812 года.
Тот же холод, голод, грязь и низменность. Подлые манипуляторы, засылающие людей на смерть, прикрывающие собственную гниль пафосными словами.
Я вспоминаю мемуары Григория Климова, человека неоднозначного, но тоже ветерана войны:
«Было и то, и другое. Мне часто приходили в голову мысли о преступлении и наказании, о критерии вины и возмездия, где кончается справедливость и начинается преступление.
Кому приятно смотреть на труп молодой женщины, валяющийся в придорожной канаве? Нижняя часть тела обнажена, между ног ударом приклада загнана пивная бутылка. Войска бесконечной лентой идут по шоссе. Все видят этот труп в канаве, большинство отворачивается, но никому не придёт в голову убрать его в сторону. Труп лежит у дороги, как символ.
Символ чего? Тяжело судить обо всем этом. Ведь это варварство, заслуживающее наказания. Да! Но если вы поставите виновника под суд, то окажется, что его семья, жена, дети, дом - всё убито, сожжено, превращено в пепел теми, кому мстит он теперь. Пепел убитых стучит в его сердце. Он будет в истерике рвать гимнастёрку на груди и с обезумевшими глазами кричать: «Убей меня, если веришь, что я не прав!». Он до глубины души верит, что он выполняет свой долг перед мёртвыми, перед Высшей Справедливостью. Он верит, что он прав.
У меня несколько раз поднимался пистолет... и опускался.
Где критерий справедливости? Что хуже - вина или возмездие? Кругом много жестокости, бессмысленной жестокости».
Однажды в детстве мы гоняли улицами нашего маленького городка в абрикосовых деревьях на Донбассе и играли в войнушку.
Представляли, что вот там, в сторону Донецка, линия фронта, а мы тут такие держим оборону.
Доигрались, блин.
Мы, пацаны, бегали, орали, кричали «пух-пух - ты убит!».
На канаву, на самодельную лавочку, вышел дед покурить.
Смотрел за нами, да как-то невесело.
Я к нему подбежал, он предложил в шахматы пойти сыграть.
Потом как-то тихо так, тихо - не то ко мне, не то в пространство больше обратился - «Не надо играть в войну. Она плохая».
Есть такое путающее убеждение, что «мы победили», «наша Победа», «мы - народ-победитель» - так вот, это всё туфта. Мы - не победители. И это не наша Победа. И мы - не народ-победитель.
В войне участвовали и умирали конкретные люди конкретного времени - и это они победили, это их победа, это они - народ-победитель.
У нас принято бить себя пяткой в грудь и истерить - «мы победили!» - но мы не побеждали. Это наши деды и прадеды победили. Не я, не ты, не ублюдок с наклейкой «Забыли? Можем повторить» на тачке. Это не наше достижение.
Или как там - «у меня дед воевал!» - дед воевал, да, дед - молодец, к деду вопросов никаких - а сам-то ты кто? Кого ты победил? Чем вообще похвастаться можешь?
Это как в фильме про Чапаева - «к чужой славе подмазаться решил?!» - вот все, кто говорит о Победе во Второй Мировой как о своём козыре - все они подмазываются к чужой славе. Потому что своей нет.
Темой Второй Мировой, увы, целенаправленно пользуются подлецы и манипуляторы - приписывая победу себе, политическому режиму, государственному образованию.
Они лгут.
Все эти разговоры о Нашей Победе - они отвлекают от главного - от реальной жизни, от наших современных трудностей, от наших личностей.
Войны заканчиваются, а жизнь продолжается.
Та война закончена. Это не наша война. Это война тех, кто в ней участвовал и умирал.
Наше - последствия той войны. Наше - те войны, которые мы сегодня разжигаем сами.
Те люди, того времени, в тех обстоятельствах, когда к ним были вопросы их времени и их эпохи, на них уже ответили. И мы знаем ответ.
Но к нам - к тебе, ко мне, к говнюку с наклейкой на тачке, ко мрази на политической трибуне - ко всем нам их вопросы и их подвиги не имеют отношения. Мы живём в наши времена и отвечаем на вопросы нашего времени.
У меня воевал дед по отцу, Бутенко Иван Петрович. На момент начала войны ему было 14. Когда исполнилось 16, в 1943-м - он подделал документы, приписал себе два года и ушёл добровольцем в 3-й Украинский фронт.
Даже тогда его пытались комиссовать - очень уж был хилый, малого роста, совершенно не герой.
Войну прошёл в миномётных войсках, через Румынию, Венгрию, закончил войну в Австрии. Россыпь боевых наград.
После войны остался в армии на 8 лет. Был в Болгарии, Югославии.
Три ранения, после которых полагалась командировка домой, но на одно из ранений потерял справку.
Да и неудивительно - те справки о ранениях, что сохранились в семейном музее, разве что от дуновения не распадаются - на папиросной бумаге. Командировки домой не вышло.
У него было много медалей, но он их не любил. Никогда не надевал. Носил только орден, да и тот больше для того, чтобы не лазить за документами ветерана войны каждый раз.
Часть медалей расплавил и приспособил на грузило для удочки, часть отдал сыновьям играться, а когда те половину затеряли, то и не расстроился.
Из администрации присылали уведомления - зайдите, получите полагающуюся вам медаль. Он не заходил.
Войну он прошёл человеком. Он никогда не манипулировал темой войны. Не ставил себе в заслугу, никогда не приводил её в свою пользу как аргумент.
Он пошёл на войну добровольцем - это было его решение. Мог бы и не идти.
Он решил пойти, из каких-то своих соображений о мире, жизни и смерти, но он не считал себя вправе этим в лицо кому-то тыкать.
Никаких «вы мне теперь должны, я воевал!». Это навсегда осталось для него чем-то очень интимным.
Он не любил празднеств, посвящённых войне. Не ходил на концерты, куда его стабильно приглашали посидеть в первый ряд.
Мог встретиться с однополчанами, но и то, больше в шахматы поиграть, побалагурить. Мог фильм военный посмотреть, но только если озорной и весёлый - даже в фильмах о войне он ценил жизнь, а не смерть.
Когда у него однажды отряд пионеров для газеты выспрашивал ответы на заранее приготовленные вопросы, он им сломал всю программу.
Они его спрашивают о самом ярком случае войны, а он им рассказывает, как вечером уходили с другом на боевое задание, а утром он тащил его на себе, уже без ног.
Они его спрашивают, скольких немцев он убил, а он им рассказывает о том, как смотрел на убитого немецкого парня и горевал, что девушка, чью фотографию у него при себе нашли, не дождётся теперь жениха, не народятся у них красивые дети.
Когда спрашивали, что помогало, без чего бы вы точно не выжили, честно отвечал - без американской тушёнки в банках, помощи от союзников.
На вопрос - верили ли нашим мудрым руководителям, что победа будет за нами - честно отвечал - не верил. А кто они такие-то, чтобы им верить? Когда известие пришло об открытии второго фронта, о массовом вступлении в войну войск союзников - только тогда и поверил.
В общем - хотели они интервью с суперменом, а получили с человеком, ушли озадаченные, не понимая, что им с этим делать. Интервью это, кстати, так и не напечатали. Очень уж оно шло вразрез с принятыми стереотипами.
Дал бы такое интервью кто-то сторонний - настучали бы по шапке и застыдили, а тут не придерёшься, не застыдишь - про войну говорит ветеран, с боевыми наградами, и по его рассказам получается, что война - это, прежде всего, совсем и не героизм, не слава, не доблесть. Война - это грязь, низменность, холод, голод, вши и ноябрьский окоп, в котором дед просидел всю ночь в ледяной воде, скрюченный, без возможности не то что согреться, а хотя бы разогнуться - всю ночь поливали шквальным огнём. Его однополчанин, разогнувшись на секунду, размять немеющие ноги, получил шальную пулю.
Сейчас по поводу войны творится безумие - всё меньше её свидетелей, поэтому всё шире простор для профанаций. Из памяти о войне сделали шоу ряженых, чиновничье безумие, полнейшее капище.
Профанации на тему войны обратились ритуалом для доказывания среди чиновников личного подобострастия.
Мне очень не хватает моего деда, который однозначно всё это безумие пресекал и опровергал все возможные слухи. Называл Сталина трусом и палачом собственной армии. Многочисленные попытки романтизировать войну считал глупостью, переходящей порой в подлость.
А иногда я думаю в противовес - может, и хорошо, что он этого не видит, - ему бы не понравилось.
Сейчас много кто кричит, что Великая Отечественная война - не такая же, как иные войны, и все, кто считает иначе - предатели Родины и оскорбители чувств ветеранов.
Мой дед-ветеран считал, что Великая Отечественная - такая же война, как и, скажем, 1812 года.
Тот же холод, голод, грязь и низменность. Подлые манипуляторы, засылающие людей на смерть, прикрывающие собственную гниль пафосными словами.
Я вспоминаю мемуары Григория Климова, человека неоднозначного, но тоже ветерана войны:
«Было и то, и другое. Мне часто приходили в голову мысли о преступлении и наказании, о критерии вины и возмездия, где кончается справедливость и начинается преступление.
Кому приятно смотреть на труп молодой женщины, валяющийся в придорожной канаве? Нижняя часть тела обнажена, между ног ударом приклада загнана пивная бутылка. Войска бесконечной лентой идут по шоссе. Все видят этот труп в канаве, большинство отворачивается, но никому не придёт в голову убрать его в сторону. Труп лежит у дороги, как символ.
Символ чего? Тяжело судить обо всем этом. Ведь это варварство, заслуживающее наказания. Да! Но если вы поставите виновника под суд, то окажется, что его семья, жена, дети, дом - всё убито, сожжено, превращено в пепел теми, кому мстит он теперь. Пепел убитых стучит в его сердце. Он будет в истерике рвать гимнастёрку на груди и с обезумевшими глазами кричать: «Убей меня, если веришь, что я не прав!». Он до глубины души верит, что он выполняет свой долг перед мёртвыми, перед Высшей Справедливостью. Он верит, что он прав.
У меня несколько раз поднимался пистолет... и опускался.
Где критерий справедливости? Что хуже - вина или возмездие? Кругом много жестокости, бессмысленной жестокости».
Однажды в детстве мы гоняли улицами нашего маленького городка в абрикосовых деревьях на Донбассе и играли в войнушку.
Представляли, что вот там, в сторону Донецка, линия фронта, а мы тут такие держим оборону.
Доигрались, блин.
Мы, пацаны, бегали, орали, кричали «пух-пух - ты убит!».
На канаву, на самодельную лавочку, вышел дед покурить.
Смотрел за нами, да как-то невесело.
Я к нему подбежал, он предложил в шахматы пойти сыграть.
Потом как-то тихо так, тихо - не то ко мне, не то в пространство больше обратился - «Не надо играть в войну. Она плохая».