Ваша фамилия не Кинг?
Прочитал тут пару месяцев назад памфлет Марины Палей "Жора Жирняго". Под Жорой Жирняго имеется в виду Татьяна Толстая. Памфлет не скажу блестящий, но дочитал я его до конца. Видно, что автор - человек умный, эрудированный, хотя и совсем не одаренный художественно. Ну то есть напрочь. При всей "набоковской" цветистости слога. Пишет автор хорошо, а картинки не получается. Пишет автор хорошо, и вы понимаете, что он имеет в виду, но вынуждены предварительно переводить прочитанное с "литературного" на русский. Но все равно интересно!
Ну то есть как сказать. Все, наверное, бывали в такой ситуации - некое публичное сборище, столики, куча народу, скука смертная. Попадаете вы за один столик со старой языкастой теткой. Тетка всех знает насквозь, всех ненавидит, обо всех готова рассказать - да, собственно, уже и рассказывает. Эта с догом спит, тот диссертацию украл, а у тех двоих не совместный бизнес, а пробный гей-брак. И вы сидите и хихикаете, потому что, ну, обещавший быть скучным вечер перестал таковым быть. Единственное, что тревожит - вот станете вы таким же известным, как те персоны, о которых тетка рассказывает, и тоже станете героем ее баек. Безотносительно - заслужили, не заслужили...
И с другой-то стороны - если тетка вдруг решит стать доброй, позитивной теткой, и начнет рассказывать случайным соседям по столику про то, какой красивый закат сегодня наблюдала, или что она думает о лирике Боратынского - станет вдруг очевидно, что перед вами просто выжившая из ума и смертельно занудная старая дева. Так что пусть лучше злословит. Хоть какой-то толк.
А сегодня с утра решил я почитать сборник ранних произведений Татьяны Толстой, который в памфлете Палей фигурировал как пример столь редкого у "Жоры" истинного творчества. Вот дальше, мол, "Жора" исхалтурился, гнал одни компиляции, а начинал очень даже резво. "Атмосфера, бесценная ткань языка" его (то есть ее) ранних рассказов, "как десять бриллиантов на черном бархате" (ну куда без бриллиантов на бархате) - вот, собственно, решил ознакомиться с бриллиантами и бесценной тканью.
Сундучок, то есть, раскрыл, а оттуда как шибанет.
Читаю эссе "Квадрат" - вестимо, про Малевича.
Малевич стал автором самой знаменитой, самой загадочной, самой пугающей картины на свете
одно из самых страшных событий в искусстве за всю историю его существования.
немногие осмеливались бросить вызов Князю Тьмы. Малевич посмел - и, как и полагается в правдивых повестях о торговле с Дьяволом, о возжаждавших Фаустах, Хозяин охотно и без промедления явился и подсказал художнику простую формулу небытия.
зловещее полотно
мрак, подвал, люк в преисподнюю, вечная тьма.
черные ангелы с короткими металлическими крыльями
Если ударить человека палкой по спине - он обернется; тут-то и надо плюнуть ему в лицо, а потом непременно взять за это деньги, иначе это не искусство; если же человек возмущенно завопит, то надо объявить его идиотом и пояснить, что искусство заключается в сообщении о том, что искусство умерло, повторяйте за мной: умерло, умерло, умерло. Бог умер, Бог никогда не рождался, Бога надо потоптать, Бог вас ненавидит, Бог - слепой идиот, Бог - это торгаш, Бог - это Дьявол. Искусство умерло, вы - тоже, ха-ха, платите деньги, вот вам за них кусок дерьма, это - настоящее, это - темное, плотное, здешнее, держите крепче. Нет и никогда не было «любовного и нежного», ни света, ни полета, ни просвета в облаках, ни проблеска во тьме, ни снов, ни обещаний. Жизнь есть смерть, смерть здесь, смерть сразу.
Ох ты ж, Господи, подумал я, и начал читать следующее эссе. Про то, как семья Толстых в сорок каком-то году купила дачу у аптекаря Янсона, а вот недавно затеяли ремонт и все старые обои решили отодрать со стен, а там под одними обоями другие, а под теми третьи, а потом газеты пошли, сперва сталинские, потом революционные, потом дореволюционные - жаль, до петровских времен не доходит автор в сочинительском раже. Ну то есть понятно, да, что это не просто обои, а это наша история, а мы вот (всхлип) историю-то со стен содрали, поклеили новые обои, в цветочек, да че-то неудачно, больно смотреть, надо по последней моде - белые, чистые, чтобы, так сказать, с чистого листа. Ну вы же понимаете, небрежно подмигивает автор, это опять метафора, а не то что мы на оптовый рынок стройматериалов съездили и унизительно долго торговались.
Ладно. Понятно. Идем дальше. Дальше у нас эссе про голодный декабрь 1991 года. С непередаваемым трагизмом и поминая блокадный Ленинград (! я не шучу), автор рассказывает, как, спасаясь от голода, их немаленькая семья отправилась в Дом творчества, съела там все, что могла, и на санках (о ужас) вынуждена была зимой, в метель, перебраться в дом отдыха композиторов, где кормили щами (правда, за деньги, а не бесплатно). А папа автора как-то купил пирожки по 12 копеек, а какая-то женщина спросила, в какую цену брали, а он и говорит - по 12, мол, копеек, а она ему - нет, по 12 я не потяну, вот по семь бы еще могла... а папа сунул ей кулек с пирожками и убежал... Рассказав все это, автор на кого-то страшно обижается, делает злое лицо и пару абзацев рассуждает о том, что вот-де, какая с папой приключилась достоевщина.
Ну достоевщина не достоевщина, а по евтушенке, достоевщинка присутствует, да.
Начал я четвертое эссе и на первой странице наткнулся на такое предложение: "Хотя эсперанто еще не стало у нас государственной мовой, но его очертания уже явственно просвечивают сквозь расползающуюся ткань языка родных осин". И понял, что дальше я читать это не хочу и не буду.
Ну ее, эту расползающуюся бесценную ткань с завернутыми бриллиантами.
Ну то есть как сказать. Все, наверное, бывали в такой ситуации - некое публичное сборище, столики, куча народу, скука смертная. Попадаете вы за один столик со старой языкастой теткой. Тетка всех знает насквозь, всех ненавидит, обо всех готова рассказать - да, собственно, уже и рассказывает. Эта с догом спит, тот диссертацию украл, а у тех двоих не совместный бизнес, а пробный гей-брак. И вы сидите и хихикаете, потому что, ну, обещавший быть скучным вечер перестал таковым быть. Единственное, что тревожит - вот станете вы таким же известным, как те персоны, о которых тетка рассказывает, и тоже станете героем ее баек. Безотносительно - заслужили, не заслужили...
И с другой-то стороны - если тетка вдруг решит стать доброй, позитивной теткой, и начнет рассказывать случайным соседям по столику про то, какой красивый закат сегодня наблюдала, или что она думает о лирике Боратынского - станет вдруг очевидно, что перед вами просто выжившая из ума и смертельно занудная старая дева. Так что пусть лучше злословит. Хоть какой-то толк.
А сегодня с утра решил я почитать сборник ранних произведений Татьяны Толстой, который в памфлете Палей фигурировал как пример столь редкого у "Жоры" истинного творчества. Вот дальше, мол, "Жора" исхалтурился, гнал одни компиляции, а начинал очень даже резво. "Атмосфера, бесценная ткань языка" его (то есть ее) ранних рассказов, "как десять бриллиантов на черном бархате" (ну куда без бриллиантов на бархате) - вот, собственно, решил ознакомиться с бриллиантами и бесценной тканью.
Сундучок, то есть, раскрыл, а оттуда как шибанет.
Читаю эссе "Квадрат" - вестимо, про Малевича.
Малевич стал автором самой знаменитой, самой загадочной, самой пугающей картины на свете
одно из самых страшных событий в искусстве за всю историю его существования.
немногие осмеливались бросить вызов Князю Тьмы. Малевич посмел - и, как и полагается в правдивых повестях о торговле с Дьяволом, о возжаждавших Фаустах, Хозяин охотно и без промедления явился и подсказал художнику простую формулу небытия.
зловещее полотно
мрак, подвал, люк в преисподнюю, вечная тьма.
черные ангелы с короткими металлическими крыльями
Если ударить человека палкой по спине - он обернется; тут-то и надо плюнуть ему в лицо, а потом непременно взять за это деньги, иначе это не искусство; если же человек возмущенно завопит, то надо объявить его идиотом и пояснить, что искусство заключается в сообщении о том, что искусство умерло, повторяйте за мной: умерло, умерло, умерло. Бог умер, Бог никогда не рождался, Бога надо потоптать, Бог вас ненавидит, Бог - слепой идиот, Бог - это торгаш, Бог - это Дьявол. Искусство умерло, вы - тоже, ха-ха, платите деньги, вот вам за них кусок дерьма, это - настоящее, это - темное, плотное, здешнее, держите крепче. Нет и никогда не было «любовного и нежного», ни света, ни полета, ни просвета в облаках, ни проблеска во тьме, ни снов, ни обещаний. Жизнь есть смерть, смерть здесь, смерть сразу.
Ох ты ж, Господи, подумал я, и начал читать следующее эссе. Про то, как семья Толстых в сорок каком-то году купила дачу у аптекаря Янсона, а вот недавно затеяли ремонт и все старые обои решили отодрать со стен, а там под одними обоями другие, а под теми третьи, а потом газеты пошли, сперва сталинские, потом революционные, потом дореволюционные - жаль, до петровских времен не доходит автор в сочинительском раже. Ну то есть понятно, да, что это не просто обои, а это наша история, а мы вот (всхлип) историю-то со стен содрали, поклеили новые обои, в цветочек, да че-то неудачно, больно смотреть, надо по последней моде - белые, чистые, чтобы, так сказать, с чистого листа. Ну вы же понимаете, небрежно подмигивает автор, это опять метафора, а не то что мы на оптовый рынок стройматериалов съездили и унизительно долго торговались.
Ладно. Понятно. Идем дальше. Дальше у нас эссе про голодный декабрь 1991 года. С непередаваемым трагизмом и поминая блокадный Ленинград (! я не шучу), автор рассказывает, как, спасаясь от голода, их немаленькая семья отправилась в Дом творчества, съела там все, что могла, и на санках (о ужас) вынуждена была зимой, в метель, перебраться в дом отдыха композиторов, где кормили щами (правда, за деньги, а не бесплатно). А папа автора как-то купил пирожки по 12 копеек, а какая-то женщина спросила, в какую цену брали, а он и говорит - по 12, мол, копеек, а она ему - нет, по 12 я не потяну, вот по семь бы еще могла... а папа сунул ей кулек с пирожками и убежал... Рассказав все это, автор на кого-то страшно обижается, делает злое лицо и пару абзацев рассуждает о том, что вот-де, какая с папой приключилась достоевщина.
Ну достоевщина не достоевщина, а по евтушенке, достоевщинка присутствует, да.
Начал я четвертое эссе и на первой странице наткнулся на такое предложение: "Хотя эсперанто еще не стало у нас государственной мовой, но его очертания уже явственно просвечивают сквозь расползающуюся ткань языка родных осин". И понял, что дальше я читать это не хочу и не буду.
Ну ее, эту расползающуюся бесценную ткань с завернутыми бриллиантами.