Колхозное рабство в СССР, уничтожение русских деревень - "оптимизация по-советски"
Татьяна Ивановна Быстрых, мой старинный друг, замечательный краевед и библиограф из Перми, вспоминает свое детство.
Оригинал взят у oboguev в Татьяна Быстрых в ФБ
Одно из самых ярких воспоминаний тоже конца 1950-х. Мы с сестрой в те годы постоянно проводили лето в деревне у бабушки. Сначала это была совсем маленькая деревушка, очень славная. Потом ее вдруг расселили, все переехали кто куда, и бабушка оказалась в другой деревне, тоже маленькой, домов пятнадцать, наверное. А ту деревушку снесли и распахали, стало большое поле.
И событие-то рядовое, незначительное, а вот помню. Был обычный летний день, теплый, солнечный. Мы все были чем-то заняты на огороде рядом с домом. И вдруг на нашу поляну перед домом выехал милиционер верхом, а за ним еще и мужик на телеге, с коробом таким, а в нем свежескошенная трава. Бабушка молча подошла, он спешился, спросил: такая-то? − такая.
И больше ни одного слова. Вот это и запомнилось, поразило тогда - солнце, тепло и абсолютная, звенящая тишина, молчание. Мужик взял с телеги вилы, подошел к нашему крылечку - простое, деревянное, без перил, две ступеньки, − поднял верхние доски, вилами достал оттуда несколько охапок накошенной травы и побросал в телегу. И они уехали. Бабушка поправила доски, села на крыльцо, долго сидела. Потом снова пошла на огород. Потрясенные, мы и не спрашивали, в чем дело.
Поняли позднее. Был сенокос, запасали сено для колхозной фермы. И действовало распоряжение по всей стране - нельзя косить для себя, пока не будет отмашки, не запасут сена для колхозов. А кормить скот нечем. Деревенское стадо пасли тогда из каждого дома по очереди, всех вместе − и коров, и коз, и овец, − рядом с деревней, на каком-то угоре, где было много вереска, помню. А осенью - рыжиков. Угор был уже вытоптан, коровы объедали ветки.
Чем вызвано это распоряжение, − и сейчас не понимаю. Ведь личные покосы были давно выделены, за каждым закреплено свое место. Все в деревне, кто не работал на ферме или где-то еще, включались тогда в «бригаду», и её посылали на любую работу, по разнарядке. В это время - все только на покос. «Провинились» вместе с бабушкой несколько таких же старух из деревни. В бригаду их уже не включали, и все равно - нельзя.
Почему?
Мой отец в таких вот необъяснимых случаях всегда говорил коротко: для порядка. Чтобы знали, что они не сами по себе, а - колхозные.
Запомнилась именно эта несуразность, неестественность происходящего: непривычная в такой глуши милиция, и вдруг вскрывают наше крылечко, и всё молча, тишина звенящая, ни звука! И невозможно понять.
. . . . .
Приблизительно в те же времена (даже немного раньше) моя мама уехала из деревни учиться в райцентр и, когда приезжала к родителям, председатель колхоза орал на нее: "Что, предательница, приехала колхозную землю топтать?"
. . . . .
И сейчас такое же отношение властей -- не власть для людей, люди для власти. Что бы не забывали придумывают всякие унижения. Это не абсурд, а железная логика.
. . . . .
Это продолжение крепостного права. Меня поразило [...] воспоминание, как деревенские девочки, попавшие в лагерь, РАДОВАЛИСЬ. Хлеб даже белый бывает, работа не трудная, а ещё и врач есть! Навсегда ужаснулась я именно тогда.
_____________________________________________________
"социальные эксперименты, продолженные «по велению партии» в послевоенное время, приводили не к возрождению деревень, а к их вымиранию. Так, за семьдесят лет к 2002 году число поселений в Вилегодском районе сократилось примерно на треть. И в некоторых деревнях оставалось не более одного или двух жителей преклонного возраста, немощных стариков и старух, решивших умереть на родной земле. В шестидесятые годы был ликвидирован единственный в районе льнозавод и оказались ненужными ветряные мельницы. Закрывались начальные, семилетние и средние школы. Оказались безжизненными целые деревни. Оставалось без хозяев множество покосившихся изб с разбитыми оконными стёклами. Везде и всюду наблюдалась одна и та же печальная до слёз картина - заброшенные полуразрушенные хаты, заросшие бурьяном приусадебные участки, крестьянские дворы и сельские улицы, по которым ещё несколько десятилетий назад сновали неугомонные весёлые дети...
При ликвидации «неперспективных деревень» никого насильно не выгоняли из родного дома, как это было в тридцатые годы при раскулачивании. Однако никто из жителей этих деревень, приговорённых к неизбежному вымиранию, не торопился разбирать по брёвнам свои хаты и надворные постройки, чтобы переехать в «перспективные» деревни. Не вынуждали и не торопили их покидать своё родное место жительства и местные партийные чиновники, среди которых было немало благомыслящих и порядочных людей, не лишённых чувства человеческого сострадания. Тем не менее деревни сиротели и пустели - сельская молодёжь устремилась в города. Уезжали все, кто хотел уехать, даже не достигнув совершеннолетия. Молодые люди с незаконченным семилетним образованием, уехав в город к своим старшим братьям либо сёстрам, спустя некоторое время устраивалось на «ударные стройки социализма, переходящего в коммунизм». Повзрослевших призывали в армию. Все покинувшие родной дом редко когда возвращались в деревню. Никому не хотелось ходить в школу за шесть-восемь километров. Да и как ходить, если дорогу зимой заметает снегом выше колена, а весной и осенью она превращается в непроходимые топи. Никому не хотелось оставаться в родной деревне, чтобы задаром работать в колхозе...
"Преступление коммунистов против русской деревни - "ликвидация неперспективных деревень" https://shabdua.livejournal.com/5808743.html
Оригинал взят у oboguev в Татьяна Быстрых в ФБ
Одно из самых ярких воспоминаний тоже конца 1950-х. Мы с сестрой в те годы постоянно проводили лето в деревне у бабушки. Сначала это была совсем маленькая деревушка, очень славная. Потом ее вдруг расселили, все переехали кто куда, и бабушка оказалась в другой деревне, тоже маленькой, домов пятнадцать, наверное. А ту деревушку снесли и распахали, стало большое поле.
И событие-то рядовое, незначительное, а вот помню. Был обычный летний день, теплый, солнечный. Мы все были чем-то заняты на огороде рядом с домом. И вдруг на нашу поляну перед домом выехал милиционер верхом, а за ним еще и мужик на телеге, с коробом таким, а в нем свежескошенная трава. Бабушка молча подошла, он спешился, спросил: такая-то? − такая.
И больше ни одного слова. Вот это и запомнилось, поразило тогда - солнце, тепло и абсолютная, звенящая тишина, молчание. Мужик взял с телеги вилы, подошел к нашему крылечку - простое, деревянное, без перил, две ступеньки, − поднял верхние доски, вилами достал оттуда несколько охапок накошенной травы и побросал в телегу. И они уехали. Бабушка поправила доски, села на крыльцо, долго сидела. Потом снова пошла на огород. Потрясенные, мы и не спрашивали, в чем дело.
Поняли позднее. Был сенокос, запасали сено для колхозной фермы. И действовало распоряжение по всей стране - нельзя косить для себя, пока не будет отмашки, не запасут сена для колхозов. А кормить скот нечем. Деревенское стадо пасли тогда из каждого дома по очереди, всех вместе − и коров, и коз, и овец, − рядом с деревней, на каком-то угоре, где было много вереска, помню. А осенью - рыжиков. Угор был уже вытоптан, коровы объедали ветки.
Чем вызвано это распоряжение, − и сейчас не понимаю. Ведь личные покосы были давно выделены, за каждым закреплено свое место. Все в деревне, кто не работал на ферме или где-то еще, включались тогда в «бригаду», и её посылали на любую работу, по разнарядке. В это время - все только на покос. «Провинились» вместе с бабушкой несколько таких же старух из деревни. В бригаду их уже не включали, и все равно - нельзя.
Почему?
Мой отец в таких вот необъяснимых случаях всегда говорил коротко: для порядка. Чтобы знали, что они не сами по себе, а - колхозные.
Запомнилась именно эта несуразность, неестественность происходящего: непривычная в такой глуши милиция, и вдруг вскрывают наше крылечко, и всё молча, тишина звенящая, ни звука! И невозможно понять.
. . . . .
Приблизительно в те же времена (даже немного раньше) моя мама уехала из деревни учиться в райцентр и, когда приезжала к родителям, председатель колхоза орал на нее: "Что, предательница, приехала колхозную землю топтать?"
. . . . .
И сейчас такое же отношение властей -- не власть для людей, люди для власти. Что бы не забывали придумывают всякие унижения. Это не абсурд, а железная логика.
. . . . .
Это продолжение крепостного права. Меня поразило [...] воспоминание, как деревенские девочки, попавшие в лагерь, РАДОВАЛИСЬ. Хлеб даже белый бывает, работа не трудная, а ещё и врач есть! Навсегда ужаснулась я именно тогда.
_____________________________________________________
"социальные эксперименты, продолженные «по велению партии» в послевоенное время, приводили не к возрождению деревень, а к их вымиранию. Так, за семьдесят лет к 2002 году число поселений в Вилегодском районе сократилось примерно на треть. И в некоторых деревнях оставалось не более одного или двух жителей преклонного возраста, немощных стариков и старух, решивших умереть на родной земле. В шестидесятые годы был ликвидирован единственный в районе льнозавод и оказались ненужными ветряные мельницы. Закрывались начальные, семилетние и средние школы. Оказались безжизненными целые деревни. Оставалось без хозяев множество покосившихся изб с разбитыми оконными стёклами. Везде и всюду наблюдалась одна и та же печальная до слёз картина - заброшенные полуразрушенные хаты, заросшие бурьяном приусадебные участки, крестьянские дворы и сельские улицы, по которым ещё несколько десятилетий назад сновали неугомонные весёлые дети...
При ликвидации «неперспективных деревень» никого насильно не выгоняли из родного дома, как это было в тридцатые годы при раскулачивании. Однако никто из жителей этих деревень, приговорённых к неизбежному вымиранию, не торопился разбирать по брёвнам свои хаты и надворные постройки, чтобы переехать в «перспективные» деревни. Не вынуждали и не торопили их покидать своё родное место жительства и местные партийные чиновники, среди которых было немало благомыслящих и порядочных людей, не лишённых чувства человеческого сострадания. Тем не менее деревни сиротели и пустели - сельская молодёжь устремилась в города. Уезжали все, кто хотел уехать, даже не достигнув совершеннолетия. Молодые люди с незаконченным семилетним образованием, уехав в город к своим старшим братьям либо сёстрам, спустя некоторое время устраивалось на «ударные стройки социализма, переходящего в коммунизм». Повзрослевших призывали в армию. Все покинувшие родной дом редко когда возвращались в деревню. Никому не хотелось ходить в школу за шесть-восемь километров. Да и как ходить, если дорогу зимой заметает снегом выше колена, а весной и осенью она превращается в непроходимые топи. Никому не хотелось оставаться в родной деревне, чтобы задаром работать в колхозе...
"Преступление коммунистов против русской деревни - "ликвидация неперспективных деревень" https://shabdua.livejournal.com/5808743.html