КОНФЕТЫ...ИСТОРИЯ ОТ ТОВАРИЩА..
Если для кого-то это так важно, то истоки нас нынешних нужно искать, конечно же, в далёком детстве, в тех днях, когда мы зачастую с болью, обидами, разочарованиями открывали для себя главные жизненные ценности и ориентиры, учились отличать подлое от благородного, осознавали с горечью, что самые достойные поступки не всегда оказываются положительно оценены окружающими, а твой незначительный промах, невольно сделанная ошибка могут очень долго помниться и не так просто и не всегда удаётся доказать их непреднамеренность и случайность.
…Это пакостное событие произошло, когда мне было четыре годика с небольшим, а помнится оно с невероятной ясностью во всех унизительных своих подробностях.
Тогда в убогом сельском магазинчике мама на последние деньги купила мне кулёчек дешёвых конфет, таких кругленьких драже неопределённого цвета. А мне хотелось ирисок. И вот я, до этого маменькин сыночек и такой весь из себя пай-мальчик, поступил как гадкий пакостник. С диким капризным рёвом разбросал я конфеты по глинобитному полу магазина.
Мама немедленно бросилась на колени и стала собирать раскатившиеся повсюду драже прямо с затоптанного пола. Она ползала между ног покупателей, низко опустив голову, и я не мог видеть её глаз. А когда увидел… В них, казалось, было всё, что только могут вместить материнские глаза в такой нелепой ситуации: преданная, растоптанная влюблённость, рождающееся негодование, скорбь и позор бедного, но достойного человека, вина за упущенное невежественное своё чадо.
Крик мой прервался внезапно, точно кто-то невидимый враз прихлопнул мой покорёженный ротик. Зрачки мои расширились, губы затряслись от мгновенного осознания всей чудовищности своего поступка, глубины окончательного нравственного падения. И я, несчастный хам и трус, просто описался.
По дороге домой и в скромной нашей комнате мама оставалась внешне спокойной, хотя и задала мне изрядную трёпку. Но она уже не могла наказать меня сильнее того, к чему приговорил я себя сам.
Спать меня уложили на два часа раньше обычного, но я не спал. Я молча, с закрытыми глазами плакал и мне было смертельно жаль и маму, и себя, и растерявшуюся продавщицу, и покупателей, которые помогали матушке собирать конфеты, и даже худющую кошку, которую под горячую руку турнули из родного магазина. Всех я жалел, и было мне так горько, что впервые захотелось умереть.
Поздно ночью вернулся из рейса отец. Он не знал про конфеты, и мама ничего не рассказала ему. Я притворялся спящим, но отец разгадал мою уловку и, подыгрывая, поцеловал почти неощутимо. Он положил на тумбочку у моей головы два сладких зелёных петушка и тихонько сказал: «Это тебе лисичка-сестричка передала. Она сама их приготовила и подсластила».
Вскоре после этого я уснул, но слёзы продолжали катиться по моим щекам, просачивались в подушку и капали на лисичкины петушки.
Во сне я стоял коленями на земляном полу, подбирал конфеты и набивал их за щёки, потому что глотаться они никак не глотались. Со всех сторон ко мне наклонялись незнакомые люди и говорили: «А вон ещё одна, и ещё, и вот там». Я лопал и лопал эти невкусные, липкие, грязные катышки и ругал себя последними ругательными словами. Вот я самый гадкий, самый ничтожный мальчишка на свете, обидел маму, ни в чём не признался отцу, подвёл щедрую лисичку… Но они всё равно продолжают меня любить. А мне надо очень-очень много доброго сделать для них, чтобы доказать… или уж вовсе умереть. И пусть мама купит себе другого мальчика, не такого противного и грубого, как я…
…С тех пор я не люблю конфет. А вот в добрую, щедрую лисичку я и сегодня, на закате жизни, отчего-то верю.
И ещё одно. Мне кажется, именно в тот дождливый печально несчастливый для меня вечер я впервые осознал, что самое подлое, самое страшное унижение, самое гнусное предательство - это когда тебя унижает и предаёт безмерно любимый тобой человек.
…Это пакостное событие произошло, когда мне было четыре годика с небольшим, а помнится оно с невероятной ясностью во всех унизительных своих подробностях.
Тогда в убогом сельском магазинчике мама на последние деньги купила мне кулёчек дешёвых конфет, таких кругленьких драже неопределённого цвета. А мне хотелось ирисок. И вот я, до этого маменькин сыночек и такой весь из себя пай-мальчик, поступил как гадкий пакостник. С диким капризным рёвом разбросал я конфеты по глинобитному полу магазина.
Мама немедленно бросилась на колени и стала собирать раскатившиеся повсюду драже прямо с затоптанного пола. Она ползала между ног покупателей, низко опустив голову, и я не мог видеть её глаз. А когда увидел… В них, казалось, было всё, что только могут вместить материнские глаза в такой нелепой ситуации: преданная, растоптанная влюблённость, рождающееся негодование, скорбь и позор бедного, но достойного человека, вина за упущенное невежественное своё чадо.
Крик мой прервался внезапно, точно кто-то невидимый враз прихлопнул мой покорёженный ротик. Зрачки мои расширились, губы затряслись от мгновенного осознания всей чудовищности своего поступка, глубины окончательного нравственного падения. И я, несчастный хам и трус, просто описался.
По дороге домой и в скромной нашей комнате мама оставалась внешне спокойной, хотя и задала мне изрядную трёпку. Но она уже не могла наказать меня сильнее того, к чему приговорил я себя сам.
Спать меня уложили на два часа раньше обычного, но я не спал. Я молча, с закрытыми глазами плакал и мне было смертельно жаль и маму, и себя, и растерявшуюся продавщицу, и покупателей, которые помогали матушке собирать конфеты, и даже худющую кошку, которую под горячую руку турнули из родного магазина. Всех я жалел, и было мне так горько, что впервые захотелось умереть.
Поздно ночью вернулся из рейса отец. Он не знал про конфеты, и мама ничего не рассказала ему. Я притворялся спящим, но отец разгадал мою уловку и, подыгрывая, поцеловал почти неощутимо. Он положил на тумбочку у моей головы два сладких зелёных петушка и тихонько сказал: «Это тебе лисичка-сестричка передала. Она сама их приготовила и подсластила».
Вскоре после этого я уснул, но слёзы продолжали катиться по моим щекам, просачивались в подушку и капали на лисичкины петушки.
Во сне я стоял коленями на земляном полу, подбирал конфеты и набивал их за щёки, потому что глотаться они никак не глотались. Со всех сторон ко мне наклонялись незнакомые люди и говорили: «А вон ещё одна, и ещё, и вот там». Я лопал и лопал эти невкусные, липкие, грязные катышки и ругал себя последними ругательными словами. Вот я самый гадкий, самый ничтожный мальчишка на свете, обидел маму, ни в чём не признался отцу, подвёл щедрую лисичку… Но они всё равно продолжают меня любить. А мне надо очень-очень много доброго сделать для них, чтобы доказать… или уж вовсе умереть. И пусть мама купит себе другого мальчика, не такого противного и грубого, как я…
…С тех пор я не люблю конфет. А вот в добрую, щедрую лисичку я и сегодня, на закате жизни, отчего-то верю.
И ещё одно. Мне кажется, именно в тот дождливый печально несчастливый для меня вечер я впервые осознал, что самое подлое, самое страшное унижение, самое гнусное предательство - это когда тебя унижает и предаёт безмерно любимый тобой человек.