Собака лаяла...
Конкурс у vet_life часа два уже, как закончился, но я все равно внеконкурсный рассказ так и так писала бы. А идея мне очень нравится. Поэтому в качестве моральной поддержки таки расскажу забавный случай.
Все началось с мышки. С настоящей мышки, а не с какой-нибудь компьютерной. Дело было в конце восьмидесятых. Квартирный вопрос я тогда решала радикально, работала дворником за жилье. У нас сложился неплохой такой, крепкий дворницкий клан на последнем этаже почти расселенного дома, напротив ЛЭТИ. В коммуналке на пять семей с длинным коридором. Бежать в кухню, чтобы помыть чашку, было лень, поэтому посуду мы с бывшим мужем обычно мыли сразу после еды, а чайные чашки-блюдечки собирали в специальный тазик, потом под настроение кто-нибудь их нес на кухню и мыл, для пущей идилличности напевая что-нибудь под нос.
Я очень хорошо помню, как протянула руку с чашкой к этому тазику, и вдруг внутри соседней чашки то, что я на первый взгляд приняла за сухой листик (не задумываясь почему-то, откуда бы ему тут взяться) ожило и заметалось. В следующую секунду я с удивлением обнаружила себя стоящей на стуле, и отвратительно-тоненько визжащей. Я не боюсь мышей. Я не боюсь крыс, ни уличных, ни декоративных, - спустя несколько лет у нас не просто жил декоративный белый крыс - он постоянно спал у кого-нибудь на шее, а за обедом норовил открыть кому-нибудь рот и вытащить то, что только что там исчезло. И я до сих пор не понимаю, почему меня так напугала эта несчастная мышь... Я только одно знала - мне совсем не хотелось жить в одной квартире с мышами. И у меня была пара знакомых, которые заводили кошек, чтобы они ловили мышей, а кончилось все в обоих случаях тем, что кошки среди ночи в ужасе ломились к хозяевам под одеяло и умоляли спасти их от этих монстров, которые вон, смотрите опять понесли чего-то жрать вдоль плинтуса.
Душа просила защиты в какой-то небанальной форме - и почему-то мне казалось в то время, что небанальность защиты - это просто другое название гарантии...
Я вспомнила детство, книги Бианки и ежиков... И поехала на Кондратьевский рынок. Забегая вперед, скажу сразу - похоже, я одна из тех последних счастливых людей, кому сказочно повезло купить на Кондрашке не то, чтобы выжившего, а просто здорового щенка. Да-да, я хотела ежика, но дело было в марте. Ежиками на Кондратьевском - во всяком случае, зимой, - не торговали. Я вообще не собиралась покупать собаку, пока не увидела это. Маленькое, желтенькое, с почти человеческой выразительности бровями, одно ухо стоит, другое висит...
- Сколько-сколько?!.
- Сто рублей...
- А чего так дорого-то?!.
- А потому что овчарка, - застенчиво ответил очкастый юноша, которому явно очень-очень хотелось продать это маленькое и желтенькое.
Я к тому времени проработала дворником уже год, поэтому нужную интонацию взяла безошибочно и не задумываясь.
- Знаешь, мальчик, - сказала я, - заплатила бы тебе стольник, он у меня даже есть, вот, видишь, заплатила бы, если бы он от этого стал овчаркой, но ведь не станет...
Мальчик сделал для приличия печальное лицо, и мы сошлись на полтиннике.
Вот так у нас появился собака Лютик.
- Мне такую книгу подарили, про породы собак, - говорил знакомый актер, дядя Саша Хочинский, зайдя в гости, - там и моя собака есть, и даже ваша, наверное, есть!
Мы пролистали всю книгу, и хотя явных Лютиков там не было, решили для себя, что он у нас эстонская гончая, и баста.
- Ой, - сказал мой папа, рассмотрев собаку Лютика повнимательнее, - он же у вас больной, ты смотри, какой у него на пузе прыщ!
- Папа, - ответила я укоризненно, - это не прыщ. Просто он не девочка...
А мышей Лютик боялся. Когда они шуршали за батареей, он в ужасе отпрыгивал на другой конец комнаты и жался к коленям первого встречного человека.
Вскоре наша соседка по дворницкой коммуналке, добрая девушка Вита забрала у кровельщиков маленькую собачку, которая никому, кроме кровельщиков, была не нужна, и прожила месяц под верстаком, на котором сгибали водосточные трубы. С тех пор собачка ходила выворотной балетной походкой и писалась при любом громком звуке.
И мы вместе выгуливали наших собак за домом, на заброшенном стадионе. Собаки бегали, а мы курили на лавочке возле жизнерадостного памятника Ленину, который одну руку вскинул эдак игриво, а вторую засунул в пройму жилета и казалось, вот-вот пойдет плясать "семь сорок". (Было дело, мы как-то раз большой такой компанией вокруг него именно "семь сорок" и плясали, но он не повелся).
А потом бывший муж нашел новый, еще более радикальный способ решения квартирного вопроса. Для этого надо было всего-то навсего переехать в Карелию, в поселок при санатории. Поселок состоял из двух панельных хрущовок на холме, над красивым озером, до ближайшего города шестьдесят километров, автобус три раза в неделю. Это уже гораздо позже я поняла, что нельзя ради кого-то делать то, чего тебе делать не хочется, а тогда мне казалось, что только так и можно. Поэтому я - конечно! - поехала.
В поселке мы прожили года полтора, наблюдая процесс распада санатория и удивительные его перевоплощения от хосписа до дома отдыха "Мать и дитя". Единственный из нас, кто был эти полтора года безусловно счастлив - это собака Лютик. Он носился по поселку вместе с местными псами, приходил домой ночью, а однажды я своими глазами видела, как он проскакал по лугу до коровьего пастбища и видимо, все-таки выскочил перед коровой так, что она упала - гав-гав-гав! - вот она была, а вот она практически подпрыгнула и - гав-гав-гав! - исчезла в траве. Надо отдать ему должное, на мои истошные вопли собака Лютик прибежал.
Моя однокурсница, заехавшая в гости на каникулы, восхищенно говорила - ты не представляешь, какой он джентльмен,- когда я стала переодеваться, он отвернулся и вышел из комнаты... собака Лютик, естественно.
И все-таки настал такой момент, когда стало понятно, что с иллюзиями надо завязывать и уезжать из этого красивого, но абсолютно гиблого места обратно в Питер. Тут на специфическом экономическом фоне начала 90-х и обнаружилась неприятная подробность - в кои-то веки карельские железнодорожники вспомнили, что есть билеты для домашней живности, и нефиг баловать, пускай возят по билетам и со справкой. Мы поехали в Сортавалу, долго бродили по центру, потом по пригородам, но в конце концов нашли ветпункт, где собаке Лютику надо было делать прививку. От тут и ждало нас открытие - что ветпаспорт ему дадут только через месяц после прививки. Бывший муж пересчитал деньги и сказал, что попробует уговорить доктора. Мы с собакой Лютиком сидели в обнимку на холмике, причем я еще и плакала, как сейчас помню, потому что денег было всего ничего, и вариантов, кроме как ехать с собакой автостопом, никаких в голову не приходило. Доктор оказался принципиальный, денег не взял и поехали мы домой вместе со взволнованно дышащей собакой Лютиком.
К ночи я обозлилась, потому что ситуация действительно складывалась идиотская, ехать было надо, - там звали на работу, а в поселке на тот момент уже ничего, кроме пособия по безработице, не светило. В безвыходных ситуациях, как я подозреваю, у меня просто включаются и начинают работать в организме гены цыганского прадедушки, тут главное, не упустить момент и к ним прислушаться... Утром я запихала в несчастную собаку Лютика две таблетки димедрола в расчете на то, что он постепенно заснет, мы в полном составе благополучно добрались до станции и стали ждать поезда. За пять минут до прибытия мы вынули заранее заготовленное детское одеялко (мама не забывала напоминать, что именно в него упакованную меня доставили из роддома), схватили собаку Лютика, завернули в одеялко и перевязали приготовленным заранее бантиком...
Проводница нам попалась душевная. Она проверяла билеты, наши погранзоновские пропуска, - а поезд тем временем тронулся, - а под конец приподняла кончик одеяла и пропела - а это кто у нас такой ма-а-асенький?..
- Гав! - радостно сказал собака Лютик и выставил из-под одеяла, как пистолет, совершенно прямую переднюю лапу. Рыжую. Волосатую.
... я не знаю, как выжила проводница, меня саму чуть кондрашка не хватила.
Нам просто повезло. Проводница попалась собаколюбивая. После паузы у нас всех случилась смеховая истерика. Проводница хохотала громче всех И каждый раз, проходя по вагону, проводница повторяла эту фразу "кто-у-нас-такой-масенький", и мы нервно хихикали.
Ехать пришлось возле туалета - на случай, чтобы, если все-таки нагрянут контролеры, можно было быстро там сныкаться.
И тут началось самое страшное. Таблетка димедрола на собаку Лютика не подействовала. Точнее, не подействовала в ту сторону, в которую, мы надеялись, она подействует. Собака Лютик не хотел спать. Он лаял, прыгал, а потом начал беззвучно, но очень эффективно пукать.
- Фу, - возмущались пассажиры, проходя мимо, - они что, туалет помыть не могут?
- Гав! - поддакивал собака Лютик.
Показался город Сортавала, вагон постепенно заполнялся. И только мы с собакой Лютиком ехали практически в отдельном плацкарте. Почему-то никто не хотел садиться рядом с туалетом и с нами... Вскоре после Сортавалы нам удалось при помощи отвертки открыть окно, которое заело, судя по всему, еще в шестидесятые.
Как только мы вышли на перрон в Питере, действие димедрола волшебным образом закончилось...
А Лютик... Он прожил с нами еще год. Отвыкнуть от вольной деревенской жизни он так и не смог, дважды убегал с прогулки, один раз пропадал неделю. Я обклеивала Петергоф объявлениями, ездила смотреть найденных собак, потом он вернулся сам. И через пару месяцев, когда его снова начали отпускать с поводка, увязался за собачьей свадьбой. Больше я его не видела.
Все началось с мышки. С настоящей мышки, а не с какой-нибудь компьютерной. Дело было в конце восьмидесятых. Квартирный вопрос я тогда решала радикально, работала дворником за жилье. У нас сложился неплохой такой, крепкий дворницкий клан на последнем этаже почти расселенного дома, напротив ЛЭТИ. В коммуналке на пять семей с длинным коридором. Бежать в кухню, чтобы помыть чашку, было лень, поэтому посуду мы с бывшим мужем обычно мыли сразу после еды, а чайные чашки-блюдечки собирали в специальный тазик, потом под настроение кто-нибудь их нес на кухню и мыл, для пущей идилличности напевая что-нибудь под нос.
Я очень хорошо помню, как протянула руку с чашкой к этому тазику, и вдруг внутри соседней чашки то, что я на первый взгляд приняла за сухой листик (не задумываясь почему-то, откуда бы ему тут взяться) ожило и заметалось. В следующую секунду я с удивлением обнаружила себя стоящей на стуле, и отвратительно-тоненько визжащей. Я не боюсь мышей. Я не боюсь крыс, ни уличных, ни декоративных, - спустя несколько лет у нас не просто жил декоративный белый крыс - он постоянно спал у кого-нибудь на шее, а за обедом норовил открыть кому-нибудь рот и вытащить то, что только что там исчезло. И я до сих пор не понимаю, почему меня так напугала эта несчастная мышь... Я только одно знала - мне совсем не хотелось жить в одной квартире с мышами. И у меня была пара знакомых, которые заводили кошек, чтобы они ловили мышей, а кончилось все в обоих случаях тем, что кошки среди ночи в ужасе ломились к хозяевам под одеяло и умоляли спасти их от этих монстров, которые вон, смотрите опять понесли чего-то жрать вдоль плинтуса.
Душа просила защиты в какой-то небанальной форме - и почему-то мне казалось в то время, что небанальность защиты - это просто другое название гарантии...
Я вспомнила детство, книги Бианки и ежиков... И поехала на Кондратьевский рынок. Забегая вперед, скажу сразу - похоже, я одна из тех последних счастливых людей, кому сказочно повезло купить на Кондрашке не то, чтобы выжившего, а просто здорового щенка. Да-да, я хотела ежика, но дело было в марте. Ежиками на Кондратьевском - во всяком случае, зимой, - не торговали. Я вообще не собиралась покупать собаку, пока не увидела это. Маленькое, желтенькое, с почти человеческой выразительности бровями, одно ухо стоит, другое висит...
- Сколько-сколько?!.
- Сто рублей...
- А чего так дорого-то?!.
- А потому что овчарка, - застенчиво ответил очкастый юноша, которому явно очень-очень хотелось продать это маленькое и желтенькое.
Я к тому времени проработала дворником уже год, поэтому нужную интонацию взяла безошибочно и не задумываясь.
- Знаешь, мальчик, - сказала я, - заплатила бы тебе стольник, он у меня даже есть, вот, видишь, заплатила бы, если бы он от этого стал овчаркой, но ведь не станет...
Мальчик сделал для приличия печальное лицо, и мы сошлись на полтиннике.
Вот так у нас появился собака Лютик.
- Мне такую книгу подарили, про породы собак, - говорил знакомый актер, дядя Саша Хочинский, зайдя в гости, - там и моя собака есть, и даже ваша, наверное, есть!
Мы пролистали всю книгу, и хотя явных Лютиков там не было, решили для себя, что он у нас эстонская гончая, и баста.
- Ой, - сказал мой папа, рассмотрев собаку Лютика повнимательнее, - он же у вас больной, ты смотри, какой у него на пузе прыщ!
- Папа, - ответила я укоризненно, - это не прыщ. Просто он не девочка...
А мышей Лютик боялся. Когда они шуршали за батареей, он в ужасе отпрыгивал на другой конец комнаты и жался к коленям первого встречного человека.
Вскоре наша соседка по дворницкой коммуналке, добрая девушка Вита забрала у кровельщиков маленькую собачку, которая никому, кроме кровельщиков, была не нужна, и прожила месяц под верстаком, на котором сгибали водосточные трубы. С тех пор собачка ходила выворотной балетной походкой и писалась при любом громком звуке.
И мы вместе выгуливали наших собак за домом, на заброшенном стадионе. Собаки бегали, а мы курили на лавочке возле жизнерадостного памятника Ленину, который одну руку вскинул эдак игриво, а вторую засунул в пройму жилета и казалось, вот-вот пойдет плясать "семь сорок". (Было дело, мы как-то раз большой такой компанией вокруг него именно "семь сорок" и плясали, но он не повелся).
А потом бывший муж нашел новый, еще более радикальный способ решения квартирного вопроса. Для этого надо было всего-то навсего переехать в Карелию, в поселок при санатории. Поселок состоял из двух панельных хрущовок на холме, над красивым озером, до ближайшего города шестьдесят километров, автобус три раза в неделю. Это уже гораздо позже я поняла, что нельзя ради кого-то делать то, чего тебе делать не хочется, а тогда мне казалось, что только так и можно. Поэтому я - конечно! - поехала.
В поселке мы прожили года полтора, наблюдая процесс распада санатория и удивительные его перевоплощения от хосписа до дома отдыха "Мать и дитя". Единственный из нас, кто был эти полтора года безусловно счастлив - это собака Лютик. Он носился по поселку вместе с местными псами, приходил домой ночью, а однажды я своими глазами видела, как он проскакал по лугу до коровьего пастбища и видимо, все-таки выскочил перед коровой так, что она упала - гав-гав-гав! - вот она была, а вот она практически подпрыгнула и - гав-гав-гав! - исчезла в траве. Надо отдать ему должное, на мои истошные вопли собака Лютик прибежал.
Моя однокурсница, заехавшая в гости на каникулы, восхищенно говорила - ты не представляешь, какой он джентльмен,- когда я стала переодеваться, он отвернулся и вышел из комнаты... собака Лютик, естественно.
И все-таки настал такой момент, когда стало понятно, что с иллюзиями надо завязывать и уезжать из этого красивого, но абсолютно гиблого места обратно в Питер. Тут на специфическом экономическом фоне начала 90-х и обнаружилась неприятная подробность - в кои-то веки карельские железнодорожники вспомнили, что есть билеты для домашней живности, и нефиг баловать, пускай возят по билетам и со справкой. Мы поехали в Сортавалу, долго бродили по центру, потом по пригородам, но в конце концов нашли ветпункт, где собаке Лютику надо было делать прививку. От тут и ждало нас открытие - что ветпаспорт ему дадут только через месяц после прививки. Бывший муж пересчитал деньги и сказал, что попробует уговорить доктора. Мы с собакой Лютиком сидели в обнимку на холмике, причем я еще и плакала, как сейчас помню, потому что денег было всего ничего, и вариантов, кроме как ехать с собакой автостопом, никаких в голову не приходило. Доктор оказался принципиальный, денег не взял и поехали мы домой вместе со взволнованно дышащей собакой Лютиком.
К ночи я обозлилась, потому что ситуация действительно складывалась идиотская, ехать было надо, - там звали на работу, а в поселке на тот момент уже ничего, кроме пособия по безработице, не светило. В безвыходных ситуациях, как я подозреваю, у меня просто включаются и начинают работать в организме гены цыганского прадедушки, тут главное, не упустить момент и к ним прислушаться... Утром я запихала в несчастную собаку Лютика две таблетки димедрола в расчете на то, что он постепенно заснет, мы в полном составе благополучно добрались до станции и стали ждать поезда. За пять минут до прибытия мы вынули заранее заготовленное детское одеялко (мама не забывала напоминать, что именно в него упакованную меня доставили из роддома), схватили собаку Лютика, завернули в одеялко и перевязали приготовленным заранее бантиком...
Проводница нам попалась душевная. Она проверяла билеты, наши погранзоновские пропуска, - а поезд тем временем тронулся, - а под конец приподняла кончик одеяла и пропела - а это кто у нас такой ма-а-асенький?..
- Гав! - радостно сказал собака Лютик и выставил из-под одеяла, как пистолет, совершенно прямую переднюю лапу. Рыжую. Волосатую.
... я не знаю, как выжила проводница, меня саму чуть кондрашка не хватила.
Нам просто повезло. Проводница попалась собаколюбивая. После паузы у нас всех случилась смеховая истерика. Проводница хохотала громче всех И каждый раз, проходя по вагону, проводница повторяла эту фразу "кто-у-нас-такой-масенький", и мы нервно хихикали.
Ехать пришлось возле туалета - на случай, чтобы, если все-таки нагрянут контролеры, можно было быстро там сныкаться.
И тут началось самое страшное. Таблетка димедрола на собаку Лютика не подействовала. Точнее, не подействовала в ту сторону, в которую, мы надеялись, она подействует. Собака Лютик не хотел спать. Он лаял, прыгал, а потом начал беззвучно, но очень эффективно пукать.
- Фу, - возмущались пассажиры, проходя мимо, - они что, туалет помыть не могут?
- Гав! - поддакивал собака Лютик.
Показался город Сортавала, вагон постепенно заполнялся. И только мы с собакой Лютиком ехали практически в отдельном плацкарте. Почему-то никто не хотел садиться рядом с туалетом и с нами... Вскоре после Сортавалы нам удалось при помощи отвертки открыть окно, которое заело, судя по всему, еще в шестидесятые.
Как только мы вышли на перрон в Питере, действие димедрола волшебным образом закончилось...
А Лютик... Он прожил с нами еще год. Отвыкнуть от вольной деревенской жизни он так и не смог, дважды убегал с прогулки, один раз пропадал неделю. Я обклеивала Петергоф объявлениями, ездила смотреть найденных собак, потом он вернулся сам. И через пару месяцев, когда его снова начали отпускать с поводка, увязался за собачьей свадьбой. Больше я его не видела.