О верхах и низах
Обманчиво добротный фильм Бовуа «О богах и людях» - каннский Гран-при о католических подвижниках в Алжире, которых в спорный геополитический момент без труда берут к ногтю местные исламисты - идейно гораздо интересней, чем я думала. Ожидалась драма о столкновении культур, максимум - с неоднозначно расставленными акцентами («и те, и другие не такие плохие»; «и те, и другие не такие хорошие»). Оказался даже не антирелигиозный - внерелигиозный фильм.
Коллизия проста - когда обстановка начинает накаляться, стригущие кусты, врачующие детей, по часам поющие псалмы посреди североафриканской полустепи братья должны решить: драть или не драть домой западно-гуманистические когти. Сначала один миссионер интересуется у другого, не зря ли прожита его жизнь, посвященная конкретному служению невнятным идеалам, и стоит ли ее бессмысленно прерывать, на что тот отвечает: «Ты умер в тот самый момент, когда посвятил себя Богу». Потом монах цитирует философов Просвещения. Когда обреченные европейцы садятся за стол выпить последнего вина, заведя в манитоле «Умирающего лебедя» - все уже кристально ясно.
Религии нет, она умирает, век иллюзий короток; одна побеждает и сменяет другую, и этот цикл неизменен. Чем отличаются одни - дикие и шумные - персонажи от других, тихих и воспитанных? Вторые происходят из несколько более пожилого социума. Великая же иллюзия на всех одна - используется ли для того, чтобы усмирить собственные страсти, или чтобы оправдать их. Религия - заслонка¸ возводимая с целью отгородиться от самого себя; с такой не только жить, но и умирать легче. В финале интеллигенты в рясах исчезают в снежном буране вместе с ведущими их на расстрел головорезами - и тут уж понятно: мотивации тех и других настолько иллюзорны, что не были б вовсе достойны внимания, если б в момент столкновения не вызывали таких мрачных последствий. Монахи, пытающиеся перепеть шум вертолетного винта, выглядят скорее нелепо, нежели героически. Зачем умираете? Низачем: затем, что готовы умирать за идеологию, определиться с которой, укорениться в которой значительно проще, чем ходить по земле, уходящей из-под ног.
О готовности умирать - и убивать - за идею как основе таинственной русскости («русское как нечто жуткое, темное, топкое, странное... и очень идиотское») и пресловутая картина Лозницы, которую вдумчивые посетители сочинского пляжа наперебой клеймили антирусской; а ведь она тоже не анти-, но совершенно вне-. Отсюда и обида: обидно, когда самую сложную, многогранную составляющую твоей инфантильной натуры некий тип с математическим образованием берет да и не берет в расчет.
Не говорю о беспощадном «Лурде», в котором рассказ о природе иллюзий ведется на такой высокой поэтической ноте - уши не зажмешь.
Таким образом, подробно задокументированная МК в прошлогоднем каннском номере «Искусства кино» волна богоискательства приняла наконец экологичный оборот - некого искать; удивительно, что тот же Лозница в своей песни обличения иррацио не опустился до прямолинейных купольно-колокольных параллелей. Очевидно, как любой рациональный черт, бежит церковной тематики; отчего-то нет сомнений, что именно к ней в ближайшее время обратится.