Гессе большой
Гессе на днях меня удивил.
Я всегда считала, что он сноб духа. И серьезный очень. Но он интеллектуал. Не то чтобы я раньше этого не знала, но недавно мне стало понятно, что неотъемлемой характеристикой интеллектуала является безупречное чувство юмора. Поэтому заключаю: люди, считающие себя экспертами, умными и вообще, но не умеющие шутить, смеяться, в том числе и над собой, вовсе не интеллектуалы, а просто дураки и пустышки, но что важнее, действительно, несчастные люди.
Вот смотрите, как он может:
-- Вы так несчастны, это нехорошо, так не надо. Мне жаль. Выкурите трубочку опиума.
А после был переворот, читайте:
-- Всегда так, как сегодня? Всегда мир только для политиков, спекулянтов, лакеев и кутил, а людям нечем дышать?
-- Ну да, я этого не знаю, никто этого не знает. Да и не все ли равно? Но я, друг мой, думаю сейчас о твоем любимце, о котором ты мне иногда рассказывал и читал письма, о Моцарте. А как было с ним? Кто в его времена правил миром, снимал пенки, задавал тон и имел какой-то вес -- Моцарт или дельцы, Моцарт или плоские людишки? А как он умер и как похоронен? И наверно, думается мне, так было и будет всегда, и то, что они там в школах называют "всемирной историей", которую полагается для образования учить наизусть, все эти герои, гении, великие подвиги и чувства -- все это просто ложь, придуманная школьными учителями для образовательных целей и для того, чтобы чем-то занять детей в определенные годы. Всегда так было и всегда так будет, что время и мир, деньги и власть принадлежат мелким и плоским, а другим, действительно людям, ничего не принадлежит. Ничего, кроме смерти.
-- И ничего больше?
-- Нет, еще вечность.
-- Ты имеешь в виду имя, славу в потомстве?
-- Нет, волчонок, не славу -- разве она чего-то стоит? И неужели ты думаешь, что все действительно настоящие и в полном смысле слова люди прославились и известны потомству?
-- Нет, конечно.
-- Ну, вот, значит, не славу! Слава существует лишь так, для образования, это забота школьных учителей. Не славу, о нет! А то, что я называю вечностью. Верующие называют это Царством Божьим. Мне думается, мы, люди, мы все, более требовательные, знающие тоску, наделенные одним лишним измерением, мы и вовсе не могли бы жить, если бы, кроме воздуха этого мира, не было для дыханья еще и другого воздуха, если бы, кроме времени, не существовало еще и вечности, а она-то и есть царство истинного. В нее входят музыка Моцарта и стихи твоих великих поэтов, в нее входят святые, творившие чудеса, претерпевшие мученическую смерть и давшие людям великий пример. Но точно так же входит в вечность образ каждого, настоящего подвига, сила каждого настоящего чувства, даже если никто не знает о них, не видит их, не запишет и не сохранит для потомства. В вечности нет потомства, а есть только современники.
-- Ты права, -- сказал я.
-- Верующие, -- продолжала она задумчиво, -- знали об этом все-таки больше других. Поэтому они установили святых и то, что они называют "ликом святых". Святые -- это по-настоящему люди, младшие братья Спасителя. На пути к ним мы находимся всю свою жизнь, нас ведет к ним каждое доброе дело, каждая смелая мысль, каждая любовь. Лик святых -- в прежние времена художники изображали его на золотом небосводе, лучезарном, прекрасном, исполненном мира, -- он и есть то, что я раньше назвала "вечностью". Это царство по ту сторону времени и видимости. Там наше место, там наша родина, туда, Степной волк, устремляется наше сердце, и потому мы тоскуем по смерти. Там ты снова найдешь своего Гете, и своего Новалиса, и Моцарта, а я своих святых, Христофора, Филиппе Нери -- всех. Есть много святых, которые сначала были закоренелыми грешниками, грех тоже может быть путем к святости, грех и порок. Ты будешь смеяться, но я часто думаю, что, может быть, и мой друг Пабло -- скрытый святой. Ах, Гарри, нам надо продраться через столько грязи и вздора, чтобы прийти домой! И у нас нет никого, кто бы повел нас, единственный наш вожатый -- это тоска по дому.
Добавить ничего не имею. Вот так делают прорыв в Вечность.
Я всегда считала, что он сноб духа. И серьезный очень. Но он интеллектуал. Не то чтобы я раньше этого не знала, но недавно мне стало понятно, что неотъемлемой характеристикой интеллектуала является безупречное чувство юмора. Поэтому заключаю: люди, считающие себя экспертами, умными и вообще, но не умеющие шутить, смеяться, в том числе и над собой, вовсе не интеллектуалы, а просто дураки и пустышки, но что важнее, действительно, несчастные люди.
Вот смотрите, как он может:
-- Вы так несчастны, это нехорошо, так не надо. Мне жаль. Выкурите трубочку опиума.
А после был переворот, читайте:
-- Всегда так, как сегодня? Всегда мир только для политиков, спекулянтов, лакеев и кутил, а людям нечем дышать?
-- Ну да, я этого не знаю, никто этого не знает. Да и не все ли равно? Но я, друг мой, думаю сейчас о твоем любимце, о котором ты мне иногда рассказывал и читал письма, о Моцарте. А как было с ним? Кто в его времена правил миром, снимал пенки, задавал тон и имел какой-то вес -- Моцарт или дельцы, Моцарт или плоские людишки? А как он умер и как похоронен? И наверно, думается мне, так было и будет всегда, и то, что они там в школах называют "всемирной историей", которую полагается для образования учить наизусть, все эти герои, гении, великие подвиги и чувства -- все это просто ложь, придуманная школьными учителями для образовательных целей и для того, чтобы чем-то занять детей в определенные годы. Всегда так было и всегда так будет, что время и мир, деньги и власть принадлежат мелким и плоским, а другим, действительно людям, ничего не принадлежит. Ничего, кроме смерти.
-- И ничего больше?
-- Нет, еще вечность.
-- Ты имеешь в виду имя, славу в потомстве?
-- Нет, волчонок, не славу -- разве она чего-то стоит? И неужели ты думаешь, что все действительно настоящие и в полном смысле слова люди прославились и известны потомству?
-- Нет, конечно.
-- Ну, вот, значит, не славу! Слава существует лишь так, для образования, это забота школьных учителей. Не славу, о нет! А то, что я называю вечностью. Верующие называют это Царством Божьим. Мне думается, мы, люди, мы все, более требовательные, знающие тоску, наделенные одним лишним измерением, мы и вовсе не могли бы жить, если бы, кроме воздуха этого мира, не было для дыханья еще и другого воздуха, если бы, кроме времени, не существовало еще и вечности, а она-то и есть царство истинного. В нее входят музыка Моцарта и стихи твоих великих поэтов, в нее входят святые, творившие чудеса, претерпевшие мученическую смерть и давшие людям великий пример. Но точно так же входит в вечность образ каждого, настоящего подвига, сила каждого настоящего чувства, даже если никто не знает о них, не видит их, не запишет и не сохранит для потомства. В вечности нет потомства, а есть только современники.
-- Ты права, -- сказал я.
-- Верующие, -- продолжала она задумчиво, -- знали об этом все-таки больше других. Поэтому они установили святых и то, что они называют "ликом святых". Святые -- это по-настоящему люди, младшие братья Спасителя. На пути к ним мы находимся всю свою жизнь, нас ведет к ним каждое доброе дело, каждая смелая мысль, каждая любовь. Лик святых -- в прежние времена художники изображали его на золотом небосводе, лучезарном, прекрасном, исполненном мира, -- он и есть то, что я раньше назвала "вечностью". Это царство по ту сторону времени и видимости. Там наше место, там наша родина, туда, Степной волк, устремляется наше сердце, и потому мы тоскуем по смерти. Там ты снова найдешь своего Гете, и своего Новалиса, и Моцарта, а я своих святых, Христофора, Филиппе Нери -- всех. Есть много святых, которые сначала были закоренелыми грешниками, грех тоже может быть путем к святости, грех и порок. Ты будешь смеяться, но я часто думаю, что, может быть, и мой друг Пабло -- скрытый святой. Ах, Гарри, нам надо продраться через столько грязи и вздора, чтобы прийти домой! И у нас нет никого, кто бы повел нас, единственный наш вожатый -- это тоска по дому.
Добавить ничего не имею. Вот так делают прорыв в Вечность.