(no subject)
Пока я не приехала в Цфат, я думала, что Иерусалим - страшное место. Но на закате, когда отъезжает автобус, и остаёшься с обманной и негреющей мыслью, что тебе нужен всего один человек на свете, тогда там становится несравнимо жутко. И маленькая девочка в оранжевой юбке идёт одна по улице и зовёт Элияху.
В Иерусалиме же всё приспособилось к этому постоянному ужасу. Люди стали рожать в нём детей, ругаться, вспоминать. Избавление уже никому не нужно, потому что люди сами создают этот тяжёлый воздух, тысячи вкусов, дома из белого камня. И я тоже привыкла к этой простой, хорошей жизни, танцам в музее, друзьям, к паре улиц, к тому, что я совсем не помню "первый раз".
Попытки преодолеть самостоятельность стали совсем механическими, хотя от этого не менее тёплыми, спонтанными, и обезнадёживающими. Она стала структурной и не требует никаких сравнений.
Есть, куда идти и чего ждать, это не хорошо. Не знаю только, есть ли время, или всё скоро станет таким же механическим, а потом и металлическим.
В Иерусалиме же всё приспособилось к этому постоянному ужасу. Люди стали рожать в нём детей, ругаться, вспоминать. Избавление уже никому не нужно, потому что люди сами создают этот тяжёлый воздух, тысячи вкусов, дома из белого камня. И я тоже привыкла к этой простой, хорошей жизни, танцам в музее, друзьям, к паре улиц, к тому, что я совсем не помню "первый раз".
Попытки преодолеть самостоятельность стали совсем механическими, хотя от этого не менее тёплыми, спонтанными, и обезнадёживающими. Она стала структурной и не требует никаких сравнений.
Есть, куда идти и чего ждать, это не хорошо. Не знаю только, есть ли время, или всё скоро станет таким же механическим, а потом и металлическим.