(no subject)
Из "Лавки древностей" Чарльза Диккенса и из зимних каникул:
"Но что значило все это - даже это! - по сравнению с дальнейшими роскошествами, которые начались, как только Кит вошел в устричную лавку с таким видом, будто он дневал и ночевал там, и, даже не взглянув на хозяина за прилавком, провел свою компанию к отдельному столику - за перегородкой с красной занавесью! к столику, накрытому белой скатертью и с полным набором судочков, и заказал свирепому волосатому джентльмену, который был здесь за слугу и который назвал его, Кристофера Набблса, «сэром», - три дюжины самых крупных устриц да еще прибавил: «И поживее!» Да, да! «Поживее!» И джентльмен не только выслушал его, но и выполнил все в точности и живо примчался обратно с хлебом - самым мягким, с маслом - самым свежим и с устрицами - самыми крупными, какие только бывают на свете.
Потом Кит - вы только подумайте! - возьми да и скажи этому джентльмену: «Кружку пива!», а джентльмен, вместо того чтобы воскликнуть: «Вы, собственно, к кому обращаетесь, сэр!» - повторил: «Пива, сэр? Слушаю, сэр!» - и через минуту подал пиво на стол в маленькой кружке, вроде тех, что носят в зубах собаки нищих слепцов для сбора подаяний. А когда он удалился, мать Кита и мать Барбары в один голос признались, что такого стройного, изящного молодого человека им в жизни не приходилось видеть.
Вслед за этим они с аппетитом принялись ужинать. И вот подите же! Барбара, глупышка Барбара заявила, что больше двух устриц она никак не одолеет, и вы даже вообразить себе не можете, сколько понадобилось уговоров, чтобы заставить ее съесть четыре; зато уж мать Барбары и мать Кита не пришлось упрашивать, они ели вволю и смеялись и веселились так, что Киту было любо-дорого на них смотреть, и он хохотал и ел за компанию с ними. Но кто больше всех отличился в тот вечер, так это маленький Джейкоб. Поглядели бы вы, как он уписывал устрицы за обе щеки, будто самую привычную еду, и с поразительным для его возраста понятием поливал их уксусом и посыпал перцем, а потом соорудил на столе пещеру из раковин. А малыш? - малыш будто забыл о сне и, сидя таким паинькой у матери на коленях, пытался засунуть в рот большой апельсин и все таращился на огоньки люстры! Поглядели бы вы, как он не мигая смотрел на газовые язычки и вдавливал пустую раковину в свои пухлые щечки! Да будь у вас каменное сердце, оно и то растаяло бы от такого зрелища! Короче говоря, трудно было бы мечтать о более удачном ужине; когда же Кит приказал напоследок подать им стаканчик чего-нибудь горячего и, прежде чем пустить его вкруговую, провозгласил тост за здоровье мистера и миссис Гарленд - более счастливой шестерки, чем та, которая собралась за этим столом, трудно было бы сыскать на всем белом свете."
Но я, честно говоря, больше двух устриц тоже не смогла съесть. И Зия (французская 12-летняя девочка) тоже не смогла... Специфическое.
"Но что значило все это - даже это! - по сравнению с дальнейшими роскошествами, которые начались, как только Кит вошел в устричную лавку с таким видом, будто он дневал и ночевал там, и, даже не взглянув на хозяина за прилавком, провел свою компанию к отдельному столику - за перегородкой с красной занавесью! к столику, накрытому белой скатертью и с полным набором судочков, и заказал свирепому волосатому джентльмену, который был здесь за слугу и который назвал его, Кристофера Набблса, «сэром», - три дюжины самых крупных устриц да еще прибавил: «И поживее!» Да, да! «Поживее!» И джентльмен не только выслушал его, но и выполнил все в точности и живо примчался обратно с хлебом - самым мягким, с маслом - самым свежим и с устрицами - самыми крупными, какие только бывают на свете.
Потом Кит - вы только подумайте! - возьми да и скажи этому джентльмену: «Кружку пива!», а джентльмен, вместо того чтобы воскликнуть: «Вы, собственно, к кому обращаетесь, сэр!» - повторил: «Пива, сэр? Слушаю, сэр!» - и через минуту подал пиво на стол в маленькой кружке, вроде тех, что носят в зубах собаки нищих слепцов для сбора подаяний. А когда он удалился, мать Кита и мать Барбары в один голос признались, что такого стройного, изящного молодого человека им в жизни не приходилось видеть.
Вслед за этим они с аппетитом принялись ужинать. И вот подите же! Барбара, глупышка Барбара заявила, что больше двух устриц она никак не одолеет, и вы даже вообразить себе не можете, сколько понадобилось уговоров, чтобы заставить ее съесть четыре; зато уж мать Барбары и мать Кита не пришлось упрашивать, они ели вволю и смеялись и веселились так, что Киту было любо-дорого на них смотреть, и он хохотал и ел за компанию с ними. Но кто больше всех отличился в тот вечер, так это маленький Джейкоб. Поглядели бы вы, как он уписывал устрицы за обе щеки, будто самую привычную еду, и с поразительным для его возраста понятием поливал их уксусом и посыпал перцем, а потом соорудил на столе пещеру из раковин. А малыш? - малыш будто забыл о сне и, сидя таким паинькой у матери на коленях, пытался засунуть в рот большой апельсин и все таращился на огоньки люстры! Поглядели бы вы, как он не мигая смотрел на газовые язычки и вдавливал пустую раковину в свои пухлые щечки! Да будь у вас каменное сердце, оно и то растаяло бы от такого зрелища! Короче говоря, трудно было бы мечтать о более удачном ужине; когда же Кит приказал напоследок подать им стаканчик чего-нибудь горячего и, прежде чем пустить его вкруговую, провозгласил тост за здоровье мистера и миссис Гарленд - более счастливой шестерки, чем та, которая собралась за этим столом, трудно было бы сыскать на всем белом свете."
Но я, честно говоря, больше двух устриц тоже не смогла съесть. И Зия (французская 12-летняя девочка) тоже не смогла... Специфическое.