Тюрьма и общество: архетипы социального поведения - 3
Человеческие сообщества с глубокой древности делят мир на «наших» и «не наших», «своих» и «чужих», отторгают «чужаков», переносят на них свою вину, свои преступления, свои страхи и свою ненависть, возлагают на них ответственность за свои несчастья и неудачи, преследуют и убивают их, пытаясь обеспечить этим внутреннюю устойчивость и самовыживание.[26] Чужеродцы, иноплеменники были потенциальными врагами и для первобытных охотников. Тюрьма и лагерь предлагают нам одну из моделей этого универсального, общечеловеческого явления.
Социальная структура лагеря была зеркальным отражением советского общества. Каста воров, связанная жестокой дисциплиной и воровским законом, подражала - скорее стихийно, чем сознательно - правящей коммунистической партии с ее иерархией, дисциплиной, кастовостью, привилегиями и монополией на власть, которая держалась на терроре. Малолетки были своего рода комсомолом, кузницей кадров коммунистической партии. Процессы над суками, происходившие на толковищах, напоминали сталинские процессы над «врагами народа». Подобно врагам народа, суки подлежали беспощадному уничтожению. Мужики обязаны были добросовестно трудиться, а это всегда было долгом каждого советского человека, где бы он ни находился. В лагере они облагались подоходным налогом в пользу воров, на воле - в пользу государства и правящей партии, что одно и то же.
Лагерь не просто отражал жизнь на «воле»: лагерь и общество отражали друг друга подобно двум зеркалам, обращенным одно к другому.
У воров, как и у коммунистической партии, имелась своя идеология, свой «символ веры», которыми они оправдывали собственное существование. По убеждению воров, все общество построено на воровстве, «все воруют»; и в этом они были недалеки от истины. Для воров все человечество делится на две полярно противоположные категории - на воров и фраеров; другие различия между людьми, например национальные, не имеют такого же фундаментального значения: важно одно - вор ты или нет. Для правящей партии и большинства советских людей, как и для воров, мир был расколот на своих и чужих, на друзей и врагов. Коммунисты, а за ними и другие советские люди, делили человечество на два антагонистических класса - трудящихся и эксплуататоров; сверх того, мир, в их представлении, был расколот на два геополитических лагеря - лагерь стран социализма во главе с Советским Союзом и капиталистический «Запад»; наконец, мир делился на друзей и врагов Советской страны: Советский Союз был окружен врагами, а внутри страны действовала «пятая колонна». Отголоски этой идеологии мы наблюдаем в России и сегодня.
Эта полярность социальных миров имела мифологическую окраску и уходила в глубины мифологического сознания. Выражением этой полярности была система этических норм, которая действовала лишь в пределах собственной общности, распространялась только на «своих». Для воров законы морали останавливаются на границе между ними и всеми остальными людьми и на последних не простираются: остальные находятся «вне морали», «вне закона», с ними можно делать все, что угодно. Это сближало воров с советскими и нацистскими идеологами, для которых мораль имела классовый, расовый или даже узко-партийный, корпоративный характер. Нацисты только заменили «классового врага» евреями, а классовую борьбу - борьбой с «всемирным еврейским заговором», но принципиальной разницы между идеологиями коммунистов, нацистов или воров не было. Главный принцип здесь - хорошо лишь то, что хорошо для нас: для нашей социальной общности или класса, для нашего народа и нашей страны, для нашей корпорации. Собственное сообщество противопоставляется всему остальному человечеству - а так было еще у первобытных охотников: человечество замыкалось границами собственной этнической общности, собственного племени.
Сами себя воры в законе называют «людьми», подчеркивая этим, что настоящими, полноценными людьми являются именно они. Это напоминает самоназвания первобытных этносов, которые часто именно так себя и называли: «мы», «люди». Такие самоназвания сохранились в разных частях света вплоть до этнографической современности как названия многих племен. Первобытные охотники, принадлежащие к одному племени, именно себя считали настоящими людьми и противопоставляли себя всему остальному человечеству.
Молодой заключенный, осужденный за «антисоветскую деятельность» и оказавшийся в лагере среди блатных, вспоминает: «Мы были невхожими в их общество. Скорее это даже общность, имеющая свой язык, этнографию, культ, искусство, свою, отличную от других, культуру. Ей присущ даже национализм, если блатной мир признать за отдельную нацию... Эта общность не терпит отличных от себя».[27]
Как свойственно всякой группе, живущей в экстремальных условиях и стремящейся к самосохранению, моральный кодекс воров жесток и требует безусловного подчинения «закону», выработанному многими поколениями людей их корпорации. Воровской закон - система неформальных норм, правил, санкций против его нарушителей. В практической сфере он находит выражение в ритуале судебного разбирательства и вынесения приговора, беспощадного к его нарушителям. Особенно суров он к предателям и доносчикам. Разоблаченный доносчик всегда и сразу же становится сукой. «За жалобу начальству - смерть. Таков закон. Провинившийся язык - отрубают с головой».[28] Смертный приговор настигнет осужденного, - даже если ему удалось скрыться, - где бы он ни находился, в другом лагере или даже на воле, спустя годы.
Вор в законе не должен иметь семьи, каких-либо отношений с государственными структурами, служить в армии. Он обязан беречь свою честь, отвечать на любое оскорбление. Ворам вообще свойственно обостренное чувство чести. Вор несет ответственность перед сходкой, или сходняком, высшим органом воровской власти. Строгой границы между сходняком и толковищем, о котором говорилось выше, вероятно, не существует. Это и не удивительно в условиях неформального, не записанного права. Важнее другое - архаический демократизм этого органа, как бы он ни назывался, напоминающего институты власти в позднепервобытном обществе, в эпоху так называемой «военной демократии». Для обществ этого типа были характерны грабительские войны, которые вели военные предводители и их дружинники, при сохранении органов первобытного народовластия - народного собрания и совета старейшин.
Щепетильность преступного мира в соблюдении его законов очень велика, - свидетельствует Варлам Шаламов. «Толкования некоторых сложных дел напоминают тонкую и извилистую логику Талмуда». Суды, где «качают права», заняты главным образом рассмотрением дел, связанных с изменой воровскому закону, «юридическим» толкованием сомнительных поступков и ситуаций.[29] В экстремальных условиях, однако, - я уже говорил об этом, - нарушаются и самые непреложные законы.
Шаламов рассказывает о переходе в «новый воровской закон» в послевоенных лагерях. Инициатором этой революции внутри воровского мира был блатной по кличке Король - личность полулегендарная, - и происходила она с благословения лагерной администрации. Не буду говорить об обстоятельствах, вызвавших к жизни это движение, о мотивах Короля и его сторонников - все это можно прочитать у Шаламова. Здесь меня интересует другое. Как всякое новое религиозно-нравственное движение в истории человечества, начиная с первобытных времен, переход в новую веру и на этот раз сопровождался особым ритуалом. «Для перехода в новый воровской закон был изобретен обряд, театральное действо. Блатной мир любит театральность в жизни... Новый обряд ничуть не уступал известному посвящению в рыцари...
К губам избиваемого блатаря подносилось лезвие ножа.
- Целуй нож!
Если «законный» вор соглашался и прикладывал губы к железу - он считался принятым в новую веру и навсегда терял всякие права в воровском мире, становясь «сукой» навеки... Всех, кто отказывался целовать нож, убивали. Каждую ночь к запертым снаружи дверям пересыльных бараков подтаскивали новые трупы. Эти люди не были просто убиты. Этого было слишком мало Королю. На всех трупах «расписывались» ножами все их бывшие товарищи, поцеловавшие нож».[30] Самые видные воры, каждый по кличке Полтора Ивана - не тот мифический персонаж, носивший ту же кличку, о котором пишет в своем романе Василий Аксенов (см. ниже), а реальные воры - умерли, не поцеловав ножа. Но другие, не менее видные, - поцеловали.[31]
«Если у воров в законе были свои воровские неписаные законы, которые они свято стремились соблюдать, то у сук не было ничего запретного и святого».[32] Поэтому-то последователи Короля, «вожди нового закона», протестовали, когда их называли суками.
На неписаном законе покоится не только жизнь внутри воровской корпорации - вся жизнь внутри тюрьмы, лагеря или колонии строится на системе нигде не записанных норм, определяющих взаимоотношения заключенных, - на «понятиях». В этом мире «понятия» необходимо знать и соблюдать каждому. Более того, жизнь по «понятиям» шагнула из лагерной зоны в мир современного российского общества, по «понятиям» живет теперь вся страна. В.Ф. Абрамкин и В.Ф. Чеснокова полагают даже, что жизнь по «понятиям» органична русскому обществу, его вековым традициям, что «понятия» «выстроены на народном представлении о справедливости, на национальной культуре».[33] А.Н. Олейник считает, что «жить по понятиям» - значит ориентироваться не на универсальные нормы, а на нормы, принятые среди «своих».[34] Такое понимание «понятий», видимо, более реалистично, хотя, может быть, оно только углубляет понимание их Абрамкиным и Чесноковой, так как и традиционные представления русского общества, в которых еще немало архаического, ориентированы на «своих», «наших» и исключают «чужих», «не наших».
Воры в законе, подобно членам коммунистической партии, были носителями секретной информации, недоступной непосвященным, всем, кто не входит в их корпорацию. Толковища или сходки, подобно партийным собраниям, были закрыты для «беспартийных». Монополия на информацию была одной из главных опор монополии на власть - и коммунистической партии, и воровской корпорации. Была она и одним из важнейших явлений традиционной культуры некоторых архаических обществ - например аборигенов Австралии. Подробнее об этом я буду говорить дальше. В архаических обществах, как и в среде воров, одним из орудий сохранения закрытости, секретности информации и коммуникации был язык - особый язык, непонятный непосвященным, то, что воры называют «блатной музыкой» или «феней».
К явлениям, сближающим лагерный социум с социальными структурами глубокой древности, относится и система инициаций. В эпоху первобытности вступление подростков в группу взрослых мужчин-охотников, хранителей засекреченной информации, знатоков мифов и мистерий, людей высокого социального статуса и высокой ответственности, сопровождалось особыми, сложными, иногда мучительными ритуалами. Пройдя эти испытания, подросток приобретал права взрослых мужчин, например право жениться, но на него возлагались и обязанности мужчины перед обществом в целом и группой взрослых мужчин в частности. Внутри воровской корпорации вхождение в привилегированный социальный слой тоже нередко сопровождается особыми ритуалами, словесными и физическими испытаниями, которые делают эти обряды аналогичными инициациям первобытных и архаических обществ, - под последними имеются в виду охотники и собиратели, сохранившие свой образ жизни до этнографической современности, изучаемые этнографией. Подобны они и обрядам посвящения, сопровождающим вступление новых членов в тайные мужские союзы, известные многим народам, в секретные общества, масонские ложи, молодежные группировки. Молодые заключенные, проходившие обряды посвящения в 1950-е годы, - как и позднее, уже в наше время, - должны были произносить клятву верности воровскому сообществу и его законам.[35] Обычай этот, вероятно, зародился намного раньше, чем был описан в литературе. Воры в законе давали новичку рекомендацию, отмечая его достоинства, - как это делалось при вступлении в коммунистическую партию. При этом новичок получал кличку - новое имя, и это тоже сближает воровские обряды с инициациями архаических обществ. Новость об этом событии распространялась по системе лагерей, и где бы теперь новый вор не оказался, его статус всюду будет сохраняться, он везде будет пользоваться привилегиями, «положенными» ему по новому статусу, и освобождаться от работы, которая ему не «положена».
«Частенько можно было видеть, как, собравшись в куток на нарах, еще не обстрелянная молодежь сидит на корточках вокруг пахана, внимательно слушая его, как школьники учителя. А он... учит их воровским законам».[36] Картина эта удивительно напоминает сцены, которые можно наблюдать в архаических обществах во время инициаций молодежи, только место пахана занимает кто-нибудь из старших, наиболее авторитетных мужчин.
По наблюдениям Л. Самойлова архаическим обрядам инициаций с их физическими испытаниями соответствует жестокий ритуал «прописки» в камере или лагере, сопровождаемый избиением и «трудными» вопросами.[37] В мировом фольклоре правильные ответы сказочного героя на трудные вопросы - одно из главных испытаний, которые приходится ему претерпеть, чтобы получить желаемое.
В воспоминаниях, относящихся еще к середине 1930-х годов, рассказано об одном из ритуалов в тюремной камере. «Вошедшего в камеру свежего человека урки встречали брошенным под ноги полотенцем. Бывалый урка вытирал об него свои прохоря (обувь) и небрежно отшвыривал полотенце к параше.
- Свой! - проносился облегченный вздох по камере и, в зависимости от «заслуг», тот получал место на нарах среди блатной элиты».[38]
Инициации молодых заключенных сохраняются и в наши дни. Теперь, чтобы стать вором в законе, нужны две письменные рекомендации от воров в законе, а стаж поручителей должен быть не менее трех (по другой информации - пяти) лет. По всем тюрьмам, следственным изоляторам и колониям рассылаются письма - ксивы или малявы. Каждый, кому известно что-либо порочащее воровскую честь кандидата, должен сообщить об этом. Кандидат клянется соблюдать воровские законы и принять смерть в случае предательства. Будущему вору наносят татуировку - сердце, пробитое кинжалом, символизирующее «смерть за измену».[39] Однако, как сообщают, ритуал инициации все более вытесняется нововведением, отражающим, как я думаю, два взаимосвязанных процесса - широкую криминализацию общества и разложение воровской этики: статус вора в законе можно теперь купить за большие деньги, которые вносятся в общак. Как пишет Ирина Петракова, если раньше для обретения этого статуса «необходимо было иметь судимости и рекомендации от нескольких известных воров в законе, желательно из Москвы и Петербурга, то теперь при наличии крупной суммы денег звание вора в законе может получить любой криминальный авторитет, даже ни разу не сидевший в тюрьме».[40]
Большую роль в ритуализации жизни в тюрьме, лагере или колонии, как и в архаических обществах, играет система знаков - татуировка, особый стиль одежды и украшений, поведения и речи, табуирование слов, которые нельзя произносить, вещей, которыми нельзя пользоваться, действий, которые нельзя совершать. Система знаков призвана отличать воров от остальных заключенных, а в древности, в первобытных и архаических обществах, отличала одну социальную общность от другой. В системе знаков выражается принадлежность человека к определенной социальной категории, его социальный статус.
Особенно большое значение в этой системе имеет татуировка. Многообразное символическое и семантическое содержание татуировки как знаковой системы представлено в книге «Энциклопедия русской криминальной татуировки».[41] В. Шаламов в «Очерках преступного мира» называет татуировку «опознавательным знаком ордена». Татуировка не только указывает на принадлежность ее носителя к преступному миру, но и на его «профессиональную» специализацию, его место в криминальной иерархии, его статус, его индивидуальные склонности и многое другое. Вор в законе, например, может иметь на груди изображение парящего орла с короной над головой. Татуировка является своего рода curriculum vitae: она указывает на количество судимостей и может отражать другие факты биографии ее владельца. Регламентация поведения человека, принадлежащего к этому миру, особенно вора, распространяется и на татуировку: разрешается накалывать только то, что тебе положено по статусу. «Отвечай за наколку». Нарушение этого требования, незаконное присвоение татуировки, положенной только вору в законе или «авторитету», жестоко карается - могут содрать татуировку вместе с кожей, даже убить. В архаическом обществе, где татуировка или раскраска тела указывает на племенную принадлежность и статус человека, это было бы равносильно изображению на его теле символа чужого племени, на теле рядового общинника - татуировки, полагающейся только вождю или колдуну. И там, и здесь такой поступок граничит со святотатством.
Татуировка - орудие магии, она служит талисманом, и это тоже погружает ее в атмосферу архаических представлений и ритуалов. В этой роли, например, выступали в советское время наколотые на груди портреты Ленина и Сталина: считалось, что палачи не посмеют стрелять в портреты вождей. Наивная вера в святость изображений обожествленных вождей соприкасалась здесь с древним магизмом. Правда, можно было встретить и нечто иное: Ленина в образе черта с рогами или Сталина с торчащими из пасти клыками, в венке из черепов и надписью «Великий Каннибал - организатор Большого террора».[42] Чаще, однако, талисманами служили и продолжают служить религиозные символы - распятие, Богоматерь с младенцем Христом, ангелы, церкви с куполами и крестами, порою даже символы разных религий, совмещенные в одном изображении.[43] Роль талисмана может выполнять не только изображение, но и надпись - например «С нами Бог».
Очень популярны среди мотивов татуировки черепа, звериные морды, змеи. Мотивы эти многозначны, полисемантичны, но, в конечном счете, все это - выражение подсознательных эмоций, желаний, страхов в древних, архетипических образах. Такими же древними образами являются крест и свастика. В глазах собственников татуировки крест и слова «С нами Бог» обладают особенно большой магической силой. Будучи талисманами, они, в то же время, являются молитвами, обращениями к Богу, начертанными на человеческом теле, - подобно крестам и надписям, которые в древности верующие делали на стенах храмов.[44]
Одним из старейших талисманов, известных в мире воров с дореволюционного времени, является изображение жука-скарабея. Скарабей был священным животным еще в Древнем Египте, его изображение охраняло от сил зла, приносило счастье и удачу.
Все эти идеограммы сообщают нам что-то о личности людей, запечатлевших их на своих телах; надо лишь уметь их читать. А это осложняется их многозначностью - например количество куполов храма может означать количество судимостей владельца татуировки. Функциональное значение татуировки у воров то же, что и в архаических культурах, - это особый язык, призванный сообщить нечто важное о ее владельце. Сообщения татуировки могут быть открытыми, декларативными, но могут нести секретную информацию, зашифрованную в аллегорических образах и доступную только посвященным, и это тоже свойственно как современному криминальному миру, так и архаическим культурам.
Татуировка составляет часть тех физических испытаний, которые сопровождают обряды инициации в мире воров. Изображения на теле инициируемых, имеющие символическое значение, нанесение на лицо и другие части тела рубцов и иные приемы ритуальной трансформации тела - все это сопровождало обряды инициации еще в первобытных и архаических обществах. И не только обряды инициации. Ритуальные самоистязания были известны многим племенам американских индейцев; мучительные испытания сопровождали культ солнца.[45] Ритуальные самоистязания были распространены в Европе в Средние века и сохранились в мусульманском мире - например в шиизме или у факиров Индии. То же повторяется и в мире воров. Инициация как символическая смерть и возрождение к новой жизни в новом качестве - таким было ее значение в древности, такой она остается и в наше время, в иных условиях. Процесс татуировки, как и нанесение на тело рубцов (скарификация), обрезание, выбивание зуба, отрубание фаланги пальца - в первобытных обрядах инициации все это символизировало смерть посвящаемого, замещало его настоящую смерть. Татуировка и другие физические испытания в мире воров в конечном счете, пусть подсознательно, преследуют ту же цель. Воры в законе часто символизируются в татуировке скелетом или черепом,[46] архаические обряды инициации сопровождаются превращением тела посвящаемого подростка или будущего шамана в «живой труп» путем изображения красками скелета на его теле.
«Всякое проявление доблести, подчас в самой уродливой, патологической форме, в этом мире высоко котируется... - пишет о ворах И. Фильштинский. - Уголовник часто совершает странные с точки зрения нормального человека поступки: зашивает себе рот, прибивает себя гвоздями к нарам, делает на лбу наколки... Подобные действия должны поднять авторитет блатного в корпорации, обеспечить ему влияние и власть в преступном мире».[47] Такая мотивация объясняет в поведении блатных многое, но не все: для понимания обрядов инициации ее недостаточно. То же самое относится и к архаическим обществам: и там присутствуют те же мотивы, но их тоже недостаточно для понимания инициаций и других обрядов, сопровождаемых ритуальным уродованием тела и самоистязаниями. Главное в инициациях архаических обществ - тема смерти и возрождения - сохранялась на протяжении всей человеческой истории, сохраняется она и в мире воров. И если татуировка юного уголовника свидетельствует о его возрождении в новом качестве, о вступлении его в мир посвященных, то в дальнейшем она будет указывать на место его в социальной системе, станет символом его нового статуса подобно родовой или племенной символике в татуировке члена архаической общины.
Татуировка может передаваться по наследству от отца к сыну, от деда к внуку. Редкий образец такой наследственной татуировки - изображение сахалинского каторжника с обритой наполовину головой, с кандалами на руках и свечой в одной руке, на фоне креста. Татуировка первоначально принадлежала деду ее нынешнего собственника, сосланному на Сахалин и освобожденному в 1872 году, - эта дата видна на груди каторжника, - а затем его сыну и, наконец, внуку.[48]
Имеется и много других явлений в жизни воров, которые заставляют вспомнить об архаических культурах. Таковы, например, ритуалы, связанные с игрой в карты.[49] Конечно, когда мы говорим об архаических обществах, речь идет не о картах, а о сложной, изощренной ритуализации, сопутствующей их обрядовой жизни. То же и здесь: и сама игра в карты как некий священный ритуал, и незыблемый, священный характер обычаев и законов, связанных с нею, - все это переносит нас в атмосферу архаических обрядов. И эти обряды, и игра воров находятся на грани жизни и смерти. Для воров игра в карты - это нередко игра со смертью; со смертью имели дело и многие обряды древних обществ. И участники архаических обрядов, и члены тайных мужских союзов, и воры-картежники терроризируют окружающих; правда, опасность, исходящая от последних, более реальна: они проигрывают не только деньги и прочее имущество других заключенных, но и их жизни. Но проигрыш может оказаться смертельным и для самого игрока.
Личность вора в законе, особенно авторитета, пахана, окружена неким священным ореолом подобно табуированной, священной личности полинезийского вождя. Авторитета сопровождает свита шестерок, обслуживающих его; священно, неприкосновенно само пространство, окружающее его и его место в тюремной камере или бараке.[50]
С традиционными обществами - первобытными и архаическими - воровскую корпорацию сближает и такое характерное явление как территориальность. У охотников и собирателей она выражалась в закреплении за общинами - основными социальными общностями - определенных участков племенной территории, в пределах которых члены общин добывали средства существования. У воров - и вообще в уголовном мире - институтом, подобным территориальности в мире первобытных и архаических охотников, являются «зоны влияния». Отдельные криминальные группировки территориально разграничены, закреплены за определенными территориями (например тамбовская группировка и многие другие). То же относится и к крупным авторитетам: например «хозяином» Дальнего Востока был некий Джем (Евгений Васин), «смотрящим» по Петербургу - Костя-Могила, по Москве - Саша Шорин.
Не буду подробно останавливаться на таком явлении как каннибализм, скажу лишь, что для архаических охотников и собирателей он в общем мало характерен и имеет главным образом ритуальный характер. В лагерном мире факты людоедства имели совсем иное происхождение. Например двое заключенных, собираясь в побег, приглашали с собой третьего, чтобы убить и съесть его в побеге, зимой, скитаясь в тайге. Третий, разумеется, не бывал посвящен в эти планы. Таких случаев известно немало. А.П. Евстюничев рассказывает, как человек был убит еще до побега: его изжарили и мясо собирались взять с собой, но преступление было раскрыто.[51]
Окончание
[1] В.В. Горшков. Мне подарили мою жизнь. - В кн.: Поживши в Гулаге. Сборник воспоминаний. М., 2001, с.304.
[2] Подробнее см.: О.Ю. Артемова. Личность и социальные нормы в раннепервобытной общине. М., 1987.
[3] A.W. Howitt. The Native Tribes of South-East Australia. L., 1904, pp. 79-81; О.Ю. Артемова, там же, с. 169.
[4] Уголовная империя. - http://www.aferizm.ru/criminal/crime_kingdom.htm
[5] Там же.
[6] Лев Самойлов. Этнография лагеря. - Сов. этнография, 1990, № 1, с.96-108.
[7] В.Р. Кабо. Структура лагеря и архетипы сознания. - Сов. этнография, 1990, № 1, с.108-113.
[8] Там же, с.110.
[9] А. Варди. Подконвойный мир. Франкфурт/М., 1971, с.17, 18.
[10] A. Applebaum. Gulag. A History of the Soviet Camps. L-NY., 2003, pp.261-270.
[11] F. Varese. The Russian Mafia. Oxford, 2001, pp.162-164.
Социальная структура лагеря была зеркальным отражением советского общества. Каста воров, связанная жестокой дисциплиной и воровским законом, подражала - скорее стихийно, чем сознательно - правящей коммунистической партии с ее иерархией, дисциплиной, кастовостью, привилегиями и монополией на власть, которая держалась на терроре. Малолетки были своего рода комсомолом, кузницей кадров коммунистической партии. Процессы над суками, происходившие на толковищах, напоминали сталинские процессы над «врагами народа». Подобно врагам народа, суки подлежали беспощадному уничтожению. Мужики обязаны были добросовестно трудиться, а это всегда было долгом каждого советского человека, где бы он ни находился. В лагере они облагались подоходным налогом в пользу воров, на воле - в пользу государства и правящей партии, что одно и то же.
Лагерь не просто отражал жизнь на «воле»: лагерь и общество отражали друг друга подобно двум зеркалам, обращенным одно к другому.
У воров, как и у коммунистической партии, имелась своя идеология, свой «символ веры», которыми они оправдывали собственное существование. По убеждению воров, все общество построено на воровстве, «все воруют»; и в этом они были недалеки от истины. Для воров все человечество делится на две полярно противоположные категории - на воров и фраеров; другие различия между людьми, например национальные, не имеют такого же фундаментального значения: важно одно - вор ты или нет. Для правящей партии и большинства советских людей, как и для воров, мир был расколот на своих и чужих, на друзей и врагов. Коммунисты, а за ними и другие советские люди, делили человечество на два антагонистических класса - трудящихся и эксплуататоров; сверх того, мир, в их представлении, был расколот на два геополитических лагеря - лагерь стран социализма во главе с Советским Союзом и капиталистический «Запад»; наконец, мир делился на друзей и врагов Советской страны: Советский Союз был окружен врагами, а внутри страны действовала «пятая колонна». Отголоски этой идеологии мы наблюдаем в России и сегодня.
Эта полярность социальных миров имела мифологическую окраску и уходила в глубины мифологического сознания. Выражением этой полярности была система этических норм, которая действовала лишь в пределах собственной общности, распространялась только на «своих». Для воров законы морали останавливаются на границе между ними и всеми остальными людьми и на последних не простираются: остальные находятся «вне морали», «вне закона», с ними можно делать все, что угодно. Это сближало воров с советскими и нацистскими идеологами, для которых мораль имела классовый, расовый или даже узко-партийный, корпоративный характер. Нацисты только заменили «классового врага» евреями, а классовую борьбу - борьбой с «всемирным еврейским заговором», но принципиальной разницы между идеологиями коммунистов, нацистов или воров не было. Главный принцип здесь - хорошо лишь то, что хорошо для нас: для нашей социальной общности или класса, для нашего народа и нашей страны, для нашей корпорации. Собственное сообщество противопоставляется всему остальному человечеству - а так было еще у первобытных охотников: человечество замыкалось границами собственной этнической общности, собственного племени.
Сами себя воры в законе называют «людьми», подчеркивая этим, что настоящими, полноценными людьми являются именно они. Это напоминает самоназвания первобытных этносов, которые часто именно так себя и называли: «мы», «люди». Такие самоназвания сохранились в разных частях света вплоть до этнографической современности как названия многих племен. Первобытные охотники, принадлежащие к одному племени, именно себя считали настоящими людьми и противопоставляли себя всему остальному человечеству.
Молодой заключенный, осужденный за «антисоветскую деятельность» и оказавшийся в лагере среди блатных, вспоминает: «Мы были невхожими в их общество. Скорее это даже общность, имеющая свой язык, этнографию, культ, искусство, свою, отличную от других, культуру. Ей присущ даже национализм, если блатной мир признать за отдельную нацию... Эта общность не терпит отличных от себя».[27]
Как свойственно всякой группе, живущей в экстремальных условиях и стремящейся к самосохранению, моральный кодекс воров жесток и требует безусловного подчинения «закону», выработанному многими поколениями людей их корпорации. Воровской закон - система неформальных норм, правил, санкций против его нарушителей. В практической сфере он находит выражение в ритуале судебного разбирательства и вынесения приговора, беспощадного к его нарушителям. Особенно суров он к предателям и доносчикам. Разоблаченный доносчик всегда и сразу же становится сукой. «За жалобу начальству - смерть. Таков закон. Провинившийся язык - отрубают с головой».[28] Смертный приговор настигнет осужденного, - даже если ему удалось скрыться, - где бы он ни находился, в другом лагере или даже на воле, спустя годы.
Вор в законе не должен иметь семьи, каких-либо отношений с государственными структурами, служить в армии. Он обязан беречь свою честь, отвечать на любое оскорбление. Ворам вообще свойственно обостренное чувство чести. Вор несет ответственность перед сходкой, или сходняком, высшим органом воровской власти. Строгой границы между сходняком и толковищем, о котором говорилось выше, вероятно, не существует. Это и не удивительно в условиях неформального, не записанного права. Важнее другое - архаический демократизм этого органа, как бы он ни назывался, напоминающего институты власти в позднепервобытном обществе, в эпоху так называемой «военной демократии». Для обществ этого типа были характерны грабительские войны, которые вели военные предводители и их дружинники, при сохранении органов первобытного народовластия - народного собрания и совета старейшин.
Щепетильность преступного мира в соблюдении его законов очень велика, - свидетельствует Варлам Шаламов. «Толкования некоторых сложных дел напоминают тонкую и извилистую логику Талмуда». Суды, где «качают права», заняты главным образом рассмотрением дел, связанных с изменой воровскому закону, «юридическим» толкованием сомнительных поступков и ситуаций.[29] В экстремальных условиях, однако, - я уже говорил об этом, - нарушаются и самые непреложные законы.
Шаламов рассказывает о переходе в «новый воровской закон» в послевоенных лагерях. Инициатором этой революции внутри воровского мира был блатной по кличке Король - личность полулегендарная, - и происходила она с благословения лагерной администрации. Не буду говорить об обстоятельствах, вызвавших к жизни это движение, о мотивах Короля и его сторонников - все это можно прочитать у Шаламова. Здесь меня интересует другое. Как всякое новое религиозно-нравственное движение в истории человечества, начиная с первобытных времен, переход в новую веру и на этот раз сопровождался особым ритуалом. «Для перехода в новый воровской закон был изобретен обряд, театральное действо. Блатной мир любит театральность в жизни... Новый обряд ничуть не уступал известному посвящению в рыцари...
К губам избиваемого блатаря подносилось лезвие ножа.
- Целуй нож!
Если «законный» вор соглашался и прикладывал губы к железу - он считался принятым в новую веру и навсегда терял всякие права в воровском мире, становясь «сукой» навеки... Всех, кто отказывался целовать нож, убивали. Каждую ночь к запертым снаружи дверям пересыльных бараков подтаскивали новые трупы. Эти люди не были просто убиты. Этого было слишком мало Королю. На всех трупах «расписывались» ножами все их бывшие товарищи, поцеловавшие нож».[30] Самые видные воры, каждый по кличке Полтора Ивана - не тот мифический персонаж, носивший ту же кличку, о котором пишет в своем романе Василий Аксенов (см. ниже), а реальные воры - умерли, не поцеловав ножа. Но другие, не менее видные, - поцеловали.[31]
«Если у воров в законе были свои воровские неписаные законы, которые они свято стремились соблюдать, то у сук не было ничего запретного и святого».[32] Поэтому-то последователи Короля, «вожди нового закона», протестовали, когда их называли суками.
На неписаном законе покоится не только жизнь внутри воровской корпорации - вся жизнь внутри тюрьмы, лагеря или колонии строится на системе нигде не записанных норм, определяющих взаимоотношения заключенных, - на «понятиях». В этом мире «понятия» необходимо знать и соблюдать каждому. Более того, жизнь по «понятиям» шагнула из лагерной зоны в мир современного российского общества, по «понятиям» живет теперь вся страна. В.Ф. Абрамкин и В.Ф. Чеснокова полагают даже, что жизнь по «понятиям» органична русскому обществу, его вековым традициям, что «понятия» «выстроены на народном представлении о справедливости, на национальной культуре».[33] А.Н. Олейник считает, что «жить по понятиям» - значит ориентироваться не на универсальные нормы, а на нормы, принятые среди «своих».[34] Такое понимание «понятий», видимо, более реалистично, хотя, может быть, оно только углубляет понимание их Абрамкиным и Чесноковой, так как и традиционные представления русского общества, в которых еще немало архаического, ориентированы на «своих», «наших» и исключают «чужих», «не наших».
Воры в законе, подобно членам коммунистической партии, были носителями секретной информации, недоступной непосвященным, всем, кто не входит в их корпорацию. Толковища или сходки, подобно партийным собраниям, были закрыты для «беспартийных». Монополия на информацию была одной из главных опор монополии на власть - и коммунистической партии, и воровской корпорации. Была она и одним из важнейших явлений традиционной культуры некоторых архаических обществ - например аборигенов Австралии. Подробнее об этом я буду говорить дальше. В архаических обществах, как и в среде воров, одним из орудий сохранения закрытости, секретности информации и коммуникации был язык - особый язык, непонятный непосвященным, то, что воры называют «блатной музыкой» или «феней».
К явлениям, сближающим лагерный социум с социальными структурами глубокой древности, относится и система инициаций. В эпоху первобытности вступление подростков в группу взрослых мужчин-охотников, хранителей засекреченной информации, знатоков мифов и мистерий, людей высокого социального статуса и высокой ответственности, сопровождалось особыми, сложными, иногда мучительными ритуалами. Пройдя эти испытания, подросток приобретал права взрослых мужчин, например право жениться, но на него возлагались и обязанности мужчины перед обществом в целом и группой взрослых мужчин в частности. Внутри воровской корпорации вхождение в привилегированный социальный слой тоже нередко сопровождается особыми ритуалами, словесными и физическими испытаниями, которые делают эти обряды аналогичными инициациям первобытных и архаических обществ, - под последними имеются в виду охотники и собиратели, сохранившие свой образ жизни до этнографической современности, изучаемые этнографией. Подобны они и обрядам посвящения, сопровождающим вступление новых членов в тайные мужские союзы, известные многим народам, в секретные общества, масонские ложи, молодежные группировки. Молодые заключенные, проходившие обряды посвящения в 1950-е годы, - как и позднее, уже в наше время, - должны были произносить клятву верности воровскому сообществу и его законам.[35] Обычай этот, вероятно, зародился намного раньше, чем был описан в литературе. Воры в законе давали новичку рекомендацию, отмечая его достоинства, - как это делалось при вступлении в коммунистическую партию. При этом новичок получал кличку - новое имя, и это тоже сближает воровские обряды с инициациями архаических обществ. Новость об этом событии распространялась по системе лагерей, и где бы теперь новый вор не оказался, его статус всюду будет сохраняться, он везде будет пользоваться привилегиями, «положенными» ему по новому статусу, и освобождаться от работы, которая ему не «положена».
«Частенько можно было видеть, как, собравшись в куток на нарах, еще не обстрелянная молодежь сидит на корточках вокруг пахана, внимательно слушая его, как школьники учителя. А он... учит их воровским законам».[36] Картина эта удивительно напоминает сцены, которые можно наблюдать в архаических обществах во время инициаций молодежи, только место пахана занимает кто-нибудь из старших, наиболее авторитетных мужчин.
По наблюдениям Л. Самойлова архаическим обрядам инициаций с их физическими испытаниями соответствует жестокий ритуал «прописки» в камере или лагере, сопровождаемый избиением и «трудными» вопросами.[37] В мировом фольклоре правильные ответы сказочного героя на трудные вопросы - одно из главных испытаний, которые приходится ему претерпеть, чтобы получить желаемое.
В воспоминаниях, относящихся еще к середине 1930-х годов, рассказано об одном из ритуалов в тюремной камере. «Вошедшего в камеру свежего человека урки встречали брошенным под ноги полотенцем. Бывалый урка вытирал об него свои прохоря (обувь) и небрежно отшвыривал полотенце к параше.
- Свой! - проносился облегченный вздох по камере и, в зависимости от «заслуг», тот получал место на нарах среди блатной элиты».[38]
Инициации молодых заключенных сохраняются и в наши дни. Теперь, чтобы стать вором в законе, нужны две письменные рекомендации от воров в законе, а стаж поручителей должен быть не менее трех (по другой информации - пяти) лет. По всем тюрьмам, следственным изоляторам и колониям рассылаются письма - ксивы или малявы. Каждый, кому известно что-либо порочащее воровскую честь кандидата, должен сообщить об этом. Кандидат клянется соблюдать воровские законы и принять смерть в случае предательства. Будущему вору наносят татуировку - сердце, пробитое кинжалом, символизирующее «смерть за измену».[39] Однако, как сообщают, ритуал инициации все более вытесняется нововведением, отражающим, как я думаю, два взаимосвязанных процесса - широкую криминализацию общества и разложение воровской этики: статус вора в законе можно теперь купить за большие деньги, которые вносятся в общак. Как пишет Ирина Петракова, если раньше для обретения этого статуса «необходимо было иметь судимости и рекомендации от нескольких известных воров в законе, желательно из Москвы и Петербурга, то теперь при наличии крупной суммы денег звание вора в законе может получить любой криминальный авторитет, даже ни разу не сидевший в тюрьме».[40]
Большую роль в ритуализации жизни в тюрьме, лагере или колонии, как и в архаических обществах, играет система знаков - татуировка, особый стиль одежды и украшений, поведения и речи, табуирование слов, которые нельзя произносить, вещей, которыми нельзя пользоваться, действий, которые нельзя совершать. Система знаков призвана отличать воров от остальных заключенных, а в древности, в первобытных и архаических обществах, отличала одну социальную общность от другой. В системе знаков выражается принадлежность человека к определенной социальной категории, его социальный статус.
Особенно большое значение в этой системе имеет татуировка. Многообразное символическое и семантическое содержание татуировки как знаковой системы представлено в книге «Энциклопедия русской криминальной татуировки».[41] В. Шаламов в «Очерках преступного мира» называет татуировку «опознавательным знаком ордена». Татуировка не только указывает на принадлежность ее носителя к преступному миру, но и на его «профессиональную» специализацию, его место в криминальной иерархии, его статус, его индивидуальные склонности и многое другое. Вор в законе, например, может иметь на груди изображение парящего орла с короной над головой. Татуировка является своего рода curriculum vitae: она указывает на количество судимостей и может отражать другие факты биографии ее владельца. Регламентация поведения человека, принадлежащего к этому миру, особенно вора, распространяется и на татуировку: разрешается накалывать только то, что тебе положено по статусу. «Отвечай за наколку». Нарушение этого требования, незаконное присвоение татуировки, положенной только вору в законе или «авторитету», жестоко карается - могут содрать татуировку вместе с кожей, даже убить. В архаическом обществе, где татуировка или раскраска тела указывает на племенную принадлежность и статус человека, это было бы равносильно изображению на его теле символа чужого племени, на теле рядового общинника - татуировки, полагающейся только вождю или колдуну. И там, и здесь такой поступок граничит со святотатством.
Татуировка - орудие магии, она служит талисманом, и это тоже погружает ее в атмосферу архаических представлений и ритуалов. В этой роли, например, выступали в советское время наколотые на груди портреты Ленина и Сталина: считалось, что палачи не посмеют стрелять в портреты вождей. Наивная вера в святость изображений обожествленных вождей соприкасалась здесь с древним магизмом. Правда, можно было встретить и нечто иное: Ленина в образе черта с рогами или Сталина с торчащими из пасти клыками, в венке из черепов и надписью «Великий Каннибал - организатор Большого террора».[42] Чаще, однако, талисманами служили и продолжают служить религиозные символы - распятие, Богоматерь с младенцем Христом, ангелы, церкви с куполами и крестами, порою даже символы разных религий, совмещенные в одном изображении.[43] Роль талисмана может выполнять не только изображение, но и надпись - например «С нами Бог».
Очень популярны среди мотивов татуировки черепа, звериные морды, змеи. Мотивы эти многозначны, полисемантичны, но, в конечном счете, все это - выражение подсознательных эмоций, желаний, страхов в древних, архетипических образах. Такими же древними образами являются крест и свастика. В глазах собственников татуировки крест и слова «С нами Бог» обладают особенно большой магической силой. Будучи талисманами, они, в то же время, являются молитвами, обращениями к Богу, начертанными на человеческом теле, - подобно крестам и надписям, которые в древности верующие делали на стенах храмов.[44]
Одним из старейших талисманов, известных в мире воров с дореволюционного времени, является изображение жука-скарабея. Скарабей был священным животным еще в Древнем Египте, его изображение охраняло от сил зла, приносило счастье и удачу.
Все эти идеограммы сообщают нам что-то о личности людей, запечатлевших их на своих телах; надо лишь уметь их читать. А это осложняется их многозначностью - например количество куполов храма может означать количество судимостей владельца татуировки. Функциональное значение татуировки у воров то же, что и в архаических культурах, - это особый язык, призванный сообщить нечто важное о ее владельце. Сообщения татуировки могут быть открытыми, декларативными, но могут нести секретную информацию, зашифрованную в аллегорических образах и доступную только посвященным, и это тоже свойственно как современному криминальному миру, так и архаическим культурам.
Татуировка составляет часть тех физических испытаний, которые сопровождают обряды инициации в мире воров. Изображения на теле инициируемых, имеющие символическое значение, нанесение на лицо и другие части тела рубцов и иные приемы ритуальной трансформации тела - все это сопровождало обряды инициации еще в первобытных и архаических обществах. И не только обряды инициации. Ритуальные самоистязания были известны многим племенам американских индейцев; мучительные испытания сопровождали культ солнца.[45] Ритуальные самоистязания были распространены в Европе в Средние века и сохранились в мусульманском мире - например в шиизме или у факиров Индии. То же повторяется и в мире воров. Инициация как символическая смерть и возрождение к новой жизни в новом качестве - таким было ее значение в древности, такой она остается и в наше время, в иных условиях. Процесс татуировки, как и нанесение на тело рубцов (скарификация), обрезание, выбивание зуба, отрубание фаланги пальца - в первобытных обрядах инициации все это символизировало смерть посвящаемого, замещало его настоящую смерть. Татуировка и другие физические испытания в мире воров в конечном счете, пусть подсознательно, преследуют ту же цель. Воры в законе часто символизируются в татуировке скелетом или черепом,[46] архаические обряды инициации сопровождаются превращением тела посвящаемого подростка или будущего шамана в «живой труп» путем изображения красками скелета на его теле.
«Всякое проявление доблести, подчас в самой уродливой, патологической форме, в этом мире высоко котируется... - пишет о ворах И. Фильштинский. - Уголовник часто совершает странные с точки зрения нормального человека поступки: зашивает себе рот, прибивает себя гвоздями к нарам, делает на лбу наколки... Подобные действия должны поднять авторитет блатного в корпорации, обеспечить ему влияние и власть в преступном мире».[47] Такая мотивация объясняет в поведении блатных многое, но не все: для понимания обрядов инициации ее недостаточно. То же самое относится и к архаическим обществам: и там присутствуют те же мотивы, но их тоже недостаточно для понимания инициаций и других обрядов, сопровождаемых ритуальным уродованием тела и самоистязаниями. Главное в инициациях архаических обществ - тема смерти и возрождения - сохранялась на протяжении всей человеческой истории, сохраняется она и в мире воров. И если татуировка юного уголовника свидетельствует о его возрождении в новом качестве, о вступлении его в мир посвященных, то в дальнейшем она будет указывать на место его в социальной системе, станет символом его нового статуса подобно родовой или племенной символике в татуировке члена архаической общины.
Татуировка может передаваться по наследству от отца к сыну, от деда к внуку. Редкий образец такой наследственной татуировки - изображение сахалинского каторжника с обритой наполовину головой, с кандалами на руках и свечой в одной руке, на фоне креста. Татуировка первоначально принадлежала деду ее нынешнего собственника, сосланному на Сахалин и освобожденному в 1872 году, - эта дата видна на груди каторжника, - а затем его сыну и, наконец, внуку.[48]
Имеется и много других явлений в жизни воров, которые заставляют вспомнить об архаических культурах. Таковы, например, ритуалы, связанные с игрой в карты.[49] Конечно, когда мы говорим об архаических обществах, речь идет не о картах, а о сложной, изощренной ритуализации, сопутствующей их обрядовой жизни. То же и здесь: и сама игра в карты как некий священный ритуал, и незыблемый, священный характер обычаев и законов, связанных с нею, - все это переносит нас в атмосферу архаических обрядов. И эти обряды, и игра воров находятся на грани жизни и смерти. Для воров игра в карты - это нередко игра со смертью; со смертью имели дело и многие обряды древних обществ. И участники архаических обрядов, и члены тайных мужских союзов, и воры-картежники терроризируют окружающих; правда, опасность, исходящая от последних, более реальна: они проигрывают не только деньги и прочее имущество других заключенных, но и их жизни. Но проигрыш может оказаться смертельным и для самого игрока.
Личность вора в законе, особенно авторитета, пахана, окружена неким священным ореолом подобно табуированной, священной личности полинезийского вождя. Авторитета сопровождает свита шестерок, обслуживающих его; священно, неприкосновенно само пространство, окружающее его и его место в тюремной камере или бараке.[50]
С традиционными обществами - первобытными и архаическими - воровскую корпорацию сближает и такое характерное явление как территориальность. У охотников и собирателей она выражалась в закреплении за общинами - основными социальными общностями - определенных участков племенной территории, в пределах которых члены общин добывали средства существования. У воров - и вообще в уголовном мире - институтом, подобным территориальности в мире первобытных и архаических охотников, являются «зоны влияния». Отдельные криминальные группировки территориально разграничены, закреплены за определенными территориями (например тамбовская группировка и многие другие). То же относится и к крупным авторитетам: например «хозяином» Дальнего Востока был некий Джем (Евгений Васин), «смотрящим» по Петербургу - Костя-Могила, по Москве - Саша Шорин.
Не буду подробно останавливаться на таком явлении как каннибализм, скажу лишь, что для архаических охотников и собирателей он в общем мало характерен и имеет главным образом ритуальный характер. В лагерном мире факты людоедства имели совсем иное происхождение. Например двое заключенных, собираясь в побег, приглашали с собой третьего, чтобы убить и съесть его в побеге, зимой, скитаясь в тайге. Третий, разумеется, не бывал посвящен в эти планы. Таких случаев известно немало. А.П. Евстюничев рассказывает, как человек был убит еще до побега: его изжарили и мясо собирались взять с собой, но преступление было раскрыто.[51]
Окончание
[1] В.В. Горшков. Мне подарили мою жизнь. - В кн.: Поживши в Гулаге. Сборник воспоминаний. М., 2001, с.304.
[2] Подробнее см.: О.Ю. Артемова. Личность и социальные нормы в раннепервобытной общине. М., 1987.
[3] A.W. Howitt. The Native Tribes of South-East Australia. L., 1904, pp. 79-81; О.Ю. Артемова, там же, с. 169.
[4] Уголовная империя. - http://www.aferizm.ru/criminal/crime_kingdom.htm
[5] Там же.
[6] Лев Самойлов. Этнография лагеря. - Сов. этнография, 1990, № 1, с.96-108.
[7] В.Р. Кабо. Структура лагеря и архетипы сознания. - Сов. этнография, 1990, № 1, с.108-113.
[8] Там же, с.110.
[9] А. Варди. Подконвойный мир. Франкфурт/М., 1971, с.17, 18.
[10] A. Applebaum. Gulag. A History of the Soviet Camps. L-NY., 2003, pp.261-270.
[11] F. Varese. The Russian Mafia. Oxford, 2001, pp.162-164.