Интервью Дениса Мустафина
Перформанс "Вас оскорбляет цвет моей крови?". Москва, ЦСИ "Гараж", 19.09.2010. Фото: Денис Мустафин
Евгения Абрамова, «Полит.ру»: Как давно Вы живете в Москве?
Денис Мустафин, организатор, художник: С 2001 года.
Е.А.: Откуда Вы приехали?
Д.М.: Из Самары.
Е.А.: Что Вы там делали?
Д.М.: Родился, работал, уехал. У меня нет никакого высшего образования, нет законченного, и более того, нет внятного. То место, в котором я учился, Самарский педагогический институт, там на факультете искусств открыли полуэкспериментальное отделение, с очень сильным креном в сторону театра. К нам приезжал московский педагог-режиссер, уже не помню, как его зовут - так давно это было, работал с нами по полтора месяца, мы репетировали. И были одновременно привычные гуманитарные предметы типа философии.
Я пошел туда, потому что у меня было несколько человек друзей чуть старше меня, которые вызывали у меня уважение. У них были бесконечно интересные истории на тему того, что они репетировали в институте, и мне казалось это пределом мечтаний. Но в принципе мне было без разницы, учиться или нет, мне не было дела до специальности, я просто пытался откосить от армии, и испробовал множество разных способов. Мне нравилось общаться, тусить, а выходить на сцену мне совсем не нравилось.
Надо признать, что у нас был педагог - большой экспериментатор. Он решил поставить фрагмент Библейского Бытия, потом «Царя Эдипа». Потом был «Гамлет» Шекспира. И я глубоко в это погрузился, и вдруг почувствовал какой-то вкус к режиссуре. Но моя работа не понравилась режиссеру, у нас возник конфликт, и я понял, что если я хочу учиться, то мне нужно менее догматичного педагога, более демократичную атмосферу. Тогда я поехал в Питер, но в Академию театрального искусства не поступил, а поступил в какой-то очередной «колхозный кулек», Институт культуры. Но я даже не стал учиться, пожил в Питере какое-то время, а потом уехал. Позже, уже в Самаре были еще попытки поступить на психологию, на заочный, но у меня уже другие дела были, семья появилась. Больше я не пытался учиться, и не хочу.
Когда вернулись в Самару, это было довольно трудное время: мы с моей бывшей теперь, тогда беременной женой вынуждены были снимать квартиру у друзей, потому что сдали свою на длительный срок, рассчитывая, что останемся жить в Питере. Нам нечего было есть, потому что я не мог найти работу и, кажется, ничего не умел. Наконец, мы стали работать председателем и бухгалтером жилищно-строительного кооператива в доме, где жили. Зарплата была ничтожная, и мы стали «осваивать» бюджет кооператива, завышая стоимость ремонта подвальных дверей или еще чего-нибудь. Таким образом, нам удалось купить себе домой компьютер.
Я стал его осваивать и понял, что интересно было бы заниматься чем-нибудь вроде дизайна. Долго ходил по самарским рекламным агентствам и предлагал себя в качестве дизайнера. В итоге устроился в газету верстальщиком. Вот с этого момента стал работать в газетах, потом в полноцветных журналах, дорос до дизайнера, который делает целиком журнал, и решил из Самары уезжать.
В Москве у меня был друг, который уже полгода здесь жил. Я приехал сначала к нему, пожил какое-то время, потом снял комнату, потом квартиру. Сначала работал в рекламных агентствах дизайнером, позже арт-директором.
Последнее время с работой не ладится, потому что разочаровался. Я долго хотел заниматься настоящей творческой работой, мне нравилось «придумывать». Но уходить в чистое искусство, не представлял, куда, у меня не было каких-то контактов. Поэтому не строил никаких иллюзий, что я могу туда прийти, и у меня что-то получится. Но креатив, как мне казалось, это то, где я мог бы реализовать свои таланты, и это оплачивалось. Тогда, в средине 2000-х, это еще дико романтизировалось: Бегбедер и прочая разная чепуха. Считалось, что это круто. Сейчас этого ничего нет.
Проработав несколько лет в одном российском рекламном агентстве, я понемногу растерял весь свой запас идеализма: начал понимать, что места «прорывному креативу» в рекламе практически нет, за всех решает клиент. Поработал в сетевых агентствах, там чуть лучше с креативом, «белая» зарплата, но, при этом, не ощущаешь себя человеком, который принимает решения. Ты всегда находишься в вертикале власти, в пирамиде корпоративных отношений, а я не хотел корпоративных отношений.
Но вскоре понял, что профнепригоден для сетевого агентства: плохое знание английского языка, отсутствие высшего образования, умения рисовать от руки. Все это ставило меня на ступеньку ниже либо по зарплате, либо по должности, мне доставались неинтересные, так казалось, проекты. Меня это не устраивало. Окончательно все стало ломаться в момент кризиса. Появилось много свободного времени, и я подумал, что можно заняться современным искусством.
Е.А.: А как Вы сейчас зарабатываете?
Д.М.: Катастрофа, на самом деле. Когда я делал фестиваль «Пошел! Куда пошел?», то три месяца работал на испытательном сроке в одном агентстве, умудрялся делать и то, и другое, но меня уволили. Где-то делал не так хорошо, как нужно было, а где-то видели, что я не мотивирован, занимаюсь своими делами. Это было в сентябре прошлого года. Потом перебивался какими-то дизайнерско-креативными заказами на фрилансе. Сейчас постоянно ищу какую-то дополнительную работу.
И мне нужно будет либо возвращаться в офис, в агентство, либо увеличивать собственную клиентскую базу. Потому что я снимаю квартиру, и не могу ее не снимать, потому что у меня ребенок. Так что есть вероятность, что снова пойду в офис, чего мне очень не хочется, это очень подавляет и сковывает, потому что банально с кем-то встретиться, поговорить и что-то сделать не всегда получается.
Е.А.: Почему Вы не зарабатываете, занимаясь современным искусством?
Д.М.: Для меня современное искусство и заработок вообще несовместимы. Может, они несовместимы в плане моего скудоумия: те вещи, которые я делаю, я не вижу, как они могли бы продаваться. А то, что я вижу, из того, что продается, мне совершенно не нравится, как продается. Я не хочу так продавать. Делать из искусства рекламу я не собираюсь. Не для того вообще я это начал. Слишком много протеста в том, что я делаю. Есть определенные вещи, которыми я не поступлюсь, проще говоря.
Поэтому художники, которые продают, у меня вызывают удивление. Я понимаю - Дубоссарский, который давно работает. А молодые художники, которые говорят, что мы будем отстаивать свои права как работников в искусстве, - меня это умиляет, с одной стороны. С другой стороны, многие из них не готовы отстаивать какие-то более общие права, конституционные, еще какие-то. Но свои собственные, личные, когда их берут за жопу и не дают им деньги - они стремятся отстаивать. В общем, я не хочу быть в ряду людей, которые не хотят и боятся выступить против общих условий, в которых мы существуем.
Я не хочу отождествлять себя с этой средой, входить в круг художников тоже не хочу. С одной стороны, это сложно, потому что я планирую делать какие-то проекты, привлекая новых участников. Но, с другой стороны, я не хочу в этот цех, он мне не нравится, и они, наверно, это чувствуют. Я надеюсь, они не расценивают это как презрение с моей стороны. Сложная ситуация.
Искусство надо очищать от коммерции. Либо честно ставить себя на конвейер. Здесь не может быть какого-то удобного компромисса. По крайней мере, пока я его не вижу. Есть довольно творческие профессии, где, не кривя душой, можно зарабатывать, я считаю. По рассказам, телевидение к ним не относится. Но, тем не менее, если ты работаешь оператором, то ты можешь снимать, что угодно. Есть люди, которые работают ди-джеями. Да, это конвейер гламура, ну, и что. Ты никому не вредишь, и можешь заниматься современным искусством.
Е.А.: Ваша первая выставка «Свободы!» проходила в квартире. Это была Ваша собственная квартира?
Д.М.: Нет, это собственная квартира моей девушки. Она москвичка, сама художница. Большая квартира, в ней много свободного места, одна комната под мастерскую, поэтому грех было не использовать.
Е.А.: Следующий проект - фестиваль «Пошел! Куда пошел?» - это была альтернатива «Стой! Кто идет?».
Д.М.: Фестиваль состоял из многих событий. Около 20-ти. Там были и лекции. Мне хотелось внести какую-то теоретическую часть. Потому что улица и теория - это смешно само по себе. Единственный пафосный человек, который отказался выступать на травке - Олег Кулик, и он выступал на «Стрелке».
Е.А.: То есть, Вы как куратор предлагали всем принять участие в фестивале?
Д.М.: Предлагал участвовать всем молодым художникам. Только я не называю себя куратором. Я - организатор, инициатор, автор идеи.
Е.А.: Вы не обещали участникам гонорары?
Д.М.: Нет. Я обещал зрителей и нестандартную атмосферу.
А для лекций я хотел найти крышу, чтобы подняться над уличной суетой. Но в Москве крышу найти - надо душу продать, иначе прежде тебя там арестуют три раза и ноги переломают. Террористы и все остальное - бред собачий. Не получилось.
У нас было два события до фестиваля - «Наркомфин» и «Инфраструктура». Я пытался разложить это все цинично, маркентингово. Не делал рассылку по СМИ, стандартными ходами на пиар не работал специально. Было интересно проверить, насколько явление самоорганизации само по себе привлечет внимание. Эту «кривую» деятельности я представлял себе так: что должно произойти, чтобы все время что-то происходило?
Е.А.: Какие особенности работы в городской среде, не на территории современного искусства?
Д.М.: Для меня современное искусство - это то, что находится на улицах, т.е. полный перевертыш. То, что находится в музеях, мумифицированное искусство, это что-то ровное, как неинтересное кино, которое показывают по телевизору.
Фестиваль я хотел делать с сильным блоком стрит-арта, но ничего не получилось. Потому что люди, которые работают в стрит-арте, самодостаточные, дистанцированные, не дай бог в искусство - идите в жопу. Но тут сложилось два фактора - у меня нет статуса в искусстве, и меня не знают на улице. А я еще предлагаю им прийти в искусство - зачем им это нужно? Вот и получился фестиваль просто уличного искусства.
Мы приходили со своими работами, изучали место, коленки дрожали, заранее никогда не знали что произойдет. У ГЦСИ, наверно, было самое уютное место, когда они делали открытие, а мы дублировали, и в ММСИ во дворике тоже было уютное место - нас никто не гнал, и мы, что хотели, то и делали. Работы клеили на стены. В остальных местах всегда мандраж, всегда есть опасения, что могут случиться какие-то проблемы с властями, и просто с людьми.
И это всегда акционизм - если ты делаешь что-то на улице, ты должен всегда предугадывать определенную реакцию, потому что иногда от этого зависит, как дальше ты должен действовать. Некоторые работы целиком и полностью зависят от реакции. И ты всегда ориентирован на живого зрителя, не приглашенного, который уже побывал на десяти вернисажах на «Винзаводе», регулярно посещает «Гараж» и в курсе всех этих вещей.
Мне были интересны зрители, которые неожиданно поняли, что стали соучастниками. И, конечно, тусовка самих художников важна, потому что приходится импровизировать. Открытие-закрытие мы вообще делали с условием, что все работы должны производиться здесь, из того хлама, который есть, - искусство должно работать со средой.
И к концу этого процесса ты бываешь уже сильно уставший и пьяный, но тебе нужно еще все убрать. Иногда ты оставляешь работы, иногда ты их демонтируешь. И когда ты потом анализируешь, то это цельный проект.
Иногда я сразу делал установку на то, что некоторые проекты могут не получиться - это не страшно. Мы сделали попытку, а зритель не пришел, но событие все равно произошло. Если я уже почувствовал, что событие произойдет, сделал анонс, но событие не произошло, то оно произошло все равно, но в виртуальном пространстве. А можно делать только виртуальные события. И все это складывается в большой конструктор в рамках большого мероприятия.
Например, я делал выставку «Запретное искусство» - пародия на «Запретное искусство» Ерофеева и Самодурова, - и до последнего момента у меня не было места, где это произойдет. И место я нахожу за два часа до выставки - у театра Советской армии. Нас всего двое: тот, который находит место и стоит на шухере, и я, который эти работы клеит за забором, чтобы люди могли смотреть в дырки. А анонс уже висит без указания места. И я кого-то по телефону прошу, чтобы дописали - выставка произойдет там-то. И зрители пришли, хоть и немного: некоторые так и не нашли место.
Е.А.: Расскажите про взаимодействие с городскими властями и милицией.
Д.М.: Я с ними очень люблю взаимодействовать. Конкретно на «зазаборной» выставке фотограф, работы которого были там представлены, Костя Рубахин, несколько раз звонил мне и спрашивал: «Милиция забрала?» Я отвечал: «Нет, не забрала». Но как только он пришел, и я вылез из-за забора, появилась милиция. «А что у тебя за скотч в руке? А что ты делаешь за забором?» «Ну, просто картинки вешаю» «Зачем?» Рубахин меня защищает: «Это художник». Милиционер смотрит в дырку и видит изображение полуголой девицы. «А, это типа какие-то у вас тут нудисты, порнуху вешаете». С иронией. Поскольку был человек с серьезным фотоаппаратом, и еще пара зрителей подошла на тот момент, они посмеялись - «мы тоже художники» - и уехали. Я вернулся за забор и доклеил.
Самый серьезный конфликт был на закрытии фестиваля, когда мы превысили уровень децибел. Это было довольно тихое место на Руставели. И уже к концу, когда нас там осталось человек 15, приехал наряд и гонялся с автоматами за людьми. Передергивая затвор. Нас отвезли в отделение. Но в итоге все обошлось: было устное предупреждение, и списали наши данные на всякий случай.
В остальных случаях сразу проверяют документы. На самом деле, я удивился, зная, насколько милиция неадекватна в буквальном смысле, я думал, что пару раз посижу в отделении точно, может даже придется штраф заплатить. Но, не знаю, может не там устраивали свои выставки. Реакция не та, что на митингах.
На территории искусства безопаснее. Хотя в «Гараже» все было очень жестко. Там меня пытались поколотить, но обошлось все тычками и хамством. Но развивайся ситуация чуть иначе, и я был бы менее спокоен и адекватен, я думаю, огреб бы по полной.
Е.А.: Это что - фингал под глазом или сломанное ребро или все-таки менее серьезно?
Д.М.: Ну, охранники - обученные ребята, так что никаких фингалов бы не было, но ребро сломанное вполне могло бы быть. Я делал перформанс с кровью в защиту Олега Мавроматти. Не было никаких анонсов, естественно. А в «Гараже» объявили, что в субботу-воскресенье любой может делать перформанс. И все перформансы были либо искусственные, театрализованные, либо коммерческие, почти рекламные, и необходимо было что-то более адекватное заявке. В первую очередь это шло от желания привлечь внимание к истории с Мавроматти. Потому что пока не включился Авдей Тер-Оганян, ситуация была мертвая в принципе. Я думал, как его поддержать.
Перформанс, Олег, кровь - решил, надо делать что-то с кровью. За день придумал сюжет, буквально, пока ехал в метро. Купил себе необходимый инструмент. Я уже умел сцеживать кровь из вены, выпил водки, чтобы кровь не сворачивалась. У меня был видеооператор, а дочь меня фотографировала.
Я заплатил 150 рублей за вход, кстати. Осмотрелся - было хорошее место, освещенное, но там собралось много детей, а я не мог ковырять вену рядом с детьми, еще и мазать лицо кровью - слишком жестко.
Поэтому я пошел в другое месте, там было слабое освещение, в пространстве выставки «100 лет перформанса», на входе висела табличка - «Не рекомендуется к просмотру до 16 лет». Только дети оказались и там, в углу в качестве инсталляции была насыпана гора конфет, туда подходили дети и брали эти конфеты. Я стоял в том углу и сцеживал кровь себе в стаканчик довольно долго, а над моей головой висела камера видеонаблюдения. Потом сел в центре и стал измазывать лицо кровью и кричать «Вас оскорбляет цвет моей крови?», и кланялся - что-то среднее между мусульманскими и христианскими поклонами. Неприятное зрелище, ощущения тоже. Пришла охрана через какое-то время, но не решалась вмешиваться, потому что не понимала, что происходит. Они переговаривались по рации, стоя рядом со мной. То есть получается, что я как бы в ноги кланяюсь охраннику. Он говорит: «Какой-то сумасшедший на нашей территории что-то вытворяет». Подошло еще два человека, потом еще, в итоге стоят пять или семь человек. Потом они стали выгонять людей из помещения, подошли какие-то медики из «Скорой помощи», которые дежурили рядом, потом милиция. Они стоят, обсуждают. Тут я уже встаю с колен и совершенно адекватно, спокойно с ними разговариваю. «Все нормально», - говорю. «Прокол делал стерильной иглой, да водку выпил, но чтобы кровь не сворачивалась» и так далее.
«Искусство!? Вот когда на стену что-то повесишь, тогда и будешь…» Дебилом меня называли, то есть много было таких оскорбительных и полуоскорбительных слов в мой адрес, матерились, и, в первую очередь, охрана «Гаража». Не ожидал, на самом деле. То есть я думал, что они будут рассерженные, но корректные. А милиция в этот раз вела себя наоборот, более тактично.
«Как мы будем выводить? Подумают, что мы его избили». Медики предлагают: «Может, мы его накроем простыней и вынесем, как труп?» Я говорю: «У меня есть с собой салфетки влажные, я могу сейчас вытереть, чтобы не пугать детей снаружи». Они говорят: «Нет, не надо, пойдем в туалет». Пошли. Когда дверь открылась, меня туда силой втолкнули. Подумал, что надо умываться аккуратно: если толкнут в спину, то не разбить лицо о кран.
Вывели меня за территорию «Гаража» и говорят: «Давай документы!» Я в ответ: «Вы, собственно, кто?» Я понимаю, что он начальник охраны, но прошу его показать документы. Он отказывается, я тоже. «А милиции дашь?» «Да». Даю милиции, милиция тут же передает охраннику. «Смотрите, нет регистрации». «Тебе какое дело, есть ли у меня регистрация или нет» «А что ты в Москве?» «Приехал делать перформанс» «А теперь? «А теперь у меня больше дел в Москве нет, теперь я уеду назад в свою Самару». «Ну, ладно. Убирайся, чтобы я тебя больше не видел». «Досвидос». Всё.
Е.А.: Вы принципиально не получаете разрешение на свои акции в городе у московских властей?
Д.М.: Принципиально. Мне нравится идея «Стратегии-31». Люди могут собираться на улице, чтобы выражать свои требования властям в мирной форме. Когда мы делали фестиваль, то мы заявляли, что любой человек может прийти и делать то, что хочет, только без вандализма. Мы это не разжевывали, но, тем не менее, если участник что-то делает, и это наносит ущерб, то значит, он должен быть готов к тому, что ему придется иметь дело с собственником.
Е.А.: То есть, не организаторы отвечают?
Д.М.: Организаторы тоже отвечали бы, разумеется, потому что у нас привлекают к суду, прежде всего, организаторов, а не художников. Я понимал всю степень ответственности, и в большинстве случаев я там был и как организатор, и как художник, и как ответственный за безопасность, поэтому я никуда никогда не прятался. Но мы действительно не подаем заявку на проведение - мы имеем право делать искусство там, где нам это необходимо.
Есть менее хулиганские вещи, есть более хулиганские, например, расклейка сомнительных листовок в метро, а есть такие, которые ты даже не станешь выкладывать в интернет, или выложишь, будто бы это кто-то другой сделал. Но я ничего такого «серьезного», что было бы хоть отдаленно похоже на «Войну», еще не делал, но не факт, что не сделаю. Просто пока нет достойных идей.
В этих уличных событиях эпатажа столько же, сколько и желания отстоять свое право существовать на улице. Потому что с развитием нашей правовой истории я чувствую себя загнанным в такой маленький тупичок. Прав тебе осталось ровно столько, чтобы, не высовываясь, тихо существовать. Меня это абсолютно не устраивает. И я нашел себе эту отдушину - искусство, и поэтому я буду набрасывать на вентилятор, для того, чтобы кто-то из равнодушных, наконец, немножко изменил свою позицию, и включился в этот процесс. И чтобы простые люди, которые находятся на улице, увидели мои работы, работы других художников.
И этот процесс имеет политический характер, потому что улица имеет отпечаток именно политического высказывания. Это потому, что запрещают, разрешали бы - было бы иначе. Хотя я считаю, что чисто политического искусства быть в принципе не может. Что значит политическое искусство? Это значит, что Немцов или Лимонов начали бы рисовать картины, например, Немцов - свое задержание в УВД Китай-город. Или Лимонов - вид из окна на оперативников, которые за ним следят. А так - либо искусство более ответственное, либо более политизированное, затрагивает социальные темы, но оно не может быть политическим.
Е.А.: На Вас уже завели уголовное дело в связи с выставкой «Инфраструктура»?
Д.М.: Информации мало, потому что все со слов инициаторов. Те же самые люди, которые подавали на Андрея Ерофеева с Юрием Самодуровым - «Народный собор», она же - «Народная защита». Они сделали заявление то ли на вынесении приговора Самодурову и Ерофееву, то ли на кассации, что они будут подавать на Антона Николаева, потому что он фигурировал как основной куратор - и концепция была его, и по структуре. Я возмутился, сказал Антону: «А как же я?» Все это происходило у него в блоге, который мракобесы мониторят. Они тут же говорят: «Ну, и на Мустафина мы тоже подадим».
Они сказали, что подали заявления в прокуратуру и милицию. За четыре картинки одной художницы - Риты Саяпиной. Не иконы, но имеющие стилистическое сходство с ними. Их это дико возмутило, хотя картинки такие милые: дети и животные, то есть никакой порнографии, насилия и тому подобного.
Прошло уже полгода, может, меньше. Я думаю, что уже ничего не будет. Потому что сейчас ситуация иная, чем год или даже полгода назад. Сейчас, во-первых, у правых очень непростая ситуация после Манежки. Во-вторых, сейчас нет уже пикирования между художниками и религиозными фанатиками. Сейчас все выходит на другой уровень, все смотрят на Египет и чешут репу. После Манежки, до Египта, люди понимали, что власть такая шаткая, что сейчас выйдет какое-то количество людей, от 3-х тысяч, и завтра мы можем проснуться в другом государстве. И власти, которые провоцировали стычки между православными и художниками - ей это было на руку. Ей нужно было протолкнуть 282-ю статью, нивелировать то, что статья, прежде всего, против ксенофобов. По этой статье мы еще будем и художников привлекать. И вообще, им такие громкие процессы были интересны: привлечение внимания к тому, что власть у нас как бы борется за нравственность и духовность.
Сейчас, похоже, у них просто не хватает рук, то есть они будут заниматься какими-то художниками-активистами типа «Войны», разумеется, но до каких-то художников, которые устраивают выставки, где была какая-то картинка, я уверен, им уже нет дела.
Я сделал свою работу «Подайте на меня в суд» перед Храмом Христа Спасителя, и больше мне уже не интересно следить за своим «процессом».
Е.А.: Как Вы относитесь к собственным социальным гарантиям, в том числе, к пенсионному обеспечению?
Д.М.: Если я наймит, и работаю в офисе в нормальном агентстве, и я играю по их капиталистическим правилам, отдаю свои 8-9 часов на нахождение в этом офисе, и исполняю свои обязанности на должном уровне, то они должны мне хорошую белую зарплату, отпуск и карточку платного медицинского страхования.
Пенсионные накопления - я на них вообще не надеюсь, не верю. И надо либо сдохнуть до того, как доживешь до пенсионного возраста, либо быть в достаточно бодром состоянии, чтобы работать, либо податься в какую-то Лхасу пешком. Только, чтобы не жить за чей-то счет. Еще можно детей воспитать, которые тебя будут обеспечивать, но тоже как-то не очень комфортно.
У нас сейчас разрушается социалка, которая была, а взамен не приходит ничего. Даже, если я буду очень много зарабатывать и делать отчисления на свою собственную пенсию, не факт, что эта контора, банк или пенсионный фонд к тому моменту, когда ты станешь пенсионером, не разорится.
Но я, не работая, не платя никакие налоги, не могу сказать, что способен требовать у государства бесплатное медицинское обеспечение или что-то другое. Ситуация безработицы и параллельной протестной деятельности превращает тебя в маргинала. И ты презираешь это государство совершенно искренне, и при этом рассчитывать на что-то от него - как-то унизительно.
Е.А.: Как Вы себе представляете перспективы? У Вас есть какие-то проекты на будущее, которые Вы хотели бы реализовать?
Д.М.: Конечно. Я буду делать галерею. Уже всем об этом заявил. Мне нужна энергетика в одном месте, чтобы люди в одном месте регулярно собирались. Нет задачи делать некоммерческую галерею, но нет задачи делать и чисто коммерческую галерею. Нет желания уходить в подполье, делать нонпрофит с революционерами, но и пытаться создать галерею, занимающуюся арт-бизнесом, тоже не хочется.
Мне интересно заниматься вещами, которые находятся на стыке. Я решил сделать галерею, посвященную не-искусству. Это сила напряжения, между «искусство ли это?» и «это не искусство!». И чем дальше ты уходишь от искусства, тем больше создается таких моментов. Потому что такими экспериментами настоящие художники интересуются в первую очередь. И хочется уже выходить за рамки тусовки художников, потому что она проинституциональная. Даже независимые держат нос по ветру, пытаясь попасть в определенные течения, чтобы их вынесло, не хочу говорить «к кормушке», но к более комфортным условиям труда. Поскольку я занимаюсь другим искусством, мне это не понятно.
Галерея будет называться NoArt - НеИскусство. Там будут самые широкие круги творческих профессий. Это будут и молодые художники и те, кого в кругу не принято считать художниками. А так это и музыкальные, и театральные вещи - все, что вызывает ощущение внутреннего дискомфорта с тем, что ты привык видеть.
Е.А.: Вы собираетесь платить художнику?
Д.М.: Я хочу ориентироваться не на одну конкретную работу, а на проект. Надо уметь сделать событие. Чтобы человек приходил и переживал это, были какие-то дискуссии. Но событие не может происходить месяц; день ,две недели - это максимум. Именно этот общий проект и будет продаваться. Мы, когда я наберу команду, будем создавать базу проектов на сайте. Но нигде в свободном доступе не будет проекта целиком. Все остальное можно будет посмотреть в галерее. Хочешь приобрести - приобретай. Люди, которые участвовали в этом проекте - зарабатывают, и галерея тоже. Пока не знаю, как это делается, наверно, потом придется заключать договоры.
Ну, и уровень реализации должен быть сопоставимый. Производиться не на коленке на улице в последний момент, когда тебя могут прогнать, а все-таки в галерее, более качественно, продумано. Событие, более структурировано по времени, меньше шухера. Но будут и выносные проекты. Поэтому я ищу партнеров, меценатов и почти бесплатное помещение. Но на такую задачу мало найдется желающих помочь финансово, и совсем не стыдно поставить кружку на входе, и на собранные деньги покупать материалы для следующего события.
Е.А.: Вы активный пользователь социальных сетей? У Вас есть собственный сайт?
Д.М.: Сайта у меня нет, я не хочу свой сайт. Многие художники имеют сайты-визитки, но я понял, что мне это не нужно, да и, похоже, противоречит тому имиджу, который у меня формируется. Мне вешать нечего - это либо акции, либо события. Но для галереи я обязательно буду делать сайт.
Е.А.: У Вас есть страница в ЖЖ и на Facebook, да?
Д.М.: И Twitter. Хотя сильно надоедает порой, потому что это довольно серьезная интернет-зависимость, как курение. С другой стороны, это необходимо, потому что сети себя очень хорошо оправдали как инструмент. Можно добиться очень многого, даже просто размещая документацию.
Денис Мустафин - организатор, художник. Родился в 1977 году в Самаре. Учился в Самарском педагогическом институте. Живет в Москве с 2001 года. В 2009 году организовал квартирную выставку «Свободы!», в 2010 - альтернативный фестиваль «Пошел! Куда пошел?», а также несколько акций в поддержку художника Олега Мавроматти.
http://www.polit.ru/culture/2011/03/14/ea140311.html