(no subject)
Я три тысячелетия уже хотела написать что-нибудь о нашей деревне - ностальгическое, про лето и с картинками. Ну, хотя бы с одной картинкой. Хотя бы про это лето - оно не самое было лучшее, нет, но это такое место, где плохо вообще не бывает, мне, во всяком случае.
Я специально выбираю посредственную, негодную фотографию - с пересветом, и лиц наших толком не видно, но видно, как светло, как Флу убедительно вещает, со спины видно, как молчит Илюха, хорошо видно, какие у меня икры. Видно, как развалилась Дуська перед дверью, и какая убогая занавеска, видно сушилку, на которую мы швыряем полотенца, вернувшись с пляжа, и раскладушки, на которых мы читаем и грызем семечки.
В обед и ужин мы притаскивали еще стулья и такой же пластиковый стол, резали хлеб и сыр, ели суп, хлеб с маслом, запивали пивом; сосед дядя Боря приносил нам огурцы, говорил, «для морской свинки», но мы трескали их сами - у свинки целый двор зеленющей травы.
Ебанные минус двадцать заставляют меня дрочить на паршивого качества летние фотографии целый день: гамак на крыльце, Саша позирует в гамаке с Марксом и Энгельсом, джип у лесного озера, шлепки увязли, кувшинки, недостроенный дом, стружки по всему участку, закаты и закаты и закаты на озере, костры, красные наши пьяные физиономии, небритые ноги и щеки, кого-то закопали в песок, Тёма с Катей валяются задницами кверху в воде, я безуспешно вишу на турнике с перекошенной мордой, сено, трактор, Юшка сидит в сортире в солнечных очках, Флу читает в кресле, читает в гамаке, читает на пляже, заброшенная деревня, мы прислоняемся к каким-то растрескавшимся домам среди травы в рост и щуримся, мы пьем водку, пьем пиво, долго идем по лесной дороге каждый под свой плеер, кругом лето, лето, лес, лес.
Мы почти каждый вечер бегали к первому (всего их три) лесному озеру - два километра туда, два обратно; я прибегала, доставала из морозилки лед, водила им по лицу; мы шли купаться, зверски, жадно ужинали, играли в каких-нибудь «Колонизаторов»; иногда жгли костер, иногда выпивали; иногда выпивали зверски; спали вповалку на полу на втором этаже недостроенного дома; у меня ни разу не было похмелья.
Все лето я или была там, или ехала туда, или возвращалась оттуда и мучительно хотела обратно. Там я посадила первое в своей жизни растение - топинамбур (в восемь утра, после ночной попойки, я бегала как ужаленная по деревне в поисках газет, чтобы накрыть свой нежный топинамбур от озверевшего солнца). Гости мои приезжали и уезжали, сменяли друг друга; было венчание Лизки в местной церкви и застолье после, на котором мы с Лешей, Митей и Катей пили водку как проклятые - стоя, с криками в духе «вы самые охуеннейшие и мы сейчас за вас нажремся и станцуем на столе, и УРА УРА УРА», и мне даже стыдно не было, хоть я и водку не пью, и к венчаниям отношусь скептически, а уж крики такого рода и вовсе презираю. Были ночные купания, когда все пьяные, голые, с разбегу летят в теплую воду и хватают друг друга за ноги, а потом подпрыгивают, обсыхая, у костра.
Были три дня, которые я провалялась с температурой сорок плюс и галлюцинациями на раскладушке - я орала во сне и не могла проснуться, и мама сквозь зубы просовывала мне жаропонижающее; были завтраки с сыром и шампанским на крыльце; был заплыв до острова в середине озера в волну, пара неубедительных попыток сходить на рыбалку, катание на подножках Сашиного джипа, безумная пьянка с факелами вокруг костра и невменяемой соседкой; были возвращения Темы и Юшки из Москвы - они вылезали из раскаленного автобуса какими-то странными, пахнущими городом и неместными приключениями; были водительские экзерсисы по разъебанным дорогам, на ста двадцати в час (к тому моменту я была за рулем хорошо, если два месяца), были паршивые сигареты и очень вкусный хлеб, и все время кто-нибудь приезжал, или уезжал, и играли в вышибалы, и стирали в озере белье, и просыпались рано от какого-то до самодовольства яркого солнца, и было такое лето, такое лето.
Быстрей бы снова, а.
Я специально выбираю посредственную, негодную фотографию - с пересветом, и лиц наших толком не видно, но видно, как светло, как Флу убедительно вещает, со спины видно, как молчит Илюха, хорошо видно, какие у меня икры. Видно, как развалилась Дуська перед дверью, и какая убогая занавеска, видно сушилку, на которую мы швыряем полотенца, вернувшись с пляжа, и раскладушки, на которых мы читаем и грызем семечки.
В обед и ужин мы притаскивали еще стулья и такой же пластиковый стол, резали хлеб и сыр, ели суп, хлеб с маслом, запивали пивом; сосед дядя Боря приносил нам огурцы, говорил, «для морской свинки», но мы трескали их сами - у свинки целый двор зеленющей травы.
Ебанные минус двадцать заставляют меня дрочить на паршивого качества летние фотографии целый день: гамак на крыльце, Саша позирует в гамаке с Марксом и Энгельсом, джип у лесного озера, шлепки увязли, кувшинки, недостроенный дом, стружки по всему участку, закаты и закаты и закаты на озере, костры, красные наши пьяные физиономии, небритые ноги и щеки, кого-то закопали в песок, Тёма с Катей валяются задницами кверху в воде, я безуспешно вишу на турнике с перекошенной мордой, сено, трактор, Юшка сидит в сортире в солнечных очках, Флу читает в кресле, читает в гамаке, читает на пляже, заброшенная деревня, мы прислоняемся к каким-то растрескавшимся домам среди травы в рост и щуримся, мы пьем водку, пьем пиво, долго идем по лесной дороге каждый под свой плеер, кругом лето, лето, лес, лес.
Мы почти каждый вечер бегали к первому (всего их три) лесному озеру - два километра туда, два обратно; я прибегала, доставала из морозилки лед, водила им по лицу; мы шли купаться, зверски, жадно ужинали, играли в каких-нибудь «Колонизаторов»; иногда жгли костер, иногда выпивали; иногда выпивали зверски; спали вповалку на полу на втором этаже недостроенного дома; у меня ни разу не было похмелья.
Все лето я или была там, или ехала туда, или возвращалась оттуда и мучительно хотела обратно. Там я посадила первое в своей жизни растение - топинамбур (в восемь утра, после ночной попойки, я бегала как ужаленная по деревне в поисках газет, чтобы накрыть свой нежный топинамбур от озверевшего солнца). Гости мои приезжали и уезжали, сменяли друг друга; было венчание Лизки в местной церкви и застолье после, на котором мы с Лешей, Митей и Катей пили водку как проклятые - стоя, с криками в духе «вы самые охуеннейшие и мы сейчас за вас нажремся и станцуем на столе, и УРА УРА УРА», и мне даже стыдно не было, хоть я и водку не пью, и к венчаниям отношусь скептически, а уж крики такого рода и вовсе презираю. Были ночные купания, когда все пьяные, голые, с разбегу летят в теплую воду и хватают друг друга за ноги, а потом подпрыгивают, обсыхая, у костра.
Были три дня, которые я провалялась с температурой сорок плюс и галлюцинациями на раскладушке - я орала во сне и не могла проснуться, и мама сквозь зубы просовывала мне жаропонижающее; были завтраки с сыром и шампанским на крыльце; был заплыв до острова в середине озера в волну, пара неубедительных попыток сходить на рыбалку, катание на подножках Сашиного джипа, безумная пьянка с факелами вокруг костра и невменяемой соседкой; были возвращения Темы и Юшки из Москвы - они вылезали из раскаленного автобуса какими-то странными, пахнущими городом и неместными приключениями; были водительские экзерсисы по разъебанным дорогам, на ста двадцати в час (к тому моменту я была за рулем хорошо, если два месяца), были паршивые сигареты и очень вкусный хлеб, и все время кто-нибудь приезжал, или уезжал, и играли в вышибалы, и стирали в озере белье, и просыпались рано от какого-то до самодовольства яркого солнца, и было такое лето, такое лето.
Быстрей бы снова, а.