Экономическое развитие РИ перед 1917 годом (часть 1)
На досуге перевел главу из монографии Роберта Аллена - "Farm to Factory: A Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution". Сама работа, что очевидно из названия, посвящена прежде всего экономической истории СССР, однако переведенная мною 2-я глава рассматривает процесс индустриализации в дореволюционной России.
Автор - Robert C. Allen профессор экономической истории в Оксфордском университете.
Глава вторая.
Экономический рост до 1917 года.
Революция 1917 года предворялась полувеком экономического роста. В 1820 году в России, доход на душу населения составлял порядка 750 долларов (1990 года), что ставило ее в один ряд с наименее развитыми странами Азии, Африки и латинской Америки - существенно отставая от показателей Западной Европы. Россия, в отличии от большинства бедных не-Европейских стран, не только не деградировала, но одной из первых предприняла попытку догнать Запад. На этом поприще был достигнут известный прогресс - к 1913 году доход на душу населения увеличился до 1488 долларов (1990 года), но Запад развивался еще стремительнее и в процентном отношении Россия оказалась еще более отстающей в 1913 году чем в 1820-м. Но тем не менее развитие имело место.
В какой-же степени это развитие можно считать успешным? Исследование пореформенного экономического роста ставит целый ряд существенных вопросов - Почему экономический рост в принципе имел место? Продолжился бы он в том случае, если-бы Россия осталась капиталистическим государством? Есть ли связь между экономическим развитием и революцией потрясшей страну? Ученые и аналитики спорят по этим проблемам с конца 19-го века. При этом можно выделить четыре различных позиции: Ленина, Гершенкрона, позиция историков бизнеса (включая Карстенсена и Оуэна) и наконец «оптимистический подход», в особенности по версии Грегори.
Взгляды Ленина чрезвычайно важны - как по причине его собственного колоссального влияния, так и исходя из значимости выдвинутых им исторических тезисов. Он утверждал то, что экономическое развитие предполагает установление капиталистических отношений. Отмена Крепостного права в 1861 году была первым шагом, но механизмы и условия ликвидации крепостничества замедлили возможный экономический рост. Дворянство было компенсировано за потерю крепостных государственными субсидиями в виде выкупных платежей взимавшихся с крестьян. Исходя из современных оценок крестьяне существенно переплачивали за собственную землю (Гершенкрон 1965; Домар и Махина 1984; Домар 1989). Община следила за сбором выкупных платежей - ограничивая тем самым экономическую и территориальную мобильность своих членов. На большей части империи наделы земли, положенные крестьянам в рамках отмены крепостничества, передавались общине, имевшей право перераспределять их среди своих членов. Условия отмены крепостничества замедлили возможный экономический рост - как непосредственно за счет укрепления общинного землевладения, так и благодаря следствиям сохранения общины, то-есть сдерживания формирования рынка рабочей силы и рынка готовой продукции, коль скоро самодостаточное традиционное крестьянское хозяйство слабо в нем нуждалось.
При этом, Ленин оптимистически оценивал перспективы дальнейшего развития. Он был уверен в том, что капиталистическое фермерское хозяйство является более продуктивным чем традиционное крестьянское. А значит, как ему казалось, община неизбежно должна развалиться - создав несколько крупных фермерских хозяйств и большое число безземельных наемных рабочих. Этот процесс, который Ленин называл «расслоением крестьянства», формируя рынок рабочей силы - подстегивал тем самым экономическое развитие. За счет этого создавался и внутренний рынок промышленной продукции, коль скоро крупное фермерское хозяйство нуждалось в закупках промышленной продукции и благодаря тому что наемные работники были вынуждены покупать пищу и одежду вместо того, что-бы производить ее самостоятельно. Таким образом Ленин был убежден в том что капиталистическая экономика успешно развивается и что тем самым создается фундамент для дальнейшего экономического развития России. При этом, он был уверен и в том, что капиталистическое развитие приведет к революции, коль скоро быстрое экономическое развитие будет осуществляться за счет доходов рабочего и дифференциация крестьянства приведет к его восстанию. События 1905-07 и 1917 годов по-видимому подтверждают Ленинские предсказания... Но небыло ли это простым совпадением?
В оценках способности царской России к самостоятельному и устойчивому росту Александр Гершенкрон был меньшим оптимистом чем Ленин. Как и Ленин он видел проблемы Российской экономики в сохранении крестьянской общины. Однако в вопросе о расслоении крестьянства взгляды Гершенкрона отличались от Ленинских. В то время как Ленин считал расслоение краеугольным камнем внутреннего рынка, Гершенкрон указывал на то, что именно государство являлось основным потребителем промышленной продукции прежде всего в рамках программы железнодорожного строительства. К 1913 году Россия имела сеть из 70156 километров железнодорожных путей (Хромов 1950, стр. 462). Высокие таможенные тарифы подстегивали отечественное производство локомотивов и рельс. Рост экономики, таким образом, был диспропорционален - большей частью базируясь на росте промышленного производства. Согласно Гершенкрону экономический рост России был сомнительным достижением базировавшемся исключительно на государственной поддержке и не создавшим сколько-нибудь существенного массового благосостояния. Хроническая нищета деревни стала основой для событий 1905-07 и 1917 годов.
К столь-же пессимистическим выводам пришли исследователи Российского делового мира и его взаимоотношения с государством. Исследования показали то, в какой степени государственная политика и русская культурная традиция подавляли предприимчивость и блокировали установление капиталистического общества Западного типа. В отличие от оценок Гершенкрона утверждалось что «Россия … прежде всего сдерживалась государственными структурами и проводимой ими политикой», что включало в себя «неясность прав собственности и ограниченный доступ к капиталам, рынкам и навыкам» (Карстенсен и Гуров 1983, стр. 355). Корпоративное законодательство может служить тому ярким примером. Вместо инкорпорирования простой юридической регистрацией - обычной практики для развитых стран и Японии, Российская «концессионная система инкорпорирования мешала свободному появлению корпораций за счет юридических проволочек». В общем деловой успех в существенной степени зависел он государственной поддержки. Тарифы, субсидии, проценты по кредитам изменялись в зависимости от произвола и капризов бюрократии (Оуэн 1995, стр. 21-22). Имперская политика отнюдь не базировалась на тезисе Адама Смита, согласно которому взаимодействие личных интересов производителей способствует общественному благу. Вместо этого государство вмешивалось в деятельность частных фирм в такой степени что возможность спонтанного экономического роста была маловероятной.
Современные представления об экономики предполагают то, что ясно определенные права собственности и стабильное правовое пространство способствуют капиталистическому развитию, тогда как произвольная регуляция и коррупция этому развитию препятствуют (Норт и Томас 1973; Норт 1990). Правовой и коммерческий климат существовавший в Российской империи отнюдь не соответствовал необходимым для нормального капиталистического развития условиям. «Какой бы энергичной ни была экономическая политика царского правительства, она не создала незыблемого основания законности» (Оуэн 1995, стр. 28). Можно утверждать то, что Россия в 1900 году очень сильно напоминала Россию образца 2000 года, равно как и многие провалившиеся в своих модернизационных усилиях страны третьего мира.
Подобные черты российской политики были далеко не случайны - они широким образом отражали существо глубоко укорененного сентиментального антикапитализма и крайней реакционности царя. МакДэниэл (1988, стр. 17) констатирует что «крепость и узаконеность капитализма зависит от триады институтов крайне слабо укорененных в России в следствии ее самодержавной политической структуры - то есть от частой собственности, законности и контракте. Без них отсутствовали прочные основания для инициативности и авторитетности предпринимателя». Карстенсен и Гуров (1983, стр. 353-54) выделяли три направления влиявшие на политику царя. Традиционалисты - подобные Плеве явно противостояли индустриализации и модернизации и в том числе и Западной системе собственности и права. Индустриализаторы - подобные Витте, предполагали осуществить индустриализацию без модернизации. «Подобного рода индустриализаторы крайне редко решались допустить или хотя-бы провозгласить необходимость существенных институциональных реформ, в особенности таких, каковые угрожали ограничить власть и юрисдикцию центра». И наконец - модернизаторы, подобные Столыпину, были более всех готовы менять основополагающие для России структуры. И хотя Столыпину удалось запустить механизм аграрной реформы, позиции его группы были крайне шаткими и сам Столыпин, до собственной гибели - был серьезно дискредитирован нападками традиционалистов. В этой связи занятно то, что наследник Российского престола прослушал лекционный курс по экономике, восхвалявший преимущества частной собственности и государства в виде ночного сторожа. И хотя Николай II написал по итогам курса вполне удовлетворительную экзаменационную работу, практическим образом воплощать в жизнь материал лекций он не собирался (Оуэн 1995, стр. 28; Ананьич 1983, стр. 136).
Притом, что значительное число исследователей придерживалось весьма пессимистической трактовки развития и перспектив имперской экономики, существует и более оптимистическая школа утверждающая продвижение страны по пути быстрого экономического роста на Западный манер. Миронов (2000) оспаривал пессимистические выводы историков делового мира, утверждая то, что Россия строила правовую систему и гражданское общество способное в конечном счете дать толчек для развития по Европейскому пути. Грегори (1994) придерживался столь-же оптимистического истолкования экономических перспектив царской России. Его работа заслуживает к себе особенного внимания благодаря практическому вкладу в изучение двух проблем. Во-первых, это вычисление российского национального дохода за период с 1885 по 1913 годы, достаточно точно демонстрирующие стремительный экономический рост. Во-вторых, он показал то, что росла и производительность сельского хозяйства, и что таким образом оно вносило огромный вклад в рост ВВП. Рост сельско-хозяйственной производительности по-видимому оспаривает Гершенкорнов пессимизм основанный на представлениях о косности крестьянской общины.
И хотя расчеты Грегори существенным образом повлияли на сам ход дебатов, его выводы достаточно уязвимы. Он утверждает то, что Россия осуществляла спонтанный - не основанный на коньюнктуре или политике государства, «модернизационый экономический рост», что поднимало уровень жизни и могло-бы продолжаться на всем протяжении ХХ века. Ну а коль скоро экономика развивалась настолько успешно, у революции 1917 года не может быть никаких экономических корней. «Связь между экономикой и политикой всегда была слабой. Заблуждения и недопонимания совершенно типичны во всех случаях использования экономики для объяснения динамики революционного процесса» (Грегори 1994, стр. 7). По мнению Грегори - если-бы капиталистическое развитие продолжилось сохраняя свои дореволюционные тенденции, то Россия достигла бы уровня жизни Западно Европейских стран к 1990 году.
Эта глава нашей работы покажет то, что именно пессимизм является адекватной оценкой имперской экономики. Мы предложим более точный анализ источников роста и распределения доходов, чем тот, которым оперировали сторонники оптимистического взгляда и наши выводы будут пессимистичными. Хотя ВВП на душу населения безусловно рос, это происходило большей частью за счет сельскохозяйственного бума - тесно связанного с особенностями мировой экономики XIX-го века. Вклад промышленности при этом был в целом не особенно велик и ко всему прочему, он базировался на государственной поддержке, каковая в дальнейшем не могла оставаться неизменной. Более того, бурное экономическое развитие послужило основой для эскалации серьезных конфликтов интересов между основными классами общества что и проявилось в 1917 году. Потребовались поражения Первой Мировой Войны и некомпетентность и авторитаризм царя, эффективность большевистской организации для создания революции, но имперская экономика была плодородно почвой для развития радикальной политики.
продолжение...
Автор - Robert C. Allen профессор экономической истории в Оксфордском университете.
Глава вторая.
Экономический рост до 1917 года.
Революция 1917 года предворялась полувеком экономического роста. В 1820 году в России, доход на душу населения составлял порядка 750 долларов (1990 года), что ставило ее в один ряд с наименее развитыми странами Азии, Африки и латинской Америки - существенно отставая от показателей Западной Европы. Россия, в отличии от большинства бедных не-Европейских стран, не только не деградировала, но одной из первых предприняла попытку догнать Запад. На этом поприще был достигнут известный прогресс - к 1913 году доход на душу населения увеличился до 1488 долларов (1990 года), но Запад развивался еще стремительнее и в процентном отношении Россия оказалась еще более отстающей в 1913 году чем в 1820-м. Но тем не менее развитие имело место.
В какой-же степени это развитие можно считать успешным? Исследование пореформенного экономического роста ставит целый ряд существенных вопросов - Почему экономический рост в принципе имел место? Продолжился бы он в том случае, если-бы Россия осталась капиталистическим государством? Есть ли связь между экономическим развитием и революцией потрясшей страну? Ученые и аналитики спорят по этим проблемам с конца 19-го века. При этом можно выделить четыре различных позиции: Ленина, Гершенкрона, позиция историков бизнеса (включая Карстенсена и Оуэна) и наконец «оптимистический подход», в особенности по версии Грегори.
Взгляды Ленина чрезвычайно важны - как по причине его собственного колоссального влияния, так и исходя из значимости выдвинутых им исторических тезисов. Он утверждал то, что экономическое развитие предполагает установление капиталистических отношений. Отмена Крепостного права в 1861 году была первым шагом, но механизмы и условия ликвидации крепостничества замедлили возможный экономический рост. Дворянство было компенсировано за потерю крепостных государственными субсидиями в виде выкупных платежей взимавшихся с крестьян. Исходя из современных оценок крестьяне существенно переплачивали за собственную землю (Гершенкрон 1965; Домар и Махина 1984; Домар 1989). Община следила за сбором выкупных платежей - ограничивая тем самым экономическую и территориальную мобильность своих членов. На большей части империи наделы земли, положенные крестьянам в рамках отмены крепостничества, передавались общине, имевшей право перераспределять их среди своих членов. Условия отмены крепостничества замедлили возможный экономический рост - как непосредственно за счет укрепления общинного землевладения, так и благодаря следствиям сохранения общины, то-есть сдерживания формирования рынка рабочей силы и рынка готовой продукции, коль скоро самодостаточное традиционное крестьянское хозяйство слабо в нем нуждалось.
При этом, Ленин оптимистически оценивал перспективы дальнейшего развития. Он был уверен в том, что капиталистическое фермерское хозяйство является более продуктивным чем традиционное крестьянское. А значит, как ему казалось, община неизбежно должна развалиться - создав несколько крупных фермерских хозяйств и большое число безземельных наемных рабочих. Этот процесс, который Ленин называл «расслоением крестьянства», формируя рынок рабочей силы - подстегивал тем самым экономическое развитие. За счет этого создавался и внутренний рынок промышленной продукции, коль скоро крупное фермерское хозяйство нуждалось в закупках промышленной продукции и благодаря тому что наемные работники были вынуждены покупать пищу и одежду вместо того, что-бы производить ее самостоятельно. Таким образом Ленин был убежден в том что капиталистическая экономика успешно развивается и что тем самым создается фундамент для дальнейшего экономического развития России. При этом, он был уверен и в том, что капиталистическое развитие приведет к революции, коль скоро быстрое экономическое развитие будет осуществляться за счет доходов рабочего и дифференциация крестьянства приведет к его восстанию. События 1905-07 и 1917 годов по-видимому подтверждают Ленинские предсказания... Но небыло ли это простым совпадением?
В оценках способности царской России к самостоятельному и устойчивому росту Александр Гершенкрон был меньшим оптимистом чем Ленин. Как и Ленин он видел проблемы Российской экономики в сохранении крестьянской общины. Однако в вопросе о расслоении крестьянства взгляды Гершенкрона отличались от Ленинских. В то время как Ленин считал расслоение краеугольным камнем внутреннего рынка, Гершенкрон указывал на то, что именно государство являлось основным потребителем промышленной продукции прежде всего в рамках программы железнодорожного строительства. К 1913 году Россия имела сеть из 70156 километров железнодорожных путей (Хромов 1950, стр. 462). Высокие таможенные тарифы подстегивали отечественное производство локомотивов и рельс. Рост экономики, таким образом, был диспропорционален - большей частью базируясь на росте промышленного производства. Согласно Гершенкрону экономический рост России был сомнительным достижением базировавшемся исключительно на государственной поддержке и не создавшим сколько-нибудь существенного массового благосостояния. Хроническая нищета деревни стала основой для событий 1905-07 и 1917 годов.
К столь-же пессимистическим выводам пришли исследователи Российского делового мира и его взаимоотношения с государством. Исследования показали то, в какой степени государственная политика и русская культурная традиция подавляли предприимчивость и блокировали установление капиталистического общества Западного типа. В отличие от оценок Гершенкрона утверждалось что «Россия … прежде всего сдерживалась государственными структурами и проводимой ими политикой», что включало в себя «неясность прав собственности и ограниченный доступ к капиталам, рынкам и навыкам» (Карстенсен и Гуров 1983, стр. 355). Корпоративное законодательство может служить тому ярким примером. Вместо инкорпорирования простой юридической регистрацией - обычной практики для развитых стран и Японии, Российская «концессионная система инкорпорирования мешала свободному появлению корпораций за счет юридических проволочек». В общем деловой успех в существенной степени зависел он государственной поддержки. Тарифы, субсидии, проценты по кредитам изменялись в зависимости от произвола и капризов бюрократии (Оуэн 1995, стр. 21-22). Имперская политика отнюдь не базировалась на тезисе Адама Смита, согласно которому взаимодействие личных интересов производителей способствует общественному благу. Вместо этого государство вмешивалось в деятельность частных фирм в такой степени что возможность спонтанного экономического роста была маловероятной.
Современные представления об экономики предполагают то, что ясно определенные права собственности и стабильное правовое пространство способствуют капиталистическому развитию, тогда как произвольная регуляция и коррупция этому развитию препятствуют (Норт и Томас 1973; Норт 1990). Правовой и коммерческий климат существовавший в Российской империи отнюдь не соответствовал необходимым для нормального капиталистического развития условиям. «Какой бы энергичной ни была экономическая политика царского правительства, она не создала незыблемого основания законности» (Оуэн 1995, стр. 28). Можно утверждать то, что Россия в 1900 году очень сильно напоминала Россию образца 2000 года, равно как и многие провалившиеся в своих модернизационных усилиях страны третьего мира.
Подобные черты российской политики были далеко не случайны - они широким образом отражали существо глубоко укорененного сентиментального антикапитализма и крайней реакционности царя. МакДэниэл (1988, стр. 17) констатирует что «крепость и узаконеность капитализма зависит от триады институтов крайне слабо укорененных в России в следствии ее самодержавной политической структуры - то есть от частой собственности, законности и контракте. Без них отсутствовали прочные основания для инициативности и авторитетности предпринимателя». Карстенсен и Гуров (1983, стр. 353-54) выделяли три направления влиявшие на политику царя. Традиционалисты - подобные Плеве явно противостояли индустриализации и модернизации и в том числе и Западной системе собственности и права. Индустриализаторы - подобные Витте, предполагали осуществить индустриализацию без модернизации. «Подобного рода индустриализаторы крайне редко решались допустить или хотя-бы провозгласить необходимость существенных институциональных реформ, в особенности таких, каковые угрожали ограничить власть и юрисдикцию центра». И наконец - модернизаторы, подобные Столыпину, были более всех готовы менять основополагающие для России структуры. И хотя Столыпину удалось запустить механизм аграрной реформы, позиции его группы были крайне шаткими и сам Столыпин, до собственной гибели - был серьезно дискредитирован нападками традиционалистов. В этой связи занятно то, что наследник Российского престола прослушал лекционный курс по экономике, восхвалявший преимущества частной собственности и государства в виде ночного сторожа. И хотя Николай II написал по итогам курса вполне удовлетворительную экзаменационную работу, практическим образом воплощать в жизнь материал лекций он не собирался (Оуэн 1995, стр. 28; Ананьич 1983, стр. 136).
Притом, что значительное число исследователей придерживалось весьма пессимистической трактовки развития и перспектив имперской экономики, существует и более оптимистическая школа утверждающая продвижение страны по пути быстрого экономического роста на Западный манер. Миронов (2000) оспаривал пессимистические выводы историков делового мира, утверждая то, что Россия строила правовую систему и гражданское общество способное в конечном счете дать толчек для развития по Европейскому пути. Грегори (1994) придерживался столь-же оптимистического истолкования экономических перспектив царской России. Его работа заслуживает к себе особенного внимания благодаря практическому вкладу в изучение двух проблем. Во-первых, это вычисление российского национального дохода за период с 1885 по 1913 годы, достаточно точно демонстрирующие стремительный экономический рост. Во-вторых, он показал то, что росла и производительность сельского хозяйства, и что таким образом оно вносило огромный вклад в рост ВВП. Рост сельско-хозяйственной производительности по-видимому оспаривает Гершенкорнов пессимизм основанный на представлениях о косности крестьянской общины.
И хотя расчеты Грегори существенным образом повлияли на сам ход дебатов, его выводы достаточно уязвимы. Он утверждает то, что Россия осуществляла спонтанный - не основанный на коньюнктуре или политике государства, «модернизационый экономический рост», что поднимало уровень жизни и могло-бы продолжаться на всем протяжении ХХ века. Ну а коль скоро экономика развивалась настолько успешно, у революции 1917 года не может быть никаких экономических корней. «Связь между экономикой и политикой всегда была слабой. Заблуждения и недопонимания совершенно типичны во всех случаях использования экономики для объяснения динамики революционного процесса» (Грегори 1994, стр. 7). По мнению Грегори - если-бы капиталистическое развитие продолжилось сохраняя свои дореволюционные тенденции, то Россия достигла бы уровня жизни Западно Европейских стран к 1990 году.
Эта глава нашей работы покажет то, что именно пессимизм является адекватной оценкой имперской экономики. Мы предложим более точный анализ источников роста и распределения доходов, чем тот, которым оперировали сторонники оптимистического взгляда и наши выводы будут пессимистичными. Хотя ВВП на душу населения безусловно рос, это происходило большей частью за счет сельскохозяйственного бума - тесно связанного с особенностями мировой экономики XIX-го века. Вклад промышленности при этом был в целом не особенно велик и ко всему прочему, он базировался на государственной поддержке, каковая в дальнейшем не могла оставаться неизменной. Более того, бурное экономическое развитие послужило основой для эскалации серьезных конфликтов интересов между основными классами общества что и проявилось в 1917 году. Потребовались поражения Первой Мировой Войны и некомпетентность и авторитаризм царя, эффективность большевистской организации для создания революции, но имперская экономика была плодородно почвой для развития радикальной политики.
продолжение...