вот теперь почти через год
Все мы пишем о любви одинаковыми буквами, иногда чопорно или нервно срываясь на иностранный. Корчим рожи, морщим лоб, нелепо шутим. Каждый из нас имеет свой маленький том живых душ и еще один - мертвых, не к ночи будь они помянуты.
…Июль пах так, как и должен пахнут средний летний месяц в душном городе: нагретым асфальтом, немного - зацветающей липой и еще чем-то, что память уже не помнит, забросив на самый дальний пыльный чердак. К вечеру город становился полупрозрачен, ветер гнал бумажки по пыльному кольцу, обгоняя редкие автомобили. И когда тебе еще даже не четырнадцать, с любовью всё так до ужаса сложно, что потом уже даже смешно, но много-много позже. Оглядываясь назад, понимаешь, что помнишь имя, и не больше того.
А что с любовью как она есть? А оказывается, что любила в то время истово того человека, кого было страшно потерять и еще страшнее из-за возраста своего видеть день, два, три, неделю худые родные любимые руки. Когда кто-то успокаивает, говоря про солидный преклонный возраст и говорит какую-то совершеннейшую чушь, чушь, нелепость, боже.
И ты сидишь и боишься.
И я еще с мая месяца готова через квартал бегом за лекарством, или мыть посуду, шепча что-то губами, какие-то молитвы, которым никто никогда не учил, лишь бы всё это помогло, только бы всё было хорошо.
А было хорошо. Все эти тринадцать лет до, все эти двадцать лет после. Пока снова, возраст, родные руки на диване и тебе до жути страшно и больно внутри, и это нельзя показывать.
А я сижу тут перед вами с красным носом и ничего не могу сделать.
…Июль пах так, как и должен пахнут средний летний месяц в душном городе: нагретым асфальтом, немного - зацветающей липой и еще чем-то, что память уже не помнит, забросив на самый дальний пыльный чердак. К вечеру город становился полупрозрачен, ветер гнал бумажки по пыльному кольцу, обгоняя редкие автомобили. И когда тебе еще даже не четырнадцать, с любовью всё так до ужаса сложно, что потом уже даже смешно, но много-много позже. Оглядываясь назад, понимаешь, что помнишь имя, и не больше того.
А что с любовью как она есть? А оказывается, что любила в то время истово того человека, кого было страшно потерять и еще страшнее из-за возраста своего видеть день, два, три, неделю худые родные любимые руки. Когда кто-то успокаивает, говоря про солидный преклонный возраст и говорит какую-то совершеннейшую чушь, чушь, нелепость, боже.
И ты сидишь и боишься.
И я еще с мая месяца готова через квартал бегом за лекарством, или мыть посуду, шепча что-то губами, какие-то молитвы, которым никто никогда не учил, лишь бы всё это помогло, только бы всё было хорошо.
А было хорошо. Все эти тринадцать лет до, все эти двадцать лет после. Пока снова, возраст, родные руки на диване и тебе до жути страшно и больно внутри, и это нельзя показывать.
А я сижу тут перед вами с красным носом и ничего не могу сделать.