Из воспоминаний баронессы Марии Дмитриевны Врангель.
Оригинал взят у kazagrandy в Из воспоминаний баронессы Марии Дмитриевны Врангель.
Фотография здесь всего одна, а вот ужасающая история заслуживает внимания...
"Люди-Звери".
Опубликовано: "Русская летопись",
Париж.
Издание "Русского очага" в Париже, кн. 6, 1924, стр. 161-166.
"Если бы каждый из нас, очевидцев эпохи большевизма, хоть бы один факт, им
пережитый или ему достоверно известный об изуверствах большевиков, - занес бы
на страницы печати, какой бы грандиозно-чудовищный памятник современным «героям»,
исчадиям ада, был бы оставлен потомству!
Бежала я из Петрограда в конце октября 1920 г., стало быть, пережила там эпоху
разгара расстрелов: после убийства Урицкого было расстреляно несчетное число лиц,
преимущественно офицеров, хотя Урицкий был убит евреем, ничего общего с офицерской
средой не имевшим.
Затем настали бесконечные кронштадтские расстрелы, далее - уничтожение целого ряда
выдающихся деятелей кадетской партии, объявленных вне закона.
Расстрелы без всякого предъявления обвинения Великих Князей: Павла Александровича,
Николая и Георгия Михайловичей, Дмитрия Константиновича. Расстрелы после
убийства Володарского и т. д. - несть числа.
Людей расстреливали, как воробьев. До этого томили в тюрьмах и истязали.
Всё это совершалось на почве политического и классового изуверства.
Воздух, насыщенный кровавыми миазмами, отравил и огрубил душу и сердце простого,
полудикого русского человека, по существу, несомненно, добродушного и, как казалось
до сих пор, богобоязненного.
Нижеследующий мой рассказ - яркая иллюстрация чудовищного озверения человека в дни
большевизма. Этот характерный эпизод - трагический расстрел, при потрясающей обстановке,
нашего племянника, барона Г.М. Врангеля.
Барон Георгий Михайлович Врангель, владелец большого имения Торосово близ станции
Волосово Балтийской ж.д., в двух половиной часах от Петрограда, - жил в деревне безвыездно.
Он был удивительно добродушный, безобидный человек, политикой не занимался.
Образцовый семьянин, увлекался молочным хозяйством. Был любим крестьянами.
В дни подхода красных войск к Ямбургу по пути то и дело этделялись небольшие отрядики,
расползались по деревням и, етобы потешиться, грабили и убивали помещиков.
Однажды в зимнюю ночь, очень морозную, один из таких этрядиков пробрался в
Торосовский парк и через террасу ворвался в дом, выбив окна.
Перепуганная семья, состоявшая из семидесятилетней старухи-матери, племянника,
его жены и четверых детей мал-мала меньше, бросилась, в чем были, в комнату,
где уцелели стекла, и заперлась на замок.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушению всё, что было
под рукой: взламывала ящики, содержимым наполняла карманы, вязала в узлы.
Висевшим по стенам изображениям предков зачем-то повыкололи глаза. Разбивали в мелкие
куски Севрский фарфор. Прекрасную мебель XVIII столетия превращали прикладами ружей в щепы.
Рояль разбили вдребезги.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяев. Наткнулись на запертую дверь.
Бросились разбивать уцелевшие окна. Как ураган влетели в комнату, где, полумертвые
от перепуга, сидели, прижавшись друг к другу, несчастные родители и дети.
Красноармейцы крикнули: «А где же мерзавец этот?» - и, увидев племянника, вытащили его,
поставили к стенке, прицелились и, несмотря на отчаянные крики жены и матери и плач детей,
выстрелили, но промахнулись, раздробив лишь руку, которая повисла, как плеть, выстрелили
вторично и убили его наповал.
Старуха-мать, бросившаяся к сыну, тут же свалилась без чувств.
Оторвали жену племянника от детей, выгнали на мороз, объявили ей, что может идти на
все четыре стороны, детей не дадут. «А кто посмеет ее взять в хату, - крикнул главарь,
-хату спалим». Тут же стоявшая дворня и любопытствующие безмолвствовали.
Дети, старшему - семь лет, младшему - один год, как затравленные зверьки, забились
в угол и, как рассказывала мне мать, сами себе зажимали рот ручонками, чтобы не кричать.
Их вытащили из комнаты и, что бы за потеху придумали с ними - не знаю, но только
староста, старик, живший в доме 45 лет, бросился в ноги разбойникам и стал молить отдать
детей ему.
«Ну что ж, коль охота, - бери щенят к себе», - смилостивились они.
Заикнулся было старик: «Нельзя ли, мол, позвать священника». - «Тащи, тащи, шута горохового,
- крикнули они. - Здесь деревьев много, пусть попляшет на первом суку...»
«А хоронить мы будем сами. Барону и честь баронская», -объявили они... и швырнули
покойника на балкон, совсем обнажив его.
Несчастная жена его всю ночь провела в лесу, под деревом. Старик-староста хоть успел
ей сунуть теплый платок, чтобы на лютом морозе укрыться немного.
Как стало светать, она поплелась в женский монастырь, расположенный вблизи.
Там монахини отогрели и накормили ее. Прожив у них три дня, она решила пойти справиться
о детях, а также хотела узнать, где похоронен ее муж.
На заре, крадучись, она пробралась к старосте. От него узнала, что тело до сих пор
не похоронено, валяется на террасе, но, по-видимому, сегодня что-то будет, так как
с вечера понаехала целая ватага.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность хоть одним глазком взглянуть,
что будут творить с ей дорогим трупом.
Старик дал ей теплую кофту своей старухи, голову она закутала в теплый платок и
замешалась в толпу любопытствующих.
Долго пришлось ждать, пока это отребье рода человеческого изволило проснуться.
И вот, один за одним, повыползала разбойничья ватага на террасу.
Втащили ящик, наскоро сколоченный из досок. С прибаутками и хохотом подняли
закоченелый труп, поставили его; двое для поддержки подхватили его под руки.
Так как, вероятно, широко застывшие глаза смущали их, один подошел и проткнул
чем-то покойнику глаза. В полуоткрытый рот вставили окурок.
Всё это сопровождалось диким хохотом и цинич-ными остротами.
Затем раздалась команда, все схватились за руки и в сатанинском экстазе, распевая
садистские песни, изуверы кружились и плясали вокруг трупа, как исступленные.
Были ли они пьяны с утра или зверство опьянило их - не знаю.
Намаялись. Раздалась команда: «Вали, вали его». Так как ящик оказался коротковат,
они с гиком стали труп туда забивать прикладами, как тушу.
Новый окрик: «Становись в очередь». Распорядитель подошел и плюнул.
«Барону - баронская честь», - гаркнул он. То же проделали за ним остальные.
На этом «церемониал» был закончен. «Церемониймейстер» обратился к глазеющим:
«Эй, кто хочет, тащи эту падаль в помойную яму», - и с грохотом и улюлюканьем,
со всего размаха, по ступеням террасы скатили ящик в сад.
Подошел старик-староста, за ним, цепляясь, детишки, втащил ящик на приготовленные
им розвальни. Усыпал ящик еловыми ветвями...
Взял годовалого на руки, других посадил подле ящика и пошел хоронить поруганного...
Выражение лица рассказывавшей мне это жены его, без единой слезинки, неописуемо и незабываемо...
Этот рассказ подтвердил мне и дополнил старший брат покойного, вскоре последовавший
за ним. Спустя два месяца он был призван для регистрации.
Вступить в красную армию отказался и, как контрреволюционер, был расстрелян.
Злоключения несчастной женщины с расстрелом мужа не кончились. Выгнанная из имения,
с четырьмя детьми, она перебралась в Петроград.
И вот, неся усиленную физическую работу, стоя в хвостах, живя с детишками впроголодь,
изнемогая от холода, она влачила свои печальные дни.
Я никогда не забуду, как однажды она навестила меня. Зеленая, изможденная,
унизанная детьми: один на одной руке, другой на другой и два держались за платье.
Старший, семилетний мальчик, обожал отца. От нервного потрясения, плохого питания
он таял с каждым днем и, наконец, заболел дезинтерией.
Лечить его дома и питать - средств не было, и несчастная мать, заручившись
содействием знакомого доктора, поместила ребенка в больницу.
Положение его было очень серьезное. Высокая температура вконец изнурила его
хилое тельце.
Мальчик метался, в бреду неустанно призывал отца. Несмотря на самое внимательное
отношение врача, он, видимо, угасал.
Как-то раз, придя в сознание, мальчик, увидев плачущую мать, сказал:
«Мамочка, милая, не плачь, я к Боженьке приду, там папочку увижу».
И вот однажды вечером, во время обхода доктора, в присутствии сиделки доктор
с сердечным участием сказал матери: « Мне больно Вас огорчить. Положение ребенка
безнадежно, он едва ли доживет до утра». Молча пожала она его руку. Доктор ушел.
Несчастная мать припала к ребенку, осыпая его поцелуями.
Как вдруг над ухом ее раздался резкий, вульгарный окрик сиделки:
«Ну, будет, будет лизаться!» - и она, схватив ребенка за ноги, потянула его.
Ребенок вздрогнул, он еще дышал, держал мать за руку. На встревоженный вопрос
потрясенной горем матери: «Бога ради, оставьте, что вы хотите делать с ним?»
-сиделка грубо крикнула: «Да нешто не слышала, доктор сказал, что ему крышка,
сейчас ноги протянет. Что место-то занимать, чего тут возжаться? Новой дохлятины
понатащили во сколько, местов больше нет».
И, несмотря на отчаянные мольбы матери, вырвала ребенка из ее рук и потащила в мертвецкую.
Мать бросилась за ней. Добежав, она увидела потрясающую картину...
В комнате лежали горы обнаженных трупов, которые, за недостатком перевозочных
средств и гробов, ждали очереди быть похороненными. Среди них было много уже разложившихся,
воздух стоял смрадный.
Отыскав своего ребенка, она взяла его в свои объятия... По счастью, через полчаса он умер.
Подобными иллюстрациями, рисующими злосчастное существование обывателей нашей
Страдалицы-Родины, можно бы наполнить целые тома.
Конечно, каждый из нас знает, что террор - это только один из острых шипов
тернового венца нашей Отчизны".
+++
Баронесса Мария Дмитриевна Врангель (до брака Дементьева-Майкова) родилась
18 апреля в 1858 года.
Мать главнокомандующего Русской армией Петра Николаевича.
В 1920 году бежала из Петрограда в Финляндию и позже переехала в Сербию.
Умерла 18 ноября 1944 года в Брюсселе.
.
Фотография здесь всего одна, а вот ужасающая история заслуживает внимания...
"Люди-Звери".
Опубликовано: "Русская летопись",
Париж.
Издание "Русского очага" в Париже, кн. 6, 1924, стр. 161-166.
"Если бы каждый из нас, очевидцев эпохи большевизма, хоть бы один факт, им
пережитый или ему достоверно известный об изуверствах большевиков, - занес бы
на страницы печати, какой бы грандиозно-чудовищный памятник современным «героям»,
исчадиям ада, был бы оставлен потомству!
Бежала я из Петрограда в конце октября 1920 г., стало быть, пережила там эпоху
разгара расстрелов: после убийства Урицкого было расстреляно несчетное число лиц,
преимущественно офицеров, хотя Урицкий был убит евреем, ничего общего с офицерской
средой не имевшим.
Затем настали бесконечные кронштадтские расстрелы, далее - уничтожение целого ряда
выдающихся деятелей кадетской партии, объявленных вне закона.
Расстрелы без всякого предъявления обвинения Великих Князей: Павла Александровича,
Николая и Георгия Михайловичей, Дмитрия Константиновича. Расстрелы после
убийства Володарского и т. д. - несть числа.
Людей расстреливали, как воробьев. До этого томили в тюрьмах и истязали.
Всё это совершалось на почве политического и классового изуверства.
Воздух, насыщенный кровавыми миазмами, отравил и огрубил душу и сердце простого,
полудикого русского человека, по существу, несомненно, добродушного и, как казалось
до сих пор, богобоязненного.
Нижеследующий мой рассказ - яркая иллюстрация чудовищного озверения человека в дни
большевизма. Этот характерный эпизод - трагический расстрел, при потрясающей обстановке,
нашего племянника, барона Г.М. Врангеля.
Барон Георгий Михайлович Врангель, владелец большого имения Торосово близ станции
Волосово Балтийской ж.д., в двух половиной часах от Петрограда, - жил в деревне безвыездно.
Он был удивительно добродушный, безобидный человек, политикой не занимался.
Образцовый семьянин, увлекался молочным хозяйством. Был любим крестьянами.
В дни подхода красных войск к Ямбургу по пути то и дело этделялись небольшие отрядики,
расползались по деревням и, етобы потешиться, грабили и убивали помещиков.
Однажды в зимнюю ночь, очень морозную, один из таких этрядиков пробрался в
Торосовский парк и через террасу ворвался в дом, выбив окна.
Перепуганная семья, состоявшая из семидесятилетней старухи-матери, племянника,
его жены и четверых детей мал-мала меньше, бросилась, в чем были, в комнату,
где уцелели стекла, и заперлась на замок.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушению всё, что было
под рукой: взламывала ящики, содержимым наполняла карманы, вязала в узлы.
Висевшим по стенам изображениям предков зачем-то повыкололи глаза. Разбивали в мелкие
куски Севрский фарфор. Прекрасную мебель XVIII столетия превращали прикладами ружей в щепы.
Рояль разбили вдребезги.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяев. Наткнулись на запертую дверь.
Бросились разбивать уцелевшие окна. Как ураган влетели в комнату, где, полумертвые
от перепуга, сидели, прижавшись друг к другу, несчастные родители и дети.
Красноармейцы крикнули: «А где же мерзавец этот?» - и, увидев племянника, вытащили его,
поставили к стенке, прицелились и, несмотря на отчаянные крики жены и матери и плач детей,
выстрелили, но промахнулись, раздробив лишь руку, которая повисла, как плеть, выстрелили
вторично и убили его наповал.
Старуха-мать, бросившаяся к сыну, тут же свалилась без чувств.
Оторвали жену племянника от детей, выгнали на мороз, объявили ей, что может идти на
все четыре стороны, детей не дадут. «А кто посмеет ее взять в хату, - крикнул главарь,
-хату спалим». Тут же стоявшая дворня и любопытствующие безмолвствовали.
Дети, старшему - семь лет, младшему - один год, как затравленные зверьки, забились
в угол и, как рассказывала мне мать, сами себе зажимали рот ручонками, чтобы не кричать.
Их вытащили из комнаты и, что бы за потеху придумали с ними - не знаю, но только
староста, старик, живший в доме 45 лет, бросился в ноги разбойникам и стал молить отдать
детей ему.
«Ну что ж, коль охота, - бери щенят к себе», - смилостивились они.
Заикнулся было старик: «Нельзя ли, мол, позвать священника». - «Тащи, тащи, шута горохового,
- крикнули они. - Здесь деревьев много, пусть попляшет на первом суку...»
«А хоронить мы будем сами. Барону и честь баронская», -объявили они... и швырнули
покойника на балкон, совсем обнажив его.
Несчастная жена его всю ночь провела в лесу, под деревом. Старик-староста хоть успел
ей сунуть теплый платок, чтобы на лютом морозе укрыться немного.
Как стало светать, она поплелась в женский монастырь, расположенный вблизи.
Там монахини отогрели и накормили ее. Прожив у них три дня, она решила пойти справиться
о детях, а также хотела узнать, где похоронен ее муж.
На заре, крадучись, она пробралась к старосте. От него узнала, что тело до сих пор
не похоронено, валяется на террасе, но, по-видимому, сегодня что-то будет, так как
с вечера понаехала целая ватага.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность хоть одним глазком взглянуть,
что будут творить с ей дорогим трупом.
Старик дал ей теплую кофту своей старухи, голову она закутала в теплый платок и
замешалась в толпу любопытствующих.
Долго пришлось ждать, пока это отребье рода человеческого изволило проснуться.
И вот, один за одним, повыползала разбойничья ватага на террасу.
Втащили ящик, наскоро сколоченный из досок. С прибаутками и хохотом подняли
закоченелый труп, поставили его; двое для поддержки подхватили его под руки.
Так как, вероятно, широко застывшие глаза смущали их, один подошел и проткнул
чем-то покойнику глаза. В полуоткрытый рот вставили окурок.
Всё это сопровождалось диким хохотом и цинич-ными остротами.
Затем раздалась команда, все схватились за руки и в сатанинском экстазе, распевая
садистские песни, изуверы кружились и плясали вокруг трупа, как исступленные.
Были ли они пьяны с утра или зверство опьянило их - не знаю.
Намаялись. Раздалась команда: «Вали, вали его». Так как ящик оказался коротковат,
они с гиком стали труп туда забивать прикладами, как тушу.
Новый окрик: «Становись в очередь». Распорядитель подошел и плюнул.
«Барону - баронская честь», - гаркнул он. То же проделали за ним остальные.
На этом «церемониал» был закончен. «Церемониймейстер» обратился к глазеющим:
«Эй, кто хочет, тащи эту падаль в помойную яму», - и с грохотом и улюлюканьем,
со всего размаха, по ступеням террасы скатили ящик в сад.
Подошел старик-староста, за ним, цепляясь, детишки, втащил ящик на приготовленные
им розвальни. Усыпал ящик еловыми ветвями...
Взял годовалого на руки, других посадил подле ящика и пошел хоронить поруганного...
Выражение лица рассказывавшей мне это жены его, без единой слезинки, неописуемо и незабываемо...
Этот рассказ подтвердил мне и дополнил старший брат покойного, вскоре последовавший
за ним. Спустя два месяца он был призван для регистрации.
Вступить в красную армию отказался и, как контрреволюционер, был расстрелян.
Злоключения несчастной женщины с расстрелом мужа не кончились. Выгнанная из имения,
с четырьмя детьми, она перебралась в Петроград.
И вот, неся усиленную физическую работу, стоя в хвостах, живя с детишками впроголодь,
изнемогая от холода, она влачила свои печальные дни.
Я никогда не забуду, как однажды она навестила меня. Зеленая, изможденная,
унизанная детьми: один на одной руке, другой на другой и два держались за платье.
Старший, семилетний мальчик, обожал отца. От нервного потрясения, плохого питания
он таял с каждым днем и, наконец, заболел дезинтерией.
Лечить его дома и питать - средств не было, и несчастная мать, заручившись
содействием знакомого доктора, поместила ребенка в больницу.
Положение его было очень серьезное. Высокая температура вконец изнурила его
хилое тельце.
Мальчик метался, в бреду неустанно призывал отца. Несмотря на самое внимательное
отношение врача, он, видимо, угасал.
Как-то раз, придя в сознание, мальчик, увидев плачущую мать, сказал:
«Мамочка, милая, не плачь, я к Боженьке приду, там папочку увижу».
И вот однажды вечером, во время обхода доктора, в присутствии сиделки доктор
с сердечным участием сказал матери: « Мне больно Вас огорчить. Положение ребенка
безнадежно, он едва ли доживет до утра». Молча пожала она его руку. Доктор ушел.
Несчастная мать припала к ребенку, осыпая его поцелуями.
Как вдруг над ухом ее раздался резкий, вульгарный окрик сиделки:
«Ну, будет, будет лизаться!» - и она, схватив ребенка за ноги, потянула его.
Ребенок вздрогнул, он еще дышал, держал мать за руку. На встревоженный вопрос
потрясенной горем матери: «Бога ради, оставьте, что вы хотите делать с ним?»
-сиделка грубо крикнула: «Да нешто не слышала, доктор сказал, что ему крышка,
сейчас ноги протянет. Что место-то занимать, чего тут возжаться? Новой дохлятины
понатащили во сколько, местов больше нет».
И, несмотря на отчаянные мольбы матери, вырвала ребенка из ее рук и потащила в мертвецкую.
Мать бросилась за ней. Добежав, она увидела потрясающую картину...
В комнате лежали горы обнаженных трупов, которые, за недостатком перевозочных
средств и гробов, ждали очереди быть похороненными. Среди них было много уже разложившихся,
воздух стоял смрадный.
Отыскав своего ребенка, она взяла его в свои объятия... По счастью, через полчаса он умер.
Подобными иллюстрациями, рисующими злосчастное существование обывателей нашей
Страдалицы-Родины, можно бы наполнить целые тома.
Конечно, каждый из нас знает, что террор - это только один из острых шипов
тернового венца нашей Отчизны".
+++
Баронесса Мария Дмитриевна Врангель (до брака Дементьева-Майкова) родилась
18 апреля в 1858 года.
Мать главнокомандующего Русской армией Петра Николаевича.
В 1920 году бежала из Петрограда в Финляндию и позже переехала в Сербию.
Умерла 18 ноября 1944 года в Брюсселе.
.