- Господа, за нашего старшего фейерверкера - до дна!
Памяти моего деда Никанора Гавриловича, тоже служившего старшим фейерверкером в царской армии, посвящается!
...Вечером у батарейцев пьянка, какой, наверное, даже охотники Крестовского не устраивали. Впрочем, охотники тоже там, у здания реального училища, где разместилась большая часть батальона. И Вика, и Алеша Беме, и штабс-капитан Соловьев с поручиком Фроловым, и ротные со взводными. Ой, да попили! Даже наш славный полковник Саввич позже приходит и подсаживается, изредка качая головой.
Нижние чины катят и катят бочата с пивом из подвалов купцов Кружиных. Офицеры подливают в пиво сладкого льговского самогона. На дощатых столах - мясо кусками, колбасы кругами, сыры головами, хлеб караваями. Пьют и кричат офицеры:
- Русской артиллерии - ура!
- Добровольческой армии - ура!
- Нашему Батальону - ура!
Приглашены также Корниловцы. Они приходят. Им сразу чарочку, точнее - ковшичек!
- Господин капитан, за нашу победу!
- Ур-ра!
- За наши пушки!
- Ур-ра!
- Господа, за нашего старшего фейерверкера - до дна!
- Ур-ра! - ревут батарейцы.
А Чусовских сидит за дальним столом. Опять на груди Военный крест и Георгиевская медаль - он их перед боем всегда сдает на хранение Саввичу, как и гитару. Сидит он со своими закрученными кверху усами и, довольно-таки хмельной, ведет беседу:
- Кто германский плен прошел, того и большевицкий не ухайдакат... Выберется к своим так ли, иначе ли... Нет, что ли?.. Конвоир оказался из моего же дивизиона, вместе болото черпали на Стоходе. Он меня и выпусти, а я к солдатушкам: сдавайся, робя, а не то наши вас в крендель свернут... Благодарю, господин поручик, ваше здоровье!
Он поднимает серебряную братину, нашу батальонную реликвию - его праздник нынче. И отпив водки да закусив хрустким огурчиком, продолжает безо всякого перехода:
- А вот, помню, в Марселе мы жареных восьминогов жубрили. Это, братики, скажу я вам, така специя, што держи штаны, а то снимут! Нас когды в Марсель-то привезли на пароходах, дали поначалу два денька на гулянку. Прошлись мы по тамошним ресторантам. Народу в Марселе - тучи, и все разный народишко, уй-не углядишь! Греки всяки, шпанцы, британцы, тальянцы, свой французский цыган все норовит деньгу выманить. Ну вот... А жареный восьминог это, скажу вам, без прецендентов, така сволочь... Но скусна гада!
- А на что, Михалыч, ему восемь ног?
- Ноги? А тебе твои две на что нужны? - подбивает он опять свой старорежимный ус. - Вот ты ими бегашь, а он своим ползат по дну морску, а заодно всяку живноссь хватат. Тот грек, как есть православнай был, а то бы - озолоти он меня! - эта восьминога не стал бы лопать. Но - грек же! Ах, как он его поджарил. Он его в уксусе сначала вымочил, потом распластал, чесноком с сольцой натер, масло оливково опять же с чесноком в котле нагрел, в тоё масло и выложил...
- Михалыч, а оливково масло - это что?
- Ты наше конопляно знашь? Как бы то же само...
Он остановился, глядя куда-то далеко-далеко, словно всматриваясь в свою марсельскую эпопею, и видя опять тех людей, гавань, пароходы, катера, буксиры, мачты рыбачьих барок, слыша крики на пристани, гул порта, гудки пароходов на рейде, визгливый скрип чаек, лавирующих между труб, рей, канатов, между волнами и небом.
Еще пригубил из серебряной братины. Потом словно отбивая видение, потряс головой и продолжал:
- А ишо у тех французов есть такой гриб, подземнай, трухель называтца. Они нарочно свиней натаскивают, те свиньи рылом роют, трухели ищут...
- Свиньи? - восклицает молодой коновод, парень в полотняной рубахе, простоватый на лицо, из недавнего пополнения.
- Она, свинья, чутье имет - чисто пес легавай, - словно не слышит Чусовских, но в то же время объясняет верно. - Она с-под земли дух трухеля ловит. Нашла, зараза, и давай пятаком рыть. Тут уж не зевай! У них там, во Франции, целы деревни тем трухелем пробавляются. Считай, как у нас: одни всем селом телеги ладят, други сапоги тачат со времен татарской мурзы, а те испокон веков холсты ткут, на Макарьевску ярмонку возят... Так и союзнички наши - трухелем живут.
- Да что за трухель такой, Валентин Михайлович?
- Гриб как гриб, - пожимает плечами он. - Наш боровик, поди, лучше, скусней... Только что в земле ростится. На вид хренотень одна, вроде бусой кулемы какой. А вишь-ко, в цене, однако. Французы за свой трухель огроманные деньги платят, даром что скупейный народишко...
Помолчал Валентин Чусовских, потом стал махать головой, будто отгонять мысли уполошные, а то водочную потягу невнятную, да вдруг как запечатал:
- Нет, ребяты, кабы не война да не царска воля, никоды бы в тую Францию не поехал...
И.А. Бабкин. "Старший фейерверкер Чусовских". Нью-Йорк, 1960 год
Читать рассказ полностью
...Вечером у батарейцев пьянка, какой, наверное, даже охотники Крестовского не устраивали. Впрочем, охотники тоже там, у здания реального училища, где разместилась большая часть батальона. И Вика, и Алеша Беме, и штабс-капитан Соловьев с поручиком Фроловым, и ротные со взводными. Ой, да попили! Даже наш славный полковник Саввич позже приходит и подсаживается, изредка качая головой.
Нижние чины катят и катят бочата с пивом из подвалов купцов Кружиных. Офицеры подливают в пиво сладкого льговского самогона. На дощатых столах - мясо кусками, колбасы кругами, сыры головами, хлеб караваями. Пьют и кричат офицеры:
- Русской артиллерии - ура!
- Добровольческой армии - ура!
- Нашему Батальону - ура!
Приглашены также Корниловцы. Они приходят. Им сразу чарочку, точнее - ковшичек!
- Господин капитан, за нашу победу!
- Ур-ра!
- За наши пушки!
- Ур-ра!
- Господа, за нашего старшего фейерверкера - до дна!
- Ур-ра! - ревут батарейцы.
А Чусовских сидит за дальним столом. Опять на груди Военный крест и Георгиевская медаль - он их перед боем всегда сдает на хранение Саввичу, как и гитару. Сидит он со своими закрученными кверху усами и, довольно-таки хмельной, ведет беседу:
- Кто германский плен прошел, того и большевицкий не ухайдакат... Выберется к своим так ли, иначе ли... Нет, что ли?.. Конвоир оказался из моего же дивизиона, вместе болото черпали на Стоходе. Он меня и выпусти, а я к солдатушкам: сдавайся, робя, а не то наши вас в крендель свернут... Благодарю, господин поручик, ваше здоровье!
Он поднимает серебряную братину, нашу батальонную реликвию - его праздник нынче. И отпив водки да закусив хрустким огурчиком, продолжает безо всякого перехода:
- А вот, помню, в Марселе мы жареных восьминогов жубрили. Это, братики, скажу я вам, така специя, што держи штаны, а то снимут! Нас когды в Марсель-то привезли на пароходах, дали поначалу два денька на гулянку. Прошлись мы по тамошним ресторантам. Народу в Марселе - тучи, и все разный народишко, уй-не углядишь! Греки всяки, шпанцы, британцы, тальянцы, свой французский цыган все норовит деньгу выманить. Ну вот... А жареный восьминог это, скажу вам, без прецендентов, така сволочь... Но скусна гада!
- А на что, Михалыч, ему восемь ног?
- Ноги? А тебе твои две на что нужны? - подбивает он опять свой старорежимный ус. - Вот ты ими бегашь, а он своим ползат по дну морску, а заодно всяку живноссь хватат. Тот грек, как есть православнай был, а то бы - озолоти он меня! - эта восьминога не стал бы лопать. Но - грек же! Ах, как он его поджарил. Он его в уксусе сначала вымочил, потом распластал, чесноком с сольцой натер, масло оливково опять же с чесноком в котле нагрел, в тоё масло и выложил...
- Михалыч, а оливково масло - это что?
- Ты наше конопляно знашь? Как бы то же само...
Он остановился, глядя куда-то далеко-далеко, словно всматриваясь в свою марсельскую эпопею, и видя опять тех людей, гавань, пароходы, катера, буксиры, мачты рыбачьих барок, слыша крики на пристани, гул порта, гудки пароходов на рейде, визгливый скрип чаек, лавирующих между труб, рей, канатов, между волнами и небом.
Еще пригубил из серебряной братины. Потом словно отбивая видение, потряс головой и продолжал:
- А ишо у тех французов есть такой гриб, подземнай, трухель называтца. Они нарочно свиней натаскивают, те свиньи рылом роют, трухели ищут...
- Свиньи? - восклицает молодой коновод, парень в полотняной рубахе, простоватый на лицо, из недавнего пополнения.
- Она, свинья, чутье имет - чисто пес легавай, - словно не слышит Чусовских, но в то же время объясняет верно. - Она с-под земли дух трухеля ловит. Нашла, зараза, и давай пятаком рыть. Тут уж не зевай! У них там, во Франции, целы деревни тем трухелем пробавляются. Считай, как у нас: одни всем селом телеги ладят, други сапоги тачат со времен татарской мурзы, а те испокон веков холсты ткут, на Макарьевску ярмонку возят... Так и союзнички наши - трухелем живут.
- Да что за трухель такой, Валентин Михайлович?
- Гриб как гриб, - пожимает плечами он. - Наш боровик, поди, лучше, скусней... Только что в земле ростится. На вид хренотень одна, вроде бусой кулемы какой. А вишь-ко, в цене, однако. Французы за свой трухель огроманные деньги платят, даром что скупейный народишко...
Помолчал Валентин Чусовских, потом стал махать головой, будто отгонять мысли уполошные, а то водочную потягу невнятную, да вдруг как запечатал:
- Нет, ребяты, кабы не война да не царска воля, никоды бы в тую Францию не поехал...
И.А. Бабкин. "Старший фейерверкер Чусовских". Нью-Йорк, 1960 год
Читать рассказ полностью