(no subject)
#tbt
Недавно мне попалось на глаза письмо дяди Бори, написанное в 80-м году, вскоре после того, как он попал в Америку и незадолго до его трагической кончины. Письмо глубоко личное, не письмо даже, а крик души. Но оно, по крйней мере история, завесу над которой оно приоткрывает, заслуживает того, чтобы о нем узнали. В сороковых годах дядя попал в мясорубку ГУЛАГа, причем попал не просто так, как огромное множество людей, а за вполне конкретное дело. Хотя с нормальной человеческой точки зрения преступлением это дело назвать трудно. Впрочем, обо всем по порядку.
Боря родился на Украине в двадцатых годах в семье раввина. Семья чудом пережила Гражданскую войну, впрочем, увы, не вся, Борин дед, раввин соседнего местечка, был зверски убит во время погрома. После революции религиозным деятелям пришлось не просто. Органы могли арестовать "для профилактики". Воинствующив атеисты, в том числе евсековцы, могли, невзирая на возраст, выгонять на улицы убирать снег "для трудового перевоспитания", могли всё.
Спасаясь от религиозных преследований, семья перебралась в Москву, потом была война и эвакуация. И тут случилось неожиданное. К концу войны Сталину понадобилось задружиться с Польшей и для "упорядочения отношений СССР и Польши" было заключено соглашение "о порядке выхода из советского гражданства и переселения лиц польской и еврейской национальности в Польшу". Для многих религиозных евреев Советского Союза это приоткрывшееся окошко было единственной возможность выехать туда, где они бы могли свободно соблюдать обычаи своей веры, - в стране ленинских субботников и исторического материализма выполнение самых базовых заповедей было сопряжено с немалым риском потери средств к существованию, свободы, а то и жизни. Пользуясь неразберихой, царившей в послевоенных западных областях СССР, и традиционным желанием чиновников подзаработать, отчаянные люди добывали документы о рождении или проживании до войны на территории Польши и перебирались через границу. Сразу по окончании войны Боря со старенькими родителями переехал во Львов с намерением уехать в Польшу и, далее, в Палестину, где еще с начала 20-х жила его сестра. Когда он с родителями очутился в Кракове, Польша закрыла западные границы, и они на какое-то время там застряли. В Кракове на него вышли представители любавичского движения. Они предложили Боре принять участие в помощи хасидам пытавшимся уехать из России. Положение их во Львове было ужасным. У многих не было средств для существования, для приобретения документов на выезд.
Как пишет Боря, представителям хасидов
"не нужно было прикладывать много сил, чтобы убедить меня в важности и необходимости нашей поездки. Все казалось тогда очень просто. Пока Польша закрыла границу вернуться обратно во Львов, открыть регулярную связь через границу и обратно по пересылке денег (для помощи нуждающимся - АК) и затем вернуться в Краков. Мною владела еще мысль: у меня в России остался брат, находившийся в то время в армии, за которого я очень переживал. Поэтому я думал наряду с благородной миссией, я смогу вырвать брата (в это время объявили о демобилизации его возраста) и вместе с ним вернуться в Краков к родителям. Так думалось тогда, в 20 лет. Думалось хорошо, но получилось очень плохо."
По фальшивым документам Боря с партнером перебрались обратно в СССР и попали во Львов. Во Львове они связались с тамошним представителем хасидов Менделем Футерфасом. Продолжаю цитировать:
"Футерфас с группой евреев пытались пассажирским поездом переехать границу, но были арестованы. Причина ареста мне неизвестна. После провала группы Менделе Футерфаса в городе начались аресты. Вместо Менделе Футерфаса остался Мойше-Хаим Дубровский. Положение евреев было ужасное. Со всех концов страны хасиды ехали во Львов. Необходимо было остановить их в городах близ Львова. Тем, которые уже были во Львове нужно было немедленно уезжать обратно, так как кто-то ... смалодушничал и начал выдавать всех людей, которые думали о выезде. Достаточно было одного подтверждения о принадлежности к хасидам и человек арестовывался вместе с семьей, детьми. Потянулась цепь арестов. Нужны были деньги, чтобы помочь евреям - теперь уже бежать из Львова, дать людям хоть немного на питание, на дорогу... Я вспоминаю подвальное помещение, в котором в подполье находился Мойше-Хаим Дубровский, мы принесли ему очередную порцию денег. Печать горя лежала на его благообразном лице. Он не думал про себя, хотя ему грозила самая большая опасность быть арестованным. Все его мысли были направлены на то, как спасти евреев. Кольцо все сужалось и вокруг нас. Мы пытались вырваться через другие города, но везде все было закрыто. В апреле 1947 года мы были арестованы во Львове и через неделю этапированы в Москву на Лубянку. За пять месяцев пребывания во Львове мы не сумели много сделать, но свою долю в отправке одного эшелона и, еще больше, в спасении многих евреев от неминуемого ареста внесли. Нет сил, чтобы на бумаге изложить эти черные дни во Львове. Прошло уже 33 года с момента пребывания под следствием на Лубянке - тюрьме для особо важных государственных преступников. С ужасом вспоминаю эти страшные дни следствия, которое длилось 5 месяцев. Ночные допросы, карцер в течение 21-го дня, шантаж, угрозы расстрела, голод - все применяли звери КГБ в облике людей, чтобы добиться от меня признания. У них были данные, что я знаю многих евреев, помышляющих о выезде, во многих городах России. Они поставили себе задачу: любыми пытками вырвать у меня фамилии людей и их адреса. Не себе ставлю в заслугу, что вынес эти ужасные пытки и не выдал никого. Когда мне было очень тяжело, и я был на грани отчаяния, из глубины подвала-карцера, где я пробыл в одном нижнем белье 21 день, получая кусок хлеба один раз в 4 дня, мысленно обращался молитвами к Всевышнему, к святым своим родителям, ... - с просьбой поддержать меня духовно. Не дать мне упасть. Мне не страшна была смерть. Молитвы и слезы моих бедных родителей, которых я бросил в Кракове, дошли до Всевышнего, я выдержал испытание. Нас осудила тройка КГБ. Мне дали 8 лет лагерей. О нашей деятельности в те тяжелые дни знает Мендель Футерфас, но еще больше Мойше-Хаим Дубровский. Мне говорили, что он в 50-х годах погиб в тюрьме. Если это правда, его святое и честное имя пусть вечно будет в наших сердцах..."
"Потом были страшные 4,5 года лагерей на далеком Севере. В Америке много вышло литературы, описывающей ужасы сталинских лагерей, но это сотая доля того, что мне приходилось пережить и видеть. Вся система лагерей была направлена на уничтожение человека не только физически, но и духовно, на то, чтобы сломить его волю, его веру. Человек терял свой облик, превращался в безропотное животное. И в эти чудовищных условиях надо было выжить. Выжить не только самому, но и помочь падшему другу, тем более, еврею. ... Мне приходилось сталкиваться с самыми настоящими подонками лагерного общества: так называемыми "ворами" и "суками"- двумя враждующими группировками, чью взаимную вражду поддерживало лагерное начальство. Они резали и убивали друг друга. К сожалению, в обеих группах были люди еврейской национальности. Вспоминаю случай, когда два таких типа встретились друг против друга с ножами, и оба были евреи. Я встал между ними и сказал: Лучше меня зарежьте, но не дам убивать друг друга детям еврейских матерей!"
"В то время я работал уже диспетчером на автобазе, это давало мне возможность разъезжать по долгу службы по колоннам. Впоследствии удалось на колоннах организовать, чтобы евреи постились в Йом-Кипур, знали о других еврейских праздниках. Потом мне как-то на колонне встретился знаменитый "Вор", который бросился обнимать, крича, картавя: Боря, мы все - жиды - постились, как ты просил. Эти и многие другие случаи в лагере для меня были подтверждением мысли.., что в каждом еврее есть частица одухотворенности, ее только нужно найти и разбудить. К каждой душе нужен индивидуальный подход. Мог бы много рассказать о жизни в лагерях, о золотых крупицах, которых я встречал на своем веку - может быть когда-нибудь и сумею об этом написать".
Не сумел. Как не сумел он и встретиться с любавическим ребе, о чем мечтал (Боря когда-то писал ему: "мне кажется, у меня есть право осуществить свою мечту 30 летней давности - побеседовать с Любавичским Ребе. Образно выражаясь: Не всякий генерал обязан знать солдата, которого посылает в тыл врага, но всякий солдат, выполнив задание, имеет право отчитаться перед генералом"). Жизнь дяди Бори трагически оборвалась. Он, прошедший лагеря и тюрьмы, он, уже на свободе чуть не погибший от ножевого ранения, когда кинулся защищать кого-то от хулиганов, он, прошедший путь от зека до руководителя треста, умер от случайно занесенной инфекции после пустяковой операции в хорошей американской больнице... Судьба.
Когда я первый раз прочел это письмо, то долго не мог успокоиться. Все представлял себе удивительные судьбы, волны и бури, которые выпали на поколение наших родителей. И от какой случайности зависела судьба человека. Если бы отца демобилизовали раньше, захотел бы он уехать с Борей и родителями, удалось бы ему уехать или и его бы арестовали на границе? Как известно, история не терпит сослагательного наклонения... Сложилось как сложилось.
До конца жизни Боря не мог себе простить, что оставил родителей одних в Кракове, хоть и на попечении общины. Родители благословили его на поездку через границу из Кракова во Львов, но больше он их никогда не увидел. Они благополучно добрались до Палестины и прожили там много лет, но ушли из мира задолго до того, как железный занавес приоткрылся во второй раз. Но то - совсем другая история. Эта же история о памяти дяди Бори. Зейхер цадик ливрохо.
Недавно мне попалось на глаза письмо дяди Бори, написанное в 80-м году, вскоре после того, как он попал в Америку и незадолго до его трагической кончины. Письмо глубоко личное, не письмо даже, а крик души. Но оно, по крйней мере история, завесу над которой оно приоткрывает, заслуживает того, чтобы о нем узнали. В сороковых годах дядя попал в мясорубку ГУЛАГа, причем попал не просто так, как огромное множество людей, а за вполне конкретное дело. Хотя с нормальной человеческой точки зрения преступлением это дело назвать трудно. Впрочем, обо всем по порядку.
Боря родился на Украине в двадцатых годах в семье раввина. Семья чудом пережила Гражданскую войну, впрочем, увы, не вся, Борин дед, раввин соседнего местечка, был зверски убит во время погрома. После революции религиозным деятелям пришлось не просто. Органы могли арестовать "для профилактики". Воинствующив атеисты, в том числе евсековцы, могли, невзирая на возраст, выгонять на улицы убирать снег "для трудового перевоспитания", могли всё.
Спасаясь от религиозных преследований, семья перебралась в Москву, потом была война и эвакуация. И тут случилось неожиданное. К концу войны Сталину понадобилось задружиться с Польшей и для "упорядочения отношений СССР и Польши" было заключено соглашение "о порядке выхода из советского гражданства и переселения лиц польской и еврейской национальности в Польшу". Для многих религиозных евреев Советского Союза это приоткрывшееся окошко было единственной возможность выехать туда, где они бы могли свободно соблюдать обычаи своей веры, - в стране ленинских субботников и исторического материализма выполнение самых базовых заповедей было сопряжено с немалым риском потери средств к существованию, свободы, а то и жизни. Пользуясь неразберихой, царившей в послевоенных западных областях СССР, и традиционным желанием чиновников подзаработать, отчаянные люди добывали документы о рождении или проживании до войны на территории Польши и перебирались через границу. Сразу по окончании войны Боря со старенькими родителями переехал во Львов с намерением уехать в Польшу и, далее, в Палестину, где еще с начала 20-х жила его сестра. Когда он с родителями очутился в Кракове, Польша закрыла западные границы, и они на какое-то время там застряли. В Кракове на него вышли представители любавичского движения. Они предложили Боре принять участие в помощи хасидам пытавшимся уехать из России. Положение их во Львове было ужасным. У многих не было средств для существования, для приобретения документов на выезд.
Как пишет Боря, представителям хасидов
"не нужно было прикладывать много сил, чтобы убедить меня в важности и необходимости нашей поездки. Все казалось тогда очень просто. Пока Польша закрыла границу вернуться обратно во Львов, открыть регулярную связь через границу и обратно по пересылке денег (для помощи нуждающимся - АК) и затем вернуться в Краков. Мною владела еще мысль: у меня в России остался брат, находившийся в то время в армии, за которого я очень переживал. Поэтому я думал наряду с благородной миссией, я смогу вырвать брата (в это время объявили о демобилизации его возраста) и вместе с ним вернуться в Краков к родителям. Так думалось тогда, в 20 лет. Думалось хорошо, но получилось очень плохо."
По фальшивым документам Боря с партнером перебрались обратно в СССР и попали во Львов. Во Львове они связались с тамошним представителем хасидов Менделем Футерфасом. Продолжаю цитировать:
"Футерфас с группой евреев пытались пассажирским поездом переехать границу, но были арестованы. Причина ареста мне неизвестна. После провала группы Менделе Футерфаса в городе начались аресты. Вместо Менделе Футерфаса остался Мойше-Хаим Дубровский. Положение евреев было ужасное. Со всех концов страны хасиды ехали во Львов. Необходимо было остановить их в городах близ Львова. Тем, которые уже были во Львове нужно было немедленно уезжать обратно, так как кто-то ... смалодушничал и начал выдавать всех людей, которые думали о выезде. Достаточно было одного подтверждения о принадлежности к хасидам и человек арестовывался вместе с семьей, детьми. Потянулась цепь арестов. Нужны были деньги, чтобы помочь евреям - теперь уже бежать из Львова, дать людям хоть немного на питание, на дорогу... Я вспоминаю подвальное помещение, в котором в подполье находился Мойше-Хаим Дубровский, мы принесли ему очередную порцию денег. Печать горя лежала на его благообразном лице. Он не думал про себя, хотя ему грозила самая большая опасность быть арестованным. Все его мысли были направлены на то, как спасти евреев. Кольцо все сужалось и вокруг нас. Мы пытались вырваться через другие города, но везде все было закрыто. В апреле 1947 года мы были арестованы во Львове и через неделю этапированы в Москву на Лубянку. За пять месяцев пребывания во Львове мы не сумели много сделать, но свою долю в отправке одного эшелона и, еще больше, в спасении многих евреев от неминуемого ареста внесли. Нет сил, чтобы на бумаге изложить эти черные дни во Львове. Прошло уже 33 года с момента пребывания под следствием на Лубянке - тюрьме для особо важных государственных преступников. С ужасом вспоминаю эти страшные дни следствия, которое длилось 5 месяцев. Ночные допросы, карцер в течение 21-го дня, шантаж, угрозы расстрела, голод - все применяли звери КГБ в облике людей, чтобы добиться от меня признания. У них были данные, что я знаю многих евреев, помышляющих о выезде, во многих городах России. Они поставили себе задачу: любыми пытками вырвать у меня фамилии людей и их адреса. Не себе ставлю в заслугу, что вынес эти ужасные пытки и не выдал никого. Когда мне было очень тяжело, и я был на грани отчаяния, из глубины подвала-карцера, где я пробыл в одном нижнем белье 21 день, получая кусок хлеба один раз в 4 дня, мысленно обращался молитвами к Всевышнему, к святым своим родителям, ... - с просьбой поддержать меня духовно. Не дать мне упасть. Мне не страшна была смерть. Молитвы и слезы моих бедных родителей, которых я бросил в Кракове, дошли до Всевышнего, я выдержал испытание. Нас осудила тройка КГБ. Мне дали 8 лет лагерей. О нашей деятельности в те тяжелые дни знает Мендель Футерфас, но еще больше Мойше-Хаим Дубровский. Мне говорили, что он в 50-х годах погиб в тюрьме. Если это правда, его святое и честное имя пусть вечно будет в наших сердцах..."
"Потом были страшные 4,5 года лагерей на далеком Севере. В Америке много вышло литературы, описывающей ужасы сталинских лагерей, но это сотая доля того, что мне приходилось пережить и видеть. Вся система лагерей была направлена на уничтожение человека не только физически, но и духовно, на то, чтобы сломить его волю, его веру. Человек терял свой облик, превращался в безропотное животное. И в эти чудовищных условиях надо было выжить. Выжить не только самому, но и помочь падшему другу, тем более, еврею. ... Мне приходилось сталкиваться с самыми настоящими подонками лагерного общества: так называемыми "ворами" и "суками"- двумя враждующими группировками, чью взаимную вражду поддерживало лагерное начальство. Они резали и убивали друг друга. К сожалению, в обеих группах были люди еврейской национальности. Вспоминаю случай, когда два таких типа встретились друг против друга с ножами, и оба были евреи. Я встал между ними и сказал: Лучше меня зарежьте, но не дам убивать друг друга детям еврейских матерей!"
"В то время я работал уже диспетчером на автобазе, это давало мне возможность разъезжать по долгу службы по колоннам. Впоследствии удалось на колоннах организовать, чтобы евреи постились в Йом-Кипур, знали о других еврейских праздниках. Потом мне как-то на колонне встретился знаменитый "Вор", который бросился обнимать, крича, картавя: Боря, мы все - жиды - постились, как ты просил. Эти и многие другие случаи в лагере для меня были подтверждением мысли.., что в каждом еврее есть частица одухотворенности, ее только нужно найти и разбудить. К каждой душе нужен индивидуальный подход. Мог бы много рассказать о жизни в лагерях, о золотых крупицах, которых я встречал на своем веку - может быть когда-нибудь и сумею об этом написать".
Не сумел. Как не сумел он и встретиться с любавическим ребе, о чем мечтал (Боря когда-то писал ему: "мне кажется, у меня есть право осуществить свою мечту 30 летней давности - побеседовать с Любавичским Ребе. Образно выражаясь: Не всякий генерал обязан знать солдата, которого посылает в тыл врага, но всякий солдат, выполнив задание, имеет право отчитаться перед генералом"). Жизнь дяди Бори трагически оборвалась. Он, прошедший лагеря и тюрьмы, он, уже на свободе чуть не погибший от ножевого ранения, когда кинулся защищать кого-то от хулиганов, он, прошедший путь от зека до руководителя треста, умер от случайно занесенной инфекции после пустяковой операции в хорошей американской больнице... Судьба.
Когда я первый раз прочел это письмо, то долго не мог успокоиться. Все представлял себе удивительные судьбы, волны и бури, которые выпали на поколение наших родителей. И от какой случайности зависела судьба человека. Если бы отца демобилизовали раньше, захотел бы он уехать с Борей и родителями, удалось бы ему уехать или и его бы арестовали на границе? Как известно, история не терпит сослагательного наклонения... Сложилось как сложилось.
До конца жизни Боря не мог себе простить, что оставил родителей одних в Кракове, хоть и на попечении общины. Родители благословили его на поездку через границу из Кракова во Львов, но больше он их никогда не увидел. Они благополучно добрались до Палестины и прожили там много лет, но ушли из мира задолго до того, как железный занавес приоткрылся во второй раз. Но то - совсем другая история. Эта же история о памяти дяди Бори. Зейхер цадик ливрохо.