(no subject)
Иные уходят от нас так тихо, что до нас не всегда доходит щелканье замка на двери, закрывшейся вслед за ними, с ключом, оставленным висеть с внутренней стороны.
Иные так много дают нам перед уходом, что мы не успеваем даже осознать всего, и потом, открывая сундук с воспоминаниями, суем руку в его пропахшие нафталином и валерианой недра, и достаем игрушки, конверты и фотографии, которые в свое время не представляли такими, какими они должны быть, а иногда и вовсе не помнили.
Топленое масло. Желтое, с поверхностью, играющей лоснящимися линиями, очерчиваемыми меняющимися каждую секунду лекалами, мир, заключенный в одной столовой ложке: “Ешь, Олик-джан, мернем джанид, это полезно”…
Крик из открытого окна, настолько частый, что в некоторые дни казался невыносимо непрекращающимся: “Не лезьте на крышу! Спускайтесь с дерева! Домой! Обееееееееед! Скорей наверх, родители пришли!”
Шлепанье тапок без задников по паркету дома и созвучное ему дребезжанье стаканов в серванте: “Иду, сейчас открою, ваймэ, потерпите немного”…
Допрос с пристрастием во время кручения-верчения перед зеркалом: “Олик-джан, куда идешь? С кем? А я их знаю? А телефон оставишь? А домой кто проводит? Когда назад будешь? Прикрой живот, застудишь, что за молодежь нынче пошла, голопузые-голозадые ходите, стыд-позор…”
Всю ночь ждала нас с гулянок, а утром вскакивала и первым делом на кухню, завтраки готовить.
Туманяновские сказки наизусть перед сном после обязательного стакана молока с медом: “Эс саре имн э, эс цары имн э…” Рассказы про житье-бытье в деревне, про шутки-розыгрыши, на которые была щедра…
Старые пластмассовые шарики, наполовину оранжевые, наполовину кремовые, с отверстиями для просмотра - глядишь, будто в дверной глазок, а там стоите вы вдвоем, уже не юные, но еще полные сил и улыбающиеся.
Большая белая эмалированная кастрюля, доверху полная пуговицами: “Оставь это все, слышишь, по всему дому теперь пуговицы собирать, ух, негодная”…
Приготовление пельменей с помощью любимого пистолетика, привезенного откуда-то из Риги любимым зятем: “Смотри, раскатываем тесто, тоненько-тоненько, потом раскладываем кусочки фарша, потом накрываем еще одним слоем теста - и щелк, щелк, щелк! Вот и нащелкали пельменей на всю семью”.
Любую оперу узнавала шутя, а Тургенева знала наизусть, ох уж эти “Вешние воды”. И читала, то в очках, то с лупой, устроившись за большим круглым столом в гостиной, когда-то покрытым темно-зеленой скатертью со светло-зеленой бахромой, во времена, когда у нас был еще не застроенный и превращенный в комнаты, а общий с соседями балкон с кладовкой, где она аккуратно расставляла по полочкам варенья-соленья, и развешивала чурчхелы (и да, тот, кто назовет это сладким суджухом, будет четвертован лично мной, надо знать правильные названия и не тащить в рот что попало)…
Белые-белые волосы, облачком парящие вокруг головы. Морщинистые ласковые руки. Эээ, бабо, торанд тенц эль чтесарь…
С днем рождения, каротель эм, приду тебя навестить весной… и принесу охапку сирени.