ЛЯГУШОНКА НА МОШОНКЕ
(начало здесь http://gvidonus.livejournal.com/41906.html )
…Господи, а как же-то я вышел на свои больные почки с этой «лягушонке на мошонке»?
А-а-а, вспомнил.
Так вот, звонит Миха и оглоушивает через мембрану:
- Геньчик, блядь, тут такое произошло, такое!
Миха вообще-то спокойный 57-летний парняга, бывший одесский бездельник, а потом фотограф и экспедитор, удачно женившийся на женщине Фрол. А папа у женщины Фрол был начальником склада именно в те времена, когда в магазинах было нихуя, а на складах - всё. Папа Фрола устроил зятя на беспечную должность в складе, где Миха готовил застолья для рукодства и приводил всяческих блядей.
«Это мне знакомо, Миха. У нас бабы приходили на рынок, а их там начальство в кабинетах пялило, а потом те, которых пялили, возвращались домой с полными кошёлками. Помню, одна каждую субботу аж четыре говяжьих галеностопа домой пёрла. Видно на холодец и соседям, мать её», «Да не, Геньчик, там, на складе, собирались мужики за полтинник лет, инфарктами битые и решёткой пуганные, от нервов и партсобраний у них уже хуи не стояли. Так вот они башляли и давали бабам всякий дефицит только за то, чтобы те потом рассказывали как их смачно отымели. Представляешь?», «Ну да, конечно. Запираются они, значит в кладовке, баба вхолостую стонет и скребёт дверь, а торгаш-импотент сидит и курит понурясь. Баба отоохала сколько положено, а ей хлоп - и пару финских сапог по госцене. Знаешь, Миха, я порой жалею, что я не баба - у них так всё просто иногда», «Ну, скажешь! А рожать? А хуи сосать? А муду и ноги брить? Последнее вообще немыслимое. Нееее, увольте…» А потом, со странной проникновенностью: «Ты был бы красивой бабой, Геньчик», «Э-э! Сам только что хуями пугал! Смотри, с мыслями-то этими! Вот возьму и Фролу пожалуюсь! Она пропишет тебе сковородкой панацею от педерастии», «Да я ж просто, к слову, так сказать», «Это к какому такому слову ты меня в бабу перевернуть замыслил?», начиная яриться спросил я, «Вот, бля, точно скажу Фролу, пусть к годовщине вашей свадьбы хер себе под живот привяжет!». Замолчал Миха в тот раз, видно над цветом хера задумался.
И именно с Михой второй раз я встретился с феноменом, который лет двадцать пять я назвал вначале длинно «Да не сгинет жвавность в человецях!», а потом сократил до «Да не сгинет!» Я не знаю что означает псевдопольское слово «жвавность», но я слышу в нём тщательное перемалывание принимаемого. Кропотливую переработку данности, как пищи, так и информации.
Оптимистическая, лозунгоподобная фраза «Да не сгинет!» возникла лет 25 назад в палате уролого-нефрологического отделения горбольницы, где я лежал от военкомата на обследовании, чтобы меня в очередной раз не рекрутировали в Совершенно Красную Армию.
Я не косил от армии, у меня действительно была почечная хвороба, в результате которой в военном билете появилась радующая меня надпись «Годен к нестроевой службе в военное время». «Вот вы, пацаны», говорил я сокурсникам в военкомате, «Будете Американский Рейхстаг брать, а я вам блядей прям на передовую!» Это я так говорил, чтобы пацаны знали, что я хоть и не боец, но с ними, сам же мечтал быть подальше от всяких передовых и охранять склад тушёнки и валенков -я люблю любое мясо и ненавижу холод ног.
Почечной хворобой я заболел после того, как меня из-за одной центровой девчонки отпиздили три фарцовщика. Мне было шестнадцать лет, я алкал любви и за то, что любил только красивых и несвободных девушек, часто выгребал. Эти три меня свалили и принялись месить ногами, я, закрыв руками голову, всячески извивался, отдрыгивался, но кто-то из них попал. Я спиной помню эту удар в поясницу, я помню его настолько, что читая или слыша строку из Вознесенского «Вонзался в дышащие рёбра ботинок острый как утюг», её воспринимаю физически и сразу же болезнено ощущаю тяжёлый железный палец в почках.
Пять дней моя моча была розовой от крови, а потом, позже, в нижней части спины начало фонтанировать боль. Результат: скорая помощь, областная больница, пенницилиновая блокада, диагноз «пиелонефрит», рекомендация: жрать арбузы и пить мочегонное всю жизнь, спиртное же строго-настрого.
А фарцовщиков я после выздоровления переловил по одному и сильно поговорил с каждым, при этом мой молоток вёл свой личный монолог.
(Искусству же маневрирования между военкоматом и больницами надо поучиться у моего брата.
Разыгрывая как старший козырь, практически неубойную карту «Боль в Спине», мой брат начал роббер с неврологией, потом, когда там постановили «это не наше» и отправили его в нефрологию, находящуюся этажом ниже, брат закончил первый гейм с победой, потому что почечные врачи с заключанием «и не наше тоже» вновь вытолкали брата в неврологию.
Если коллеги не лоханулись первый раз, то вторично применять приём «самокат» по медицинским канон западло. Доктора-позвоночники начали уговаривать брата на забор спинномозговой жидкости. Несмотря на то, что в четырёх местах неврологии висели бодрящие плакаты «Пункция - безвредна!», взрослые больные мужики научили брата как себя вести в ответ на просьбу «под иглу».
Поэтому брат отказывался и кричал врачам, что у нас на площадке живёт сосед, которого весь двор называет «домашний срун», потому как тот гадит только в своей квартире и под себя, оттого что его после пункции парализовало всесторонне и повсеместно. При этом, помня карточное правило «Соперник должен нервничать», брат ежедневно «нагонял колоду»: «Доктор, у меня немеет большой палец левой ноги», «Характер боли изменился. Вы представляете! И это третий раз за сутки!», «Сестра, у меня необъяснимое ощущение в коленях», «Вот Вы главный врач отделения, вот Вы и скажите, почему мне вообще ничего не снится! Понимаете, - вообще ни-че-го! Но ведь хоть что-то должно же снится!». Заёбаные каждодневной рутиной, врачи неврологии, чтобы избавиться от беспокойного пациента объявили брату «Контра» и выдали ему направление в Киевский Институт Неврологии. Брат, денёк попил водку с друзьяками, взял собранную мамой сумку, блок сигарет «Стюардесса», и уехал в этот Республиканский Медицинский Позвоночный Столп.
Как я понял по рассказам брата, врачи Института Неврологии если не гипсуют травмированных позвоночных на годы, то прибывших туда рассматривают как материал для своих научных работ.
Но брат ответил «Реконтра», и, проанализировав советы неврологических сотоварищей, почитав также для конкретности базара кое-что из медицины, являл собой больного с таким длинным и странным набором жалоб, что принимавший его врач решил, наверное: «Да ну его нахуй, ещё заразным окажется», продержал брата для проформы пару дней на институтской койке (от укола в позвоночник брат отказался наглухо) и, выписав ему трёхстрочный диагноз на инквизиторской латыни, отправил к ебеням, то есть домой.
Брат, выиграв таким образом роббер, успокоился, а институтский доктор, избавившись от брата как от занимающего койко-месте, принялся за привычное дело, скажем за написание в узкоспециализированное издание статьи «Применяемые в полевых условиях виды жёстких повязок при переломе третьего шейного позвонка», при этом доктора смущал не сам факт жёсткой повязки на шее увечного, а то, как в полевых условиях определить что сломан именно третий, а не четвёртый позвонок. Но доктор породолжал упрямо писать.
Брат же, взяв институтское заключение, явился в военкомат, и, получив в военный билет надпись, которая переводится с бюрократического на эмоциональный как «Гнать подальше от Вооружённых Сил Советского Союза!», а от секретарши-украинки гражданское звание «Бэдный Хлопэць», мгновенно выздоровел, начал видеть всевозможные сны и вернулся к своим карточно-аферным делам)
Но та моя розовая моча было давно, и там была областная больница, а тогда, на обследовании в городской, в палате нас было четыре человека: я, грузный горожанин с отбитыми хулиганами яйцами, пожилой, жилистый и вонючий селянин, которому каждые два дня загоняли в хуй страшный и огромный шприц, чтобы взять так называемую остаточную мочу и 24-летний парень, как и я - от военкомата. Парень был уже женат, имел двухлетнего ребёнка, и всё время курил - нервничал, боялся что его заберут в армии. И его таки забрали.
Феномен «Да не сгинет!», я открыл тогда, когда лежал на своей койке и отходил от радиоактивной хуйни «Урографин», которую мне ввели в вену, чтобы почки высвечивались перед рентгеном. Меня тошнило, кружилась голова, появилось обильное слюновыделение. Я сплёвывал в трёхлитровую банку, любезно предоставленную мне женатым парнем, которую тому дали для суточного сбора мочи: «Ген, ты наплюй туда, а я потом нассу и смешаю, пусть потом лепилы анализируют», «Да я, братишка, чую, за три часа больше наплюю, чем ты за сутки нассышь. Ничего?», «Да хер с ними, с пидарасами, пусть разбираются»
Лежал я, страдал, страдал и плевал, плевал и осозновал, что вечер-то потерян, не будет сил съебаться пить портвейн с кентами, а занять себя чем-то надо. Из чтения же у меня в тумбочке был только «Новый Мир» с «Доктором Живаго», который я «не воле» сто раз начинал и не продолжал из-за скучности романа, а здесь, в больнице поклялся, что, мол, делать будет нехер и я одолею эту классику раз-навсегда-совсем.
Взял, открыл книгу, начал читать и понимаю, что не могу - буквы прыгают, сплёвываю через каждый абзац. Ну я и закрыл её со стоном, только закрыл, а тут вонючий крестьянин с койки напротив…
(продолжение будет)
…Господи, а как же-то я вышел на свои больные почки с этой «лягушонке на мошонке»?
А-а-а, вспомнил.
Так вот, звонит Миха и оглоушивает через мембрану:
- Геньчик, блядь, тут такое произошло, такое!
Миха вообще-то спокойный 57-летний парняга, бывший одесский бездельник, а потом фотограф и экспедитор, удачно женившийся на женщине Фрол. А папа у женщины Фрол был начальником склада именно в те времена, когда в магазинах было нихуя, а на складах - всё. Папа Фрола устроил зятя на беспечную должность в складе, где Миха готовил застолья для рукодства и приводил всяческих блядей.
«Это мне знакомо, Миха. У нас бабы приходили на рынок, а их там начальство в кабинетах пялило, а потом те, которых пялили, возвращались домой с полными кошёлками. Помню, одна каждую субботу аж четыре говяжьих галеностопа домой пёрла. Видно на холодец и соседям, мать её», «Да не, Геньчик, там, на складе, собирались мужики за полтинник лет, инфарктами битые и решёткой пуганные, от нервов и партсобраний у них уже хуи не стояли. Так вот они башляли и давали бабам всякий дефицит только за то, чтобы те потом рассказывали как их смачно отымели. Представляешь?», «Ну да, конечно. Запираются они, значит в кладовке, баба вхолостую стонет и скребёт дверь, а торгаш-импотент сидит и курит понурясь. Баба отоохала сколько положено, а ей хлоп - и пару финских сапог по госцене. Знаешь, Миха, я порой жалею, что я не баба - у них так всё просто иногда», «Ну, скажешь! А рожать? А хуи сосать? А муду и ноги брить? Последнее вообще немыслимое. Нееее, увольте…» А потом, со странной проникновенностью: «Ты был бы красивой бабой, Геньчик», «Э-э! Сам только что хуями пугал! Смотри, с мыслями-то этими! Вот возьму и Фролу пожалуюсь! Она пропишет тебе сковородкой панацею от педерастии», «Да я ж просто, к слову, так сказать», «Это к какому такому слову ты меня в бабу перевернуть замыслил?», начиная яриться спросил я, «Вот, бля, точно скажу Фролу, пусть к годовщине вашей свадьбы хер себе под живот привяжет!». Замолчал Миха в тот раз, видно над цветом хера задумался.
И именно с Михой второй раз я встретился с феноменом, который лет двадцать пять я назвал вначале длинно «Да не сгинет жвавность в человецях!», а потом сократил до «Да не сгинет!» Я не знаю что означает псевдопольское слово «жвавность», но я слышу в нём тщательное перемалывание принимаемого. Кропотливую переработку данности, как пищи, так и информации.
Оптимистическая, лозунгоподобная фраза «Да не сгинет!» возникла лет 25 назад в палате уролого-нефрологического отделения горбольницы, где я лежал от военкомата на обследовании, чтобы меня в очередной раз не рекрутировали в Совершенно Красную Армию.
Я не косил от армии, у меня действительно была почечная хвороба, в результате которой в военном билете появилась радующая меня надпись «Годен к нестроевой службе в военное время». «Вот вы, пацаны», говорил я сокурсникам в военкомате, «Будете Американский Рейхстаг брать, а я вам блядей прям на передовую!» Это я так говорил, чтобы пацаны знали, что я хоть и не боец, но с ними, сам же мечтал быть подальше от всяких передовых и охранять склад тушёнки и валенков -я люблю любое мясо и ненавижу холод ног.
Почечной хворобой я заболел после того, как меня из-за одной центровой девчонки отпиздили три фарцовщика. Мне было шестнадцать лет, я алкал любви и за то, что любил только красивых и несвободных девушек, часто выгребал. Эти три меня свалили и принялись месить ногами, я, закрыв руками голову, всячески извивался, отдрыгивался, но кто-то из них попал. Я спиной помню эту удар в поясницу, я помню его настолько, что читая или слыша строку из Вознесенского «Вонзался в дышащие рёбра ботинок острый как утюг», её воспринимаю физически и сразу же болезнено ощущаю тяжёлый железный палец в почках.
Пять дней моя моча была розовой от крови, а потом, позже, в нижней части спины начало фонтанировать боль. Результат: скорая помощь, областная больница, пенницилиновая блокада, диагноз «пиелонефрит», рекомендация: жрать арбузы и пить мочегонное всю жизнь, спиртное же строго-настрого.
А фарцовщиков я после выздоровления переловил по одному и сильно поговорил с каждым, при этом мой молоток вёл свой личный монолог.
(Искусству же маневрирования между военкоматом и больницами надо поучиться у моего брата.
Разыгрывая как старший козырь, практически неубойную карту «Боль в Спине», мой брат начал роббер с неврологией, потом, когда там постановили «это не наше» и отправили его в нефрологию, находящуюся этажом ниже, брат закончил первый гейм с победой, потому что почечные врачи с заключанием «и не наше тоже» вновь вытолкали брата в неврологию.
Если коллеги не лоханулись первый раз, то вторично применять приём «самокат» по медицинским канон западло. Доктора-позвоночники начали уговаривать брата на забор спинномозговой жидкости. Несмотря на то, что в четырёх местах неврологии висели бодрящие плакаты «Пункция - безвредна!», взрослые больные мужики научили брата как себя вести в ответ на просьбу «под иглу».
Поэтому брат отказывался и кричал врачам, что у нас на площадке живёт сосед, которого весь двор называет «домашний срун», потому как тот гадит только в своей квартире и под себя, оттого что его после пункции парализовало всесторонне и повсеместно. При этом, помня карточное правило «Соперник должен нервничать», брат ежедневно «нагонял колоду»: «Доктор, у меня немеет большой палец левой ноги», «Характер боли изменился. Вы представляете! И это третий раз за сутки!», «Сестра, у меня необъяснимое ощущение в коленях», «Вот Вы главный врач отделения, вот Вы и скажите, почему мне вообще ничего не снится! Понимаете, - вообще ни-че-го! Но ведь хоть что-то должно же снится!». Заёбаные каждодневной рутиной, врачи неврологии, чтобы избавиться от беспокойного пациента объявили брату «Контра» и выдали ему направление в Киевский Институт Неврологии. Брат, денёк попил водку с друзьяками, взял собранную мамой сумку, блок сигарет «Стюардесса», и уехал в этот Республиканский Медицинский Позвоночный Столп.
Как я понял по рассказам брата, врачи Института Неврологии если не гипсуют травмированных позвоночных на годы, то прибывших туда рассматривают как материал для своих научных работ.
Но брат ответил «Реконтра», и, проанализировав советы неврологических сотоварищей, почитав также для конкретности базара кое-что из медицины, являл собой больного с таким длинным и странным набором жалоб, что принимавший его врач решил, наверное: «Да ну его нахуй, ещё заразным окажется», продержал брата для проформы пару дней на институтской койке (от укола в позвоночник брат отказался наглухо) и, выписав ему трёхстрочный диагноз на инквизиторской латыни, отправил к ебеням, то есть домой.
Брат, выиграв таким образом роббер, успокоился, а институтский доктор, избавившись от брата как от занимающего койко-месте, принялся за привычное дело, скажем за написание в узкоспециализированное издание статьи «Применяемые в полевых условиях виды жёстких повязок при переломе третьего шейного позвонка», при этом доктора смущал не сам факт жёсткой повязки на шее увечного, а то, как в полевых условиях определить что сломан именно третий, а не четвёртый позвонок. Но доктор породолжал упрямо писать.
Брат же, взяв институтское заключение, явился в военкомат, и, получив в военный билет надпись, которая переводится с бюрократического на эмоциональный как «Гнать подальше от Вооружённых Сил Советского Союза!», а от секретарши-украинки гражданское звание «Бэдный Хлопэць», мгновенно выздоровел, начал видеть всевозможные сны и вернулся к своим карточно-аферным делам)
Но та моя розовая моча было давно, и там была областная больница, а тогда, на обследовании в городской, в палате нас было четыре человека: я, грузный горожанин с отбитыми хулиганами яйцами, пожилой, жилистый и вонючий селянин, которому каждые два дня загоняли в хуй страшный и огромный шприц, чтобы взять так называемую остаточную мочу и 24-летний парень, как и я - от военкомата. Парень был уже женат, имел двухлетнего ребёнка, и всё время курил - нервничал, боялся что его заберут в армии. И его таки забрали.
Феномен «Да не сгинет!», я открыл тогда, когда лежал на своей койке и отходил от радиоактивной хуйни «Урографин», которую мне ввели в вену, чтобы почки высвечивались перед рентгеном. Меня тошнило, кружилась голова, появилось обильное слюновыделение. Я сплёвывал в трёхлитровую банку, любезно предоставленную мне женатым парнем, которую тому дали для суточного сбора мочи: «Ген, ты наплюй туда, а я потом нассу и смешаю, пусть потом лепилы анализируют», «Да я, братишка, чую, за три часа больше наплюю, чем ты за сутки нассышь. Ничего?», «Да хер с ними, с пидарасами, пусть разбираются»
Лежал я, страдал, страдал и плевал, плевал и осозновал, что вечер-то потерян, не будет сил съебаться пить портвейн с кентами, а занять себя чем-то надо. Из чтения же у меня в тумбочке был только «Новый Мир» с «Доктором Живаго», который я «не воле» сто раз начинал и не продолжал из-за скучности романа, а здесь, в больнице поклялся, что, мол, делать будет нехер и я одолею эту классику раз-навсегда-совсем.
Взял, открыл книгу, начал читать и понимаю, что не могу - буквы прыгают, сплёвываю через каждый абзац. Ну я и закрыл её со стоном, только закрыл, а тут вонючий крестьянин с койки напротив…
(продолжение будет)