Этюд в серых тонах
В конце концов, трагедия случается, если слишком долго думать о ней. Кто-то когда-то сказал мне - чего боишься, то и произойдёт, потому что Судьба, как маленький ребёнок, подчиняется твоим истинным, возможно, невысказанным, ожиданиям.
В конце концов, она произошла, как происходила много раз до этого - в попытках обмануть Судьбу, были убиты герои рассказов, страдали герои стихов, трагедии сменяли друг друга день ото дня, все они имели какое-то отношение ко мне, но сути моей жизни не меняли. Не меняли, наверное.
Трагедия произошла ещё раз, теперь такая странная, непостижимая и глупая, что внутренний голос попросил меня больше не смотреть идиотских фильмов и всерьёз заняться пробуждением очевидно спящего воображения. Я улыбнулась мысли о том, что собственный внутренний голос умудрился обвинить меня если не в графомании, то уж по крайней мере в явлении, которое люди, любящие жалеть себя, и прятать безыскусность за красивыми словами, называют «творческим кризисом».
Она сидела на деревянном полу у стенки - моя новая груша для битья. Поджав под себя ноги, обхватив себя руками, немного наклонив голову набок. Она рассматривала противоположную стену, выкрашенную в красивый дымчато-серый цвет, который, пожалуй, был моим единственным извинительным подарком за те неудобства, в которые я её поместила.
В стене помещения, которое можно было пересечь из угла в угол по диагонали двумя широкими шагами, было одно окно, в которое невозможно было ни заглянуть, ни выглянуть. В противоположной окну стене была дверь, в которую невозможно было ни войти, ни выйти.
Иногда она напевала что-то, настолько знакомое, что я порой ловила себя на том, что, наблюдая за ней, начинаю подпевать. Иногда она улыбалась, и я улыбалась тоже, стараясь представить, о чём же она может думать, сидя на деревянном полу у стенки, глядя на пустую дымчато-серую стену. Чему она улыбалась? Я догадалась много позже - она читала мои мысли, и главным развлечением для неё было чувствовать, как я вхожу, или выхожу в двери и как я выглядываю, или заглядываю в окна.
Попади я в тот момент хоть на тропический необитаемый остров - это не доставило бы ей никакого удовольствия. Ей дела не было до пальм, солнца и песка, она была одной из тех людей, которые твёрдо знают, чего хотят. Её интересовали двери и окна. Можно даже сказать, что она любила их и мечтала, что однажды я сделаю что-нибудь с её собственными.
Впрочем, я не собиралась этого делать, потому что мне нравилось смотреть на то, как она покачивается, улыбаясь или хмурясь, напевает песенки, услышанные моими ушами, и иногда бормочет диалоги, подсмотренные через меня в фильмах.
Не собиралась до определённого момента, пока не вспомнила, что у каждой истории, так или иначе, должен быть свой конец, и, если уж на то пошло, она - не более чем очередной образ из десятков уже возникших и бесконечного числа неявных, ждущих своего часа.
Я стала думать, что же сделать такого, чтобы я осталась довольна нашим с ней знакомством, запомнила её, но всё же чтобы расстаться с ней, тем или иным способом. Посредством той или иной трагедии.
Я, разумеется, нашла выход, который показался мне наиболее подходящим случаю, и стала развивать идею. Я по крупице создавала идеально чёрную, изящно-звенящую Неизвестность за дверью, которая сейчас была немногим полезнее глухой стены. Копию Неизвестности я со всей любовью и старанием поместила за окно, но так, чтобы разглядеть всю её притягательность можно было, только подойдя к окну вплотную - добросовестно, по-настоящему выглянув из него.
Очень чётко разделив понятия, я дала двери определение «действие», окну же - «сомнение». По тоненькой ниточке нашего с ней контакта я послала ей это разграничение, дав понять, что в определённый момент времени дверь с окном станут доступны - окно сможет быть источником информации, дверь, в свою очередь - выходом.
После этого я с удовольствием заметила, что её улыбка стала немного радостней, взгляд обрёл определённую долю живого беспокойства, движения - вселяющую надежду порывистость.
Я создавала вероятности исключительно для удовлетворения собственных представлений о выборе и сюжете, понимая, что в целом могла бы открыть только дверь, оставив окно без внимания.
И, ведомая желанием закончить начатое, я, в предвкушении великолепия Трагедии Расставания, вернула предметам внутри её помещения их практические свойства. Она почувствовала случившееся мгновенно и настолько же чётко, насколько осознала единственное правило моей импровизированной игры - подойдя вплотную к одной из возможностей, она потеряет вторую.
Она вскочила на ноги, так ярко и искренне волнуясь, что я едва смогла сдержать нахлынувший восторг. Но что за импульс определил развязку? В следующее мгновение мы обе осознали, что попали в безвыходное положение - она - фактически, я - эмоционально.
Я недоумённо смотрела на её опущенные плечи, брошенные безвольно руки, сутулую спину. И Трагедия Бессмысленного Продолжения чётко рисовала мне картину её горя, разочарования, и той самой ненависти, которую, как водится, сглаживает, но не стирает признание доли собственной вины в случившемся.
Она стояла у окна, наслаждаясь, но, в то же время, в сотни раз сильнее тяготясь прекрасной и далёкой, отныне абсолютно недоступной Неизвестностью.