Проклятие
Неспроста хворый ветер так выл и стонал у дверей,
Неспроста эта ночь так беспомощно медленно длится -
Вновь Луна вынимает из хрупкой фигуры моей
Серебристое сильное тело матёрой тигрицы.
Я не прячусь - когтями тревожу растрёпанный сон
Старых крыш, заставляя надрывно гудеть водостоки,
Тьму полуночи рву на хрипящие стаи ворон,
Выхожу в тусклый свет замирающих в ужасе окон...
Город бьётся в конвульсии страха дворовых собак,
Город с дрожью грозит неумелыми дулами стражей,
Вновь дома поглотили случайных и праздных зевак -
Я иду, и от этого старому городу страшно.
Много лет в отречении, но никому невдомёк,
Что тигрица не ведает вкус человеческой крови.
И ни мать, ни отец не пропустят меня за порог -
Я в изгнании, проклята. Нет наказанья суровей.
И не плоть разрывается в хрусте звериных когтей,
Только щепки летят из-под бьющих наотмашь кинжалов.
Но глубокие шрамы в полотнах надменных дверей
Не заставят вас вспомнить, как я у порогов рыдала.
Я молила впустить, но ответом мне стали тогда
Обжигающе-острые стрелы, железо и пламя.
Я тогда разучилась навеки просить и рыдать,
Научилась терпеть, но осталось одно - ожиданье.
А сейчас, в неестественно-тихой ночной полутьме,
Вижу я, как, взрывая сознание сотен смотрящих,
Открывается старая дверь, и навстречу выходит ко мне
Пятилетний малыш, и ему одному здесь не страшно.
И в истерике бьются десятки оконных глазниц,
Спотыкаясь, солдатские ноги колотят дорогу,
Только мне - всё равно, на меня из-под детских ресниц
Смотрят счастье, любовь и печаль, я не чую тревоги.
И малыш закрывает меня от летящих камней,
И, уткнувшись мне в шею лицом, обвивает руками,
Обернувшись, сквозь слёзы глядит на взбешённых людей,
И кричит, задыхаясь: «Не надо, не трогайте маму!».