"Отверженные" - фильм.
Посмотрела "Отверженных" Билле Аугуста 1998 года.
Потом показала маме. Ее реакция: "Это прекрасно. Абсолютно прекрасный фильм, но книгу читать же невозможно!". Пошутили с ней, что Гюго на самом деле писал киносценарии до изобретения кино: лихо закрученые сюжеты, наполненные резкими поворотами и невероятными совпадениями, плюс яркие, но, на мой взгляд, не всегда "объемные" персонажи, и все это утрировано до фантастической неправдоподобности и наполнено эмоциями до мелодраматичности. Я тоже этот текст не осилила в свое время. "Собор Парижской Богоматери" в детстве было читать тяжело, но при этом отлипнуть невозможно, а "Отверженных" я начала и бросила. Может быть, стоит теперь попытаться, потому что "1798" был заглочен недавно на одном дыхании. Впрочем, там меня интересовала Бретань...
Я не знаю, про что писал "Отверженных" Гюго, и даже не уверена, что именно про то, что я увидела, снимался фильм, но, на мой взгляд, он получился удивительно созвучным книгам Достоевского.Это практически история про Великого Инквизитора. Про то, что со времен Рима ничего не изменилось: как было христианство подрывом устоев, так и осталось. Про жестокую и противозаконную штуку милосердие. Оно может и убить. Про то, что когда жить по закону и жить по совести - несовместимые друг с другом вещи, человек все-таки способен выбрать совесть. Даже если теряет при этом все, даже если это выглядит несусветной глупостью и неравным обменом. Ах, какая отмазка была у Вальжана, какое искушение! Покой и свобода до конца дней и город, целый город во власти! Только смолчи, и пусть придурковатый бродяга, пойманный на краже, займет твое место на пожизненной каторге. А ты останешься преуспевающим владельцем фабрики и мэром города. Он никому не нужен, а ты нужен сотням людей. Кто защитит их, кроме тебя? Кто посмеет тебя осудить? Ты столько всего сможешь сделать, если скроешь свою личность сейчас! Но как только начнешь мерить и взвешивать, кто больше достоин сострадания и помощи, как только допустишь, что можно заплатить одной сломанной судьбой даже самого пустого человека за несколько сотен счастливых - тут-то ты и пропал, тут ты именно начинаешь играть по тем правилам, которые однажды были нарушены ради тебя и которые ты собирался и дальше ломать. Так ты постепенно превращаешься в своего же врага. Жавер ведь тоже печется именно о благе города, он точно знает, как лучше. И ради этого блага хочет властвовать над ним безраздельно и полжизни преследует преступника, более опасного, чем главарь столичных бунтовщиков - того, кто "не понимает важности закона", кто решился творить чудеса и научился прощать. В фильме самое важное - эти два персонажа: бывший каторожник и его бывший надсмотрщик. Исторический бэкграунд там - всего лишь декорация, революция этих двоих как будто бы и не затрагивает, это не их война. Они противостоят друг другу на совершенно другом уровне - универсальном и глубинном, том самом, который не менялся со времен Рима, а возник, может быть, еще до того, как люди стали людьми. Потому что есть какая-то штука, ограничивающая инстинкт самосохранения, и без этого ограничения вид вымрет так же верно, как без самого инстинкта.
Исключение в этот раз победило правило, значит надежда есть. А город... Город сам о себе позаботится: не маленькие уже, путь показан, дальше - сами.
Потом показала маме. Ее реакция: "Это прекрасно. Абсолютно прекрасный фильм, но книгу читать же невозможно!". Пошутили с ней, что Гюго на самом деле писал киносценарии до изобретения кино: лихо закрученые сюжеты, наполненные резкими поворотами и невероятными совпадениями, плюс яркие, но, на мой взгляд, не всегда "объемные" персонажи, и все это утрировано до фантастической неправдоподобности и наполнено эмоциями до мелодраматичности. Я тоже этот текст не осилила в свое время. "Собор Парижской Богоматери" в детстве было читать тяжело, но при этом отлипнуть невозможно, а "Отверженных" я начала и бросила. Может быть, стоит теперь попытаться, потому что "1798" был заглочен недавно на одном дыхании. Впрочем, там меня интересовала Бретань...
Я не знаю, про что писал "Отверженных" Гюго, и даже не уверена, что именно про то, что я увидела, снимался фильм, но, на мой взгляд, он получился удивительно созвучным книгам Достоевского.Это практически история про Великого Инквизитора. Про то, что со времен Рима ничего не изменилось: как было христианство подрывом устоев, так и осталось. Про жестокую и противозаконную штуку милосердие. Оно может и убить. Про то, что когда жить по закону и жить по совести - несовместимые друг с другом вещи, человек все-таки способен выбрать совесть. Даже если теряет при этом все, даже если это выглядит несусветной глупостью и неравным обменом. Ах, какая отмазка была у Вальжана, какое искушение! Покой и свобода до конца дней и город, целый город во власти! Только смолчи, и пусть придурковатый бродяга, пойманный на краже, займет твое место на пожизненной каторге. А ты останешься преуспевающим владельцем фабрики и мэром города. Он никому не нужен, а ты нужен сотням людей. Кто защитит их, кроме тебя? Кто посмеет тебя осудить? Ты столько всего сможешь сделать, если скроешь свою личность сейчас! Но как только начнешь мерить и взвешивать, кто больше достоин сострадания и помощи, как только допустишь, что можно заплатить одной сломанной судьбой даже самого пустого человека за несколько сотен счастливых - тут-то ты и пропал, тут ты именно начинаешь играть по тем правилам, которые однажды были нарушены ради тебя и которые ты собирался и дальше ломать. Так ты постепенно превращаешься в своего же врага. Жавер ведь тоже печется именно о благе города, он точно знает, как лучше. И ради этого блага хочет властвовать над ним безраздельно и полжизни преследует преступника, более опасного, чем главарь столичных бунтовщиков - того, кто "не понимает важности закона", кто решился творить чудеса и научился прощать. В фильме самое важное - эти два персонажа: бывший каторожник и его бывший надсмотрщик. Исторический бэкграунд там - всего лишь декорация, революция этих двоих как будто бы и не затрагивает, это не их война. Они противостоят друг другу на совершенно другом уровне - универсальном и глубинном, том самом, который не менялся со времен Рима, а возник, может быть, еще до того, как люди стали людьми. Потому что есть какая-то штука, ограничивающая инстинкт самосохранения, и без этого ограничения вид вымрет так же верно, как без самого инстинкта.
Исключение в этот раз победило правило, значит надежда есть. А город... Город сам о себе позаботится: не маленькие уже, путь показан, дальше - сами.