Из-за того, что самолёт летит на запад, закатное зрелище в лобовом стекле получается примерно вдвое медленнее, но вот оно всё-таки завершается. Мы летим во тьме, освещённой несколькими крохотными лампочками и мониторами изнутри, и совершенно ничем- снаружи. Ни звёзд, ни Луны, только изредка видны мигающие огоньки пролетающих встречных бортов. Мы для них такой же мигающий во тьме встречный борт.
Следить за набором высоты было интересно- стрелки двигались, самолёт пронизал слои облаков, попадая в разные условия, уменьшая и увеличивая скорость набора, набирая скорость истинную и уменьшая приборную. Набор давно закончился, все стрелки стоят на месте, и весь самолёт не шевелится, будто неподвижно подвешенный в банке густого прозрачного мёда.
"Самолёт летит медленно и трудно, будто сверлишь твёрдый кристалл"- вспоминается фраза из "Южного почтового". Со времён Экзюпери летать стало значительно менее трудно, но это ощущение тягучей медленности, пожалуй, то же самое. Карта на мониторе перед пилотом усеяна точками, которые ползут медленно-медленно. Почти никак не ползут.
Ещё один крохотный пучок мигающих огоньков пролетел навстречу и выше нас. Наш путь сейчас совпадает с огромной трассой между Европой и Азией. Большая часть самолётов, идущих по этой трассе- это громадные А340, А380 или Б777, с маршрутами типа "Франкфурт-Токио" или "Париж-Пекин". Мы на нашем скромном "Классике" пролетим лишь маленькую часть этого пути, из Сургута в Минск.
Так же медленно, как точки на карте, перескакивают цифры на топливомере. Съеден центральный топливный бак. Начинают медленно уменьшаться неяркие цифры крыльевых баков. Я ёрзаю на неудобном маленьком "насесте" дополнительного складного кресла пилотской кабины, меняя позу. Как пилоты умудряются не спать в таких перелётах?
Раз в полчаса один из пилотов прощается с диспетчером одной зоны, и приветствует диспетчера другой. Названия городов внизу меняются с загадочных чукотско-татарских на славянские. Автопилот тоже не спит, чуть-чуть меняя курс самолёта при пролёте очередной точки маршрута, настраиваясь на следующую. Поскольку точки выстроены почти в прямую линию, перекладки курса почти незаметны, автопилот будто чуть-чуть, на миллиметр, притрагивается к штурвалу. Я в полусне смотрю на рукоятки управления двигателями. Они тоже иногда медленно-медленно двигаются на миллиметры туда-сюда, будто автомат сомневается, как же наиболее точно соблюдать заданную скорость. Вслед за движениями рычагов управления двигателями я ощущаю тихое, едва заметное "уррррррр" самих двигателей. Будто где-то далеко-далеко сзади работает громадный советский холодильник. Точнее, два советских холодильника. И хотя они находятся очень далеко, но они настолько мощные, что до меня долетает едва заметное урчание, ощущаемое скорее спиной, чем ушами.
Всё работает как надо в этом чёрном пространстве. Только моя работа уже завершена. Ещё там, с запуском двигателей в Сургуте, я вздохнул с облегчением. Теперь мне нечего делать, теперь очередь поработать пилотам, теперь всё зависит от них. Им принимать решения. А я могу побыть зрителем, успокоенно вздыхающим от того, как всё в очередной раз хорошо завершается. Самолёт отработал отлично. Полёт туда, стоянка, пробуждение после стоянки, подготовка к вылету, полёт обратно- всё идёт безупречно. Техника в очередной раз отработала без отклонений. Сколько раз она уже так отрабатывала? Да в общем-то, всё разы, когда я вот так летал сопровождающим. А если и были какие-то неполадки, то совершенно детские, не дающие никакого простора для проявления моего профессионализма. И это прекрасно для меня, потому что я слабо верю в свой профессионализм. Что я буду делать, случись там, в каком-нибудь Сургуте, что-то, действительно не позволяющее вылететь обратно? Это будет как раз моя очередь действовать. И как я покажу себя, если такая очередь выпадет?
Есть такая избитая мысль, что вера в свои знания наиболее высока там, где этих знаний практически нет. Потом, по мере набора опыта, уверенность в себе только падает. Ты начинаешь понимать, как многого ты не знаешь. И этот круг, список того, чего ты не знаешь- кажется, только расширяется.
Наиболее уверенным в своих авиационных знаниях я был, когда учился в авиационном колледже, ещё не видя ни одного "живого" самолёта в жизни. С тех пор уверенность сильно сдулась. Осталась только надежда на то, что всё в очередной раз отработает как надо, желательно без моего вмешательства.
...Над Витебском самолёт делает заметный крен, поворачивая налево. Второй пилот накручивает новые циферки на панели автопилота.
-Уруруррррр- едва слышно отвечают советские холодильники где-то вдали, рычаги газа синхронно ползут назад, в животе на секунду ощущается дурнота- самолёт начинает полого скатываться вниз. На приборной панели все стрелки разом начинают движение в разные стороны. Уплотняющийся воздух кабины подкатывает к ушам.
Тьма становится ещё плотнее. В облаках самолёт вздрагивает, как на ухабах дороги. Иногда кажется, что мы пропускаем сразу несколько огромных твёрдых "лежачих полицейских", подвешенных на высоте в километр над Минской областью. Хорошо, что я заранее пристегнулся к своему насесту по всем правилам, иначе уже бы, наверное, съездил башкой в потолочную приборную панель.
Медленно разгорающиеся посадочные фары не высвечивают ничего, кроме "экрана" на серой стене облаков перед самолётом. Прямо под моими ногами раздаётся резкий стук- выходит наружу передняя нога шасси. После полного выпуска закрылков самолёт начинает терять скорость быстро, как велосипед, съехавший с асфальта в глубокий песок. Автомат скорости уже отключен, командир суёт вперед рычаги газа, парируя падение скорости.
-Уррррррр- сразу нарастает откуда-то сзади. Огромная плавная сила подхватывает лично меня с моим креслом, держит в горизонтальном полёте вместо падения. Уменьшение скорости прекращается, останавливаясь как раз там, где надо.
-Five hundred- говорит искусственным голосом радиовысотомер- Four hundred.
Где хоть какие-то огни? Самолёт снижается во тьму, в никуда. Three hundred- говорит высотомер. Кажется, мы опять висим в той же густой тёмной неподвижности, которая была два часа назад. Ничего не происходит, только голос высотомера отсчитывает расстояние от совершенно невидимой земли.
...Яркая череда огней ВПП ударяет светом в лобовое стекло. Самолёт вываливается из тьмы уже над территорией порта. Малый газ. Две, три секунды полёта над полосой, будто нащупывая ногами землю. Бах, нащупали! Реверс, тормоза, поворот вправо, на рулёжку. Я совмещаю непривычную с такого ракурса картинку аэропорта с тем, как я его помню. Ага, вот мы где. Сейчас налево.
-Смотрите, масло! Чего это давление масла на втором упало?- я наклоняюсь к командиру, указывая пальцем на загоревшуюся жёлтую лампу сигнализатора низкого давления масла во втором моторе.
-Так я его выключил, вот и упало- пожимает плечами командир.
Блин, разглядывая аэропорт, я не увидел, что мы уже катимся на одном моторе. Офигительный я всё-таки профессионал своего дела.
Мой коллега машет жезлами, светящимися красным, заводя самолёт на стоянку. "Боинг" величественно кивает носом, окончательно останавливаясь. Прилетели.
Мы не выходим из кабины, пока самолёт покачивается под напором спешащих к выходу пассажиров. Несколько раз я встаю со своего насеста, смотрю в глазок двери пилотской кабины. Цепочка пассажиров всё движется и движется, никак не иссякая. Я снова усаживаюсь уставшей задницей на неудобный насест, подпираю подбородок рукой. Если что-то всё-же случится с матчастью в будущем- это хорошо, будет повод вырасти над собой. Если не случится- тоже хорошо, отчего бы не покататься на исправном самолёте за просто так. В конце концов, и тот, и другой вариант имеют одинаковой причиной одну и ту же беспредельную милость Будды.