Вера Белого генерала.
Оригинал взят у d_m_vestnik в Вера Белого генерала.
Во время происшедшего во Владивостоке “недоворота”, как окрестили его в Приморье, каппелевское командование и меркуловское правительство, опираясь на верные им части, стояли друг против друга, не уступая своих позиций, но так же ничего и не приобретая. Наличие в крае третьей стороны - японцев (красные в счет не шли) - понуждало обе стороны к удерживанию своих кулаков, и борьба ограничивалась непристойным обливанием (и самообливанием) своего противника устной и письменной грязью. Долго ли бы так продолжалось - гадать трудно, но всех выручил генерал Дитерихс.
Дитерихс удалился в Харбин, где, отойдя от политики, посвятил себя, совместно со своей супругой, заботам по воспитанию вывезенных из Омска девочек-сирот, а также работал над составлением книги “Смерть Царской Семьи в Екатеринбурге”. Эта тишина и покой жизни была как-то разом нарушена летящими одна за другой телеграммами из Приморья и визитами ряда “сановных” персон. Гондатти, которому в первую голову было сделано предложение приехать во Владивосток и взять там дело в свои руки, умыл руки и отказался ехать. Генерал Дитерихс, после непродолжительной , но тяжелой внутренней борьбы, решил принять предложение и приехать во Владивосток.
Генерал Дитерихс по приезде во Владивосток, был бодр, но серьезен. Одет он был скромно, если не сказать даже бедно. Город и войска “бунтовщиков” встретили его восторженно.
Взять твердо в руки руководителей обеих группировок, поставить каждого на свое собственное место, при отсутствии физической реальной силы, можно было только терпением, умелым обращением с людьми и редкой выдержкой. Эту трудную задачу, можно смело сказать, генерал Дитерихс выполнил блестяще. Со времени его прибытия прошло только три месяца, и вот мы увидим генералов Молчанова, Смолина, Глебова, Савельева и полковника Буйвида плечо о плечо борющимися с наседающими на них красными. Этого не было ни в 1920 году в Забайкалье, ни в зиму 1921/22 года в Приморье. Можно смело утверждать, что в этом была исключительно заслуга самого Михаила Константиновича Дитерихса, а не его чина и положения по службе.
23 июля 1922 года в городе Владивостоке открылись заседания Земского собора. Приамурский Земский собор 1922 года был созван на старых московских, а не лондонских (английский парламент) принципах. Каких либо демонстраций не было, так как противников монархии на соборе не имелось. С начала революции и за все время Белого движения ни одно противобольшевистское правительство, ни одно собрание народных представителей ни разу не высказывалось за признание дома Романовых “Царствующим”. Поэтому, когда Приамурский Земский собор 1922 года признал низвергнутую революцией 1917 года династию “царствующей”, то тем самым во всем Белом движении была произведена революция. Во всяком случае, это касается идеологического подхода к данному вопросу.
Если настроение Земского собора было выражено так ярко, то каково было настроение в войсковых частях войск Приамурского правительства? До настоящего времени что-то в противобольшевистских полках не слышно было о “верноподданичестве”. Там имелись “каппелевцы”, “семеновцы”, “смолинцы”, “глудкинцы”, но о “монархистах” или “республиканцах” слышно не было.
Среди бойцов вопрос никогда не ставился и не поднимался, “за какую форму правления ее бойцы идут сражаться и умирать”. Офицеры и солдаты противобольшевистских войск шли в бой за “честь и освобождение России против предателей и разбойников”. Каждый из бойцов Белой армии мог понимать и толковать эту формулу, как мог и хотел. Под одними и теми же знаменами стояли в огне за Россию и ярые “народники”, социалисты до крайних монархистов, отрицавших целесообразность реформы освобождения крестьян, включительно. Правда, постепенно лица с крайне левыми взглядами отошли или же их мировоззрение отклонилось несколько “вправо”, но, во всяком случае, в рядах войск Временного Приамурского правительства имелось немало лиц со взглядами весьма близкими к взглядам “эсеров”. По своему же социальному положению масса армии, в том числе и значительная, большая часть офицерства, принадлежала к среде сельского населения и мещанства. Бесплодная болтовня в заседаниях Земского собора мало трогала бойцов, коих более интересовали проблемы сегодняшнего (довольствие всех видов) и завтрашнего (новая схватка с красными) дней.
фото: Генерал Дитерихс, Никольск-Уссурийск 1922 год (из коллекции М.Блинова).
М.К.Дитерихс был человеком весьма глубоко религиозным. В 1919 году он уже мыслил борьбу с большевизмом как борьбу религии с безбожием и безверием. Будучи главнокомандующим армиями Восточного фронта (конец лета и осень 1919года), генерал Дитерихс приступил к формированию “дружин святого креста и полумесяца”. Генерал Дитерихс надеялся, нет, больше того - верил, что Россию можно поднять на большевиков лишь во имя Церкви, Царя и Отечества. Его программа была нова, оригинальна и продуманна. Она могла увлечь массы, если в них, конечно, еще теплился огонек веры и преданности к трем приведенным выше основам. И вот теперь, в 1922 году, когда судьба поставила его во главе Белого Приморья, генерал Дитерихс не колеблясь решил проводить свои принципы. “Я создаю революцию той революции, которую мы переживаем”.
“Партии коммунистов и социалистов-интернационалистов объявляю нелегальными, и все лица, принадлежащие к сим партиям или разделяющие их идеи, подлежат вместе со своими семьями выселению в пределы Советской России и Дальневосточной Республики” (из указа М.Дитерихса под №2).
Правитель края и воевода земской рати М.К.Дитерихс был глубоко верующим человеком, и он верил в чудо. На борьбу с коммунистами и большевиками он намеривался поднять русских людей древним лозунгом: “Вера, Царь и Отечество”. Именитое купечество, торговый люд, мещанство и крестьянство призывались, по примеру 1612 года, к жертвенности. Правитель наметил ряд крестьянских съездов, на коих он намеривался зажечь боевым духом приморских сельчан. Пополненная ратниками всенародного ополчения, армия должна была усилиться настолько, чтобы от обороны она могла перейти в наступление.
Мы не будем здесь говорить о жертвенности именитого купечества, торговых людей и мещан. Ее не было вовсе. Отсутствие денежных средств у правителя Приамурского края и слишком мизерный срок, предоставленный ему судьбой, лишали надежд, что искры красноречия правителя, бросаемые в крестьянство, смогут возжечь неугасимый, могучий огонь служения Белой Идее среди местного крестьянства. Таким образом, оставалась, казалось бы, одна лишь армия, переименованная ныне в “Земскую Рать”. Но и с ней дела обстояли не так уж важно, а именно: не была еще объявлена поголовная мобилизация всего способного носить оружие городского населения, как в рядах белых войск выявилось иное движение - дезертирство. Известие о грядущем уходе японцев, опасения возможного предательства со стороны их на манер братьев-чехов и иных “доблестных” союзников, при безнадежности грядущей борьбы с красными с перспективой попасть при случае в какую-нибудь катастрофу вроде Новороссийской эвакуации, а в лучшем случае разоружение на на китайской или японской границе и дальнейшие скитания за границей, чего доброго, беспомощного калеки - все это, вместе взятое, невольно заставляло призадуматься каждого из белых бойцов. Желание жить у многих начинало перевешивать чувство долга перед Родиной - Белой Идеей.
Еще ранее, в течение этих последних полутора лет, проведенных армией в Приморье, не видя порядка в среде своих водителей и постепенно теряя к ним уважение, многие офицеры и солдаты стали все чаще поглядывать в сторону полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, где имелся такой обетованный мирный город, как Харбин. Правда, не все, кто осел в Харбине, нашел там золотое дно, немало было и таких, кто, побившись-побившись в чужом городе, прибыл в Приморье снова служить под белыми знаменами. Были такие, но все же процент дезертиров летом и осенью 1922 года так повысился в “белоповстанческих” частях, что о нем невольно приходится говорить. Никогда еще прежде, ни на Волге, на Урале, в Сибири, в Забайкалье или хотя бы в том же Приморье, перед Хабаровским походом, никогда еще не было частых и повсеместных случаев дезертирства испытанных, боевых и преданных Белому Делу воинов. Бегали, сдавались и переходили к красным лишь необстрелянные или распрогандированные пополнения, но никогда не бегали добровольцы. Еще страннее оказывалось отношение к этим убегающим со стороны остающихся. Ни презрения, ни озлобления ко всем этим дезертирам со стороны остающихся под знаменами их бывших соратников не наблюдалось. Наоборот, нередки были были случаи, когда остающиеся, не допускающие мысли самим дезертировать, сами же способствовали и содействовали побегу дезертирующих своих сослуживцев. Дезертирство было во всех частях. Удирали с оружием, с конями. Бежали офицеры и солдаты. Сначала удирали, обычно, в поездах к ст.Пограничная. Когда же по линии железной дороги поставили ряд постов, то побежали по проселкам через Полтавку, Богуславку, Жариково. Дезертиров предавали суду, но это мало помогало.
Следует отметить, что злобу и ненависть к себе вызывали лишь те, кто бежал с чужими или лучшими конями, а так же те, кто в последнюю минуту не брезговал залезть в котомку или вещевой мешок своего приятеля-сослуживца. Отмечая это болезненное явление, мы принуждены также отметить, что в рядах воинских частей имелись, конечно, и такие, которые говорили: “Если умели до сих пор есть кусок казенного хлеба, то имей мужество за него расплачиваться. Ходили при японцах в погонах и называли себя солью земли, так поддержи же честь своих погон, и чтоб ни красный, ни житель, ни японец не вспомнил вас лихом и с презрением”.
Деятельность красных, ввиду всего происходящего, также усилилась. В некоторых участках городов Владивостока и Никольска белые бойцы избегали появляться поодиночке и без оружия.
17 августа японцы начали очищать Спасский район, и к 4 сентября весь участок жел. дороги на север от разъезда Дубининский ими был уже очищен. Характерно отметить, что по оставлении японцами Спасска в оный не замедлил пожаловать сам правитель и воевода. По словам очевидцев, растроганный, со слезами на глазах, воевода припал к “освобожденной от интервентов русской земле”, после чего тут же произнес перед толпой встречавших его официальных лиц и народа речь на эту тему. В тот же день воевода отдал приказ, в коем опять упоминалась его “радость” по поводу вступления ногой на “освобожденную от интервентов русскую землю”. Читая строки этого приказа, многие чины земской рати недоумевали: “Да что он думает? Единственная опора - японцы, а он радуется, что они уходят”. Такова была вера самого правителя и воеводы. “Вера горами двигает”, - говорит Священное Писание. “Все есть продукт воображения”, - заявлял полководец Бонапарт. Надвинувшиеся вплотную события готовились измерить силу веру и физической мощи земской рати.
Б.Филимонов. КОНЕЦ БЕЛОГО ПРИМОРЬЯ
Во время происшедшего во Владивостоке “недоворота”, как окрестили его в Приморье, каппелевское командование и меркуловское правительство, опираясь на верные им части, стояли друг против друга, не уступая своих позиций, но так же ничего и не приобретая. Наличие в крае третьей стороны - японцев (красные в счет не шли) - понуждало обе стороны к удерживанию своих кулаков, и борьба ограничивалась непристойным обливанием (и самообливанием) своего противника устной и письменной грязью. Долго ли бы так продолжалось - гадать трудно, но всех выручил генерал Дитерихс.
Дитерихс удалился в Харбин, где, отойдя от политики, посвятил себя, совместно со своей супругой, заботам по воспитанию вывезенных из Омска девочек-сирот, а также работал над составлением книги “Смерть Царской Семьи в Екатеринбурге”. Эта тишина и покой жизни была как-то разом нарушена летящими одна за другой телеграммами из Приморья и визитами ряда “сановных” персон. Гондатти, которому в первую голову было сделано предложение приехать во Владивосток и взять там дело в свои руки, умыл руки и отказался ехать. Генерал Дитерихс, после непродолжительной , но тяжелой внутренней борьбы, решил принять предложение и приехать во Владивосток.
Генерал Дитерихс по приезде во Владивосток, был бодр, но серьезен. Одет он был скромно, если не сказать даже бедно. Город и войска “бунтовщиков” встретили его восторженно.
Взять твердо в руки руководителей обеих группировок, поставить каждого на свое собственное место, при отсутствии физической реальной силы, можно было только терпением, умелым обращением с людьми и редкой выдержкой. Эту трудную задачу, можно смело сказать, генерал Дитерихс выполнил блестяще. Со времени его прибытия прошло только три месяца, и вот мы увидим генералов Молчанова, Смолина, Глебова, Савельева и полковника Буйвида плечо о плечо борющимися с наседающими на них красными. Этого не было ни в 1920 году в Забайкалье, ни в зиму 1921/22 года в Приморье. Можно смело утверждать, что в этом была исключительно заслуга самого Михаила Константиновича Дитерихса, а не его чина и положения по службе.
23 июля 1922 года в городе Владивостоке открылись заседания Земского собора. Приамурский Земский собор 1922 года был созван на старых московских, а не лондонских (английский парламент) принципах. Каких либо демонстраций не было, так как противников монархии на соборе не имелось. С начала революции и за все время Белого движения ни одно противобольшевистское правительство, ни одно собрание народных представителей ни разу не высказывалось за признание дома Романовых “Царствующим”. Поэтому, когда Приамурский Земский собор 1922 года признал низвергнутую революцией 1917 года династию “царствующей”, то тем самым во всем Белом движении была произведена революция. Во всяком случае, это касается идеологического подхода к данному вопросу.
Если настроение Земского собора было выражено так ярко, то каково было настроение в войсковых частях войск Приамурского правительства? До настоящего времени что-то в противобольшевистских полках не слышно было о “верноподданичестве”. Там имелись “каппелевцы”, “семеновцы”, “смолинцы”, “глудкинцы”, но о “монархистах” или “республиканцах” слышно не было.
Среди бойцов вопрос никогда не ставился и не поднимался, “за какую форму правления ее бойцы идут сражаться и умирать”. Офицеры и солдаты противобольшевистских войск шли в бой за “честь и освобождение России против предателей и разбойников”. Каждый из бойцов Белой армии мог понимать и толковать эту формулу, как мог и хотел. Под одними и теми же знаменами стояли в огне за Россию и ярые “народники”, социалисты до крайних монархистов, отрицавших целесообразность реформы освобождения крестьян, включительно. Правда, постепенно лица с крайне левыми взглядами отошли или же их мировоззрение отклонилось несколько “вправо”, но, во всяком случае, в рядах войск Временного Приамурского правительства имелось немало лиц со взглядами весьма близкими к взглядам “эсеров”. По своему же социальному положению масса армии, в том числе и значительная, большая часть офицерства, принадлежала к среде сельского населения и мещанства. Бесплодная болтовня в заседаниях Земского собора мало трогала бойцов, коих более интересовали проблемы сегодняшнего (довольствие всех видов) и завтрашнего (новая схватка с красными) дней.
фото: Генерал Дитерихс, Никольск-Уссурийск 1922 год (из коллекции М.Блинова).
М.К.Дитерихс был человеком весьма глубоко религиозным. В 1919 году он уже мыслил борьбу с большевизмом как борьбу религии с безбожием и безверием. Будучи главнокомандующим армиями Восточного фронта (конец лета и осень 1919года), генерал Дитерихс приступил к формированию “дружин святого креста и полумесяца”. Генерал Дитерихс надеялся, нет, больше того - верил, что Россию можно поднять на большевиков лишь во имя Церкви, Царя и Отечества. Его программа была нова, оригинальна и продуманна. Она могла увлечь массы, если в них, конечно, еще теплился огонек веры и преданности к трем приведенным выше основам. И вот теперь, в 1922 году, когда судьба поставила его во главе Белого Приморья, генерал Дитерихс не колеблясь решил проводить свои принципы. “Я создаю революцию той революции, которую мы переживаем”.
“Партии коммунистов и социалистов-интернационалистов объявляю нелегальными, и все лица, принадлежащие к сим партиям или разделяющие их идеи, подлежат вместе со своими семьями выселению в пределы Советской России и Дальневосточной Республики” (из указа М.Дитерихса под №2).
Правитель края и воевода земской рати М.К.Дитерихс был глубоко верующим человеком, и он верил в чудо. На борьбу с коммунистами и большевиками он намеривался поднять русских людей древним лозунгом: “Вера, Царь и Отечество”. Именитое купечество, торговый люд, мещанство и крестьянство призывались, по примеру 1612 года, к жертвенности. Правитель наметил ряд крестьянских съездов, на коих он намеривался зажечь боевым духом приморских сельчан. Пополненная ратниками всенародного ополчения, армия должна была усилиться настолько, чтобы от обороны она могла перейти в наступление.
Мы не будем здесь говорить о жертвенности именитого купечества, торговых людей и мещан. Ее не было вовсе. Отсутствие денежных средств у правителя Приамурского края и слишком мизерный срок, предоставленный ему судьбой, лишали надежд, что искры красноречия правителя, бросаемые в крестьянство, смогут возжечь неугасимый, могучий огонь служения Белой Идее среди местного крестьянства. Таким образом, оставалась, казалось бы, одна лишь армия, переименованная ныне в “Земскую Рать”. Но и с ней дела обстояли не так уж важно, а именно: не была еще объявлена поголовная мобилизация всего способного носить оружие городского населения, как в рядах белых войск выявилось иное движение - дезертирство. Известие о грядущем уходе японцев, опасения возможного предательства со стороны их на манер братьев-чехов и иных “доблестных” союзников, при безнадежности грядущей борьбы с красными с перспективой попасть при случае в какую-нибудь катастрофу вроде Новороссийской эвакуации, а в лучшем случае разоружение на на китайской или японской границе и дальнейшие скитания за границей, чего доброго, беспомощного калеки - все это, вместе взятое, невольно заставляло призадуматься каждого из белых бойцов. Желание жить у многих начинало перевешивать чувство долга перед Родиной - Белой Идеей.
Еще ранее, в течение этих последних полутора лет, проведенных армией в Приморье, не видя порядка в среде своих водителей и постепенно теряя к ним уважение, многие офицеры и солдаты стали все чаще поглядывать в сторону полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, где имелся такой обетованный мирный город, как Харбин. Правда, не все, кто осел в Харбине, нашел там золотое дно, немало было и таких, кто, побившись-побившись в чужом городе, прибыл в Приморье снова служить под белыми знаменами. Были такие, но все же процент дезертиров летом и осенью 1922 года так повысился в “белоповстанческих” частях, что о нем невольно приходится говорить. Никогда еще прежде, ни на Волге, на Урале, в Сибири, в Забайкалье или хотя бы в том же Приморье, перед Хабаровским походом, никогда еще не было частых и повсеместных случаев дезертирства испытанных, боевых и преданных Белому Делу воинов. Бегали, сдавались и переходили к красным лишь необстрелянные или распрогандированные пополнения, но никогда не бегали добровольцы. Еще страннее оказывалось отношение к этим убегающим со стороны остающихся. Ни презрения, ни озлобления ко всем этим дезертирам со стороны остающихся под знаменами их бывших соратников не наблюдалось. Наоборот, нередки были были случаи, когда остающиеся, не допускающие мысли самим дезертировать, сами же способствовали и содействовали побегу дезертирующих своих сослуживцев. Дезертирство было во всех частях. Удирали с оружием, с конями. Бежали офицеры и солдаты. Сначала удирали, обычно, в поездах к ст.Пограничная. Когда же по линии железной дороги поставили ряд постов, то побежали по проселкам через Полтавку, Богуславку, Жариково. Дезертиров предавали суду, но это мало помогало.
Следует отметить, что злобу и ненависть к себе вызывали лишь те, кто бежал с чужими или лучшими конями, а так же те, кто в последнюю минуту не брезговал залезть в котомку или вещевой мешок своего приятеля-сослуживца. Отмечая это болезненное явление, мы принуждены также отметить, что в рядах воинских частей имелись, конечно, и такие, которые говорили: “Если умели до сих пор есть кусок казенного хлеба, то имей мужество за него расплачиваться. Ходили при японцах в погонах и называли себя солью земли, так поддержи же честь своих погон, и чтоб ни красный, ни житель, ни японец не вспомнил вас лихом и с презрением”.
Деятельность красных, ввиду всего происходящего, также усилилась. В некоторых участках городов Владивостока и Никольска белые бойцы избегали появляться поодиночке и без оружия.
17 августа японцы начали очищать Спасский район, и к 4 сентября весь участок жел. дороги на север от разъезда Дубининский ими был уже очищен. Характерно отметить, что по оставлении японцами Спасска в оный не замедлил пожаловать сам правитель и воевода. По словам очевидцев, растроганный, со слезами на глазах, воевода припал к “освобожденной от интервентов русской земле”, после чего тут же произнес перед толпой встречавших его официальных лиц и народа речь на эту тему. В тот же день воевода отдал приказ, в коем опять упоминалась его “радость” по поводу вступления ногой на “освобожденную от интервентов русскую землю”. Читая строки этого приказа, многие чины земской рати недоумевали: “Да что он думает? Единственная опора - японцы, а он радуется, что они уходят”. Такова была вера самого правителя и воеводы. “Вера горами двигает”, - говорит Священное Писание. “Все есть продукт воображения”, - заявлял полководец Бонапарт. Надвинувшиеся вплотную события готовились измерить силу веру и физической мощи земской рати.
Б.Филимонов. КОНЕЦ БЕЛОГО ПРИМОРЬЯ