Мой любимый историк и поэт
Оригинал взят у albert_motsar в Мой любимый историк и поэт
Оригинал взят у philologist в 22 года назад не стало историка Льва Гумилева
15 июня 1992 года ушел из жизни замечательный историк Лев Гумилев, сын поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева, автор замечательных книг по истории и этнологии, выдающийся мыслитель, поэт.
Из книги В.Демина "Лев Гумилев" (серия ЖЗЛ):
"Оценивая «смутное время» конца 1980-х - начала 1990-х годов, Гумилёв говорил: «Я не узнаю своей страны, страны детства. Но ведь меня заставили восхититься своей Родиной - даже послереволюционной державой в 30-е годы, и это было серьезно… А затем, я защищал ее под Берлином - снова Отчизна отозвалась любовью - за отзывчивость. Было много лагерников, что-то втихомолку говорили, а вокруг молодые, которым нет дела до того, что будет с ними, когда они вернутся домой. Вот эти, молодые состарились, я ведь вижу, они инвалиды, нищие, но и в них мироощущение огромной Отчизны. Никому нет дела, до того, что случилось со страной. А она потерпела поражение этническое: плевать, если бы политическое или военное, как Германия или Япония, а именно этническое, произошел раскол посередине, равновесие между жизнью и смертью нарушено. <…> К сожалению, я слабо знаю современную армию, но именно армия испокон веков была носительницей и хранительницей истинного патриотизма, гордости за принадлежность к великой и единой России. Потеряв эти чувства, мы неизбежно потеряем свое историческое лицо».
Одновременно Лев Николаевич ответил и на вопрос по поводу критики в адрес современной Российской армии, на которую постоянно обрушивается шквал обвинений во всех существующих и несуществующих грехах: «Я не против критики, тем более, если она конструктивна. А вот дискредитация сильного всегда была уделом слабых и корыстных. Конечно, вырастить труса, надеющегося, что ему не придется воевать, испытывать какие-то трудности и лишения, легче, чем воспитать воина и гражданина.
Мне думается, что безоглядный пацифизм наносит нашему обществу непоправимый ущерб. <…> Ход событий, все же, во многом, определяют не пацифисты, а пассионарии, и именно энергия этих людей поддерживает целостность и независимость государства. Эти люди антиэгоистичны, они служат идее, приближая поставленную цель. Они трудятся, страдают, подставляют свои головы ради России, которая досталась им кровью их предков. И только благодаря тому, что они отдают себя, как жертву , на гибель, и возможно будущее».
Вместе с тем он осуждал ввод советских войск в Афганистан и, по словам журналистки Л.Д. Стеклянниковой, следующим образом подводил итог этих трагических событий: «Вот, впервые после 45-го года мы показали миру, что нас можно победить». Он с болью говорил о поражении, о том, что нельзя было входить в Афганистан, что воевать там невозможно: неприступные горы. Афганцы в них как рыба в воде, а наши? Вот укрепленная крепость или пункт на горе. Как ее взять? По горной тропе можно идти цепочкой, но сверху снайпер всех по одному отстреляет. Артиллерию в горы не потянешь. Зависший над укреплением вертолет тоже не стоит никакого труда сбить. Винил правительственных советников, которые ввергли страну и армию в афганскую аферу: «Ведь правительство, прежде чем предпринять подобную акцию, запрашивает специалистов, советуется с ними. В случае с Афганистаном советниками были либо некомпетентные, либо недобросовестные. Вспомнили бы опыт англичан. В свое время англичане пытались закрепиться в Афганистане, но сочли за лучшее покинуть его».
Относительно катастрофического экономического положения в стране в переломный период, свидетелем которого он оказался, Гумилёв высказался более чем определенно: «К сожалению, та самая фаза надлома, в финале которой мы пребываем, не сулила нам достатка и благоденствия. Для нее характерно расточительное отношение к ресурсам. Экономика с легкостью пошлой девки поддается деструктивным изменениям. Общество впадает в идеологические распри и переживает политическую нестабильность. Любой опрометчивый шаг поистине чреват непредсказуемыми последствиями, вплоть до краха. <…> Надежда у человека есть всегда, у целого народа - тем более. Я вовсе не собираюсь утверждать, что судьба России безысходна. В отличие от скептиков я верю в то, что она, несмотря на тяжкие испытания, сохраняет культурную доминанту <…>».
Вместе с тем за два года до кончины великий ученый с оптимизмом утверждал: «Говорят, чтобы жить счастливо, надо жить долго. Мне 78 лет, я, честно признаться, на столько и не рассчитывал… Да, жизнь была иногда очень тяжелой, но ведь я не был исключением. Кому из порядочных людей, а я смею себя относить к таковым, было легко? Я не был одинок, я был вместе со своей страной, со своим народом. И если сегодня есть люди, которые считают, что я сделал что-то заслуживающее внимания и доброго слова, я счастлив…» А Сергею Борисовичу Лаврову (1928-2000), президенту Русского географического общества и заведующему кафедрой экономической и социальной географии ЛГУ, Гумилёв при их последней встрече в клинике сказал: «А все-таки я счастливый человек, ведь всю жизнь я писал то, что хотел, то, что думал, а они (многие коллеги его) - то, что велели…»
В начале июня 1992 года состояние здоровья Льва Николаевича резко ухудшилось, и он вновь оказался в питерской академической больнице, где ему сделали неудачную операцию, которую, по мнению друзей и близких, вообще не стоило делать. О последних днях ученого рассказано в мемуарах Н.В. Гумилёвой (для нее это были очень тяжелые воспоминания): «Я всегда относилась отрицательно к академической больнице, но меня уговорили отправить туда Льва для лечения язвы, так как там есть барокамера, которая как будто дает хорошие результаты. После семи сеансов Лев сказал: “Я больше туда не пойду, мне это не помогает”. Но врачи, которые его лечили, заявили: “Нет, мы его не отпустим, надо чтобы язва зарубцевалась”. И начали лечить его облепиховым маслом, что в принципе можно было делать и дома.
Мне надо было готовить еду, а возить туда нужно было через весь город на метро и на автобусе. Поэтому Льва часто навещала наша помощница Елена Маслова, жившая рядом с больницей. Ученики - Костя Иванов, Оля Новикова, Слава Ермолаев, Володя Мичурин - приходили и читали Льву научные книги и фантастику, которую он очень любил. Это его отвлекало.
Наконец, я забрала Льва из больницы, но дома ему стало очень плохо, поднялась температура, начались страшные боли. Пробыл он дома всего неделю. Я вызвала скорую помощь. Те сказали: «Подозрение на воспаление легких, надо в больницу», и, конечно, отвезли опять в академическую. Я сказала: «Лёв, я приеду завтра утром». Вдруг рано утром звонит Лена Маслова и сообщает: «Я пришла к Льву Николаевичу, а мне говорят, что его увезли на операцию!» - «Как на операцию? Почему мне не позвонили?»
Его нельзя было класть на операцию. Они ему удалили весь желчный пузырь, а этого нельзя было делать - ткани были очень тонкие. Лопнула его чуть зарубцевавшаяся язва и образовались новые язвы, началось сильное кровотечение. И уже остановить было нельзя. В это время очень помог тележурналист Александр Невзоров: он объявил в своей передаче, что нужна кровь, и доноров пришло много.
Меня не пускали в реанимацию. Я звонила утром, вечером. Вдруг мне звонит из реанимации доктор и говорит: «Лев Николаевич очнулся и хочет есть, а у нас кроме соленой трески ничего нет. Так что приезжайте, привезите кашу».
Это Лев, конечно, придумал предлог, чтобы повидаться. Лев лежал в отдельной реанимационной палате весь бледный, опухший, опутанный проводами.
Он хотел меня повидать: видимо, чувствовал, что уже кончается. Посмотрев на кашу, сказал: «Ты чернослива туда не положила». - «Завтра привезу». Но завтра уже не было. Наконец мне сказали, что больше оставаться нельзя. Я поцеловала ему руку, поцеловала его самого, то есть простилась с ним. Я спросила: «У тебя что-нибудь болит?» - «Нет, ничего не болит». 15 июня Лев умер». Перед смертью он успел причаститься и собороваться.
После неоправданных бюрократических проволочек, в которых далеко не с лучшей стороны проявил себя тогдашний глава города А.А. Собчак, мэрия, получив разрешение от митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского владыки Иоанна, наконец определилась с местом погребения на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, неподалеку от раки высокочтимого Львом Николаевичем святого благоверного и великого князя Александра Невского. Гроб с телом для прощания был установлен в Большом мемориальном зале Географического общества. Сюда, а также на отпевание в храме Воскресения Христова на Обводном канале и на кладбище стекались тысячи людей. У гроба в парадной форме и с шашками наголо стояли казаки. Накануне газета «Известия» опубликовала слово прощания (некролог), подписанное верным другом Л.Н. Гумилёва академиком А.М. Панченко и озаглавленное «Он был настоящим вольнодумцем». Официальные власти от организационных мероприятий самоустранились. Спустя положенное время на могиле ученого был водружен большой мраморный крест.
Вскоре вдова ученого Наталья Викторовна подарила городу просторную квартиру на Коломенской улице, дом 1/15, где последние два года проживала с мужем, с целью организации там мемориального музея, а сама переехала в Москву, где прожила еще десять лет и умерла 4 сентября 2002 года. Урна с ее прахом была захоронена рядом с могилой мужа. На доме, где разместился Мемориальный музей-квартира Л.Н. Гумилёва, через некоторое время появилась памятная доска с надписью «Выдающемуся ученому и тюркологу - от Республики Татарстан». Власти Петербурга так и не удосужились увековечить память своего великого сына. За них, как мы видим, это сделали благодарные татары. А в новой столице суверенного Казахстана в 1996 году был учрежден Евразийский национальный университет имени Л.Н. Гумилёва.
Известный писатель Дмитрий Михайлович Балашов (1927-2000), считавший себя учеником Гумилёва, в эссе «Памяти учителя», опубликованном вскоре после смерти Льва Николаевича, писал: «Обнажим же головы все - соборно! Гении русской земли - часть нации и ее порождение. Но и нация, родившая гения, должна почуять ответственность свою перед ним. К ней направлены глаголы призывающие, и она должна им достойно ответствовать. Иначе голос гения замолкнет, как колокол на погосте, никого не разбудив. Проснемся ли? В статьях и книгах все чаще звучат упоминания великого имени, все чаще встречаются те, кто и прочли, и поняли, и приняли гумилевские глаголы. Быть может, все это знак отнюдь не медленности, но быстроты распространения его идей? Ибо нас много, и мы разные, и земля наша велика зело! Но давайте поймем, что цепь исторических событий, выходящая из тьмы прошлых веков к будущему, нерасторжима. <…> Давайте вновь сплотимся воедино, перестанем уничтожать среду своего обитания, как и друг друга, давайте вспомним, что мы, даже и в бедах, великая страна, великий народ и великое содружество народов <…>». Сказанное сбывается с каждым годом и никогда не потеряет своей актуальности…"
Стихи Льва Гумилева
Лестница
На ступеньках пыльных с лампой месяц
Время коротают в разговорах,
Но темно на поворотах лестниц;
Там Рогожин бродит до сих пор
И упрямо ловит каждый шорох,
Чтобы острый нож вонзить в упор.
Разве это тьма переклубилась,
По зерну в пролет бросая страх?
Это время расточает милость
Лишь тому, кто держит нож в зубах.
Разве это месяц на ступеньке?
Страшно впасть и быть в его руках.
1935
Наши кони как ветер, наши девы красивы...
Наши кони как ветер, наши девы красивы,
Широки наши степи и привольны луга,
Но ведь кони устанут, девы станут ревнивы
И привольные степи заметают снега.
Мне другая утеха: позабыв про ненастье,
Сев с моими друзьями перед ярким огнем,
Наши чаши наполнить неизменчивым счастьем,
Нашим счастьем единым - искрометным вином.
Оригинал взят у philologist в 22 года назад не стало историка Льва Гумилева
15 июня 1992 года ушел из жизни замечательный историк Лев Гумилев, сын поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева, автор замечательных книг по истории и этнологии, выдающийся мыслитель, поэт.
Из книги В.Демина "Лев Гумилев" (серия ЖЗЛ):
"Оценивая «смутное время» конца 1980-х - начала 1990-х годов, Гумилёв говорил: «Я не узнаю своей страны, страны детства. Но ведь меня заставили восхититься своей Родиной - даже послереволюционной державой в 30-е годы, и это было серьезно… А затем, я защищал ее под Берлином - снова Отчизна отозвалась любовью - за отзывчивость. Было много лагерников, что-то втихомолку говорили, а вокруг молодые, которым нет дела до того, что будет с ними, когда они вернутся домой. Вот эти, молодые состарились, я ведь вижу, они инвалиды, нищие, но и в них мироощущение огромной Отчизны. Никому нет дела, до того, что случилось со страной. А она потерпела поражение этническое: плевать, если бы политическое или военное, как Германия или Япония, а именно этническое, произошел раскол посередине, равновесие между жизнью и смертью нарушено. <…> К сожалению, я слабо знаю современную армию, но именно армия испокон веков была носительницей и хранительницей истинного патриотизма, гордости за принадлежность к великой и единой России. Потеряв эти чувства, мы неизбежно потеряем свое историческое лицо».
Одновременно Лев Николаевич ответил и на вопрос по поводу критики в адрес современной Российской армии, на которую постоянно обрушивается шквал обвинений во всех существующих и несуществующих грехах: «Я не против критики, тем более, если она конструктивна. А вот дискредитация сильного всегда была уделом слабых и корыстных. Конечно, вырастить труса, надеющегося, что ему не придется воевать, испытывать какие-то трудности и лишения, легче, чем воспитать воина и гражданина.
Мне думается, что безоглядный пацифизм наносит нашему обществу непоправимый ущерб. <…> Ход событий, все же, во многом, определяют не пацифисты, а пассионарии, и именно энергия этих людей поддерживает целостность и независимость государства. Эти люди антиэгоистичны, они служат идее, приближая поставленную цель. Они трудятся, страдают, подставляют свои головы ради России, которая досталась им кровью их предков. И только благодаря тому, что они отдают себя, как жертву , на гибель, и возможно будущее».
Вместе с тем он осуждал ввод советских войск в Афганистан и, по словам журналистки Л.Д. Стеклянниковой, следующим образом подводил итог этих трагических событий: «Вот, впервые после 45-го года мы показали миру, что нас можно победить». Он с болью говорил о поражении, о том, что нельзя было входить в Афганистан, что воевать там невозможно: неприступные горы. Афганцы в них как рыба в воде, а наши? Вот укрепленная крепость или пункт на горе. Как ее взять? По горной тропе можно идти цепочкой, но сверху снайпер всех по одному отстреляет. Артиллерию в горы не потянешь. Зависший над укреплением вертолет тоже не стоит никакого труда сбить. Винил правительственных советников, которые ввергли страну и армию в афганскую аферу: «Ведь правительство, прежде чем предпринять подобную акцию, запрашивает специалистов, советуется с ними. В случае с Афганистаном советниками были либо некомпетентные, либо недобросовестные. Вспомнили бы опыт англичан. В свое время англичане пытались закрепиться в Афганистане, но сочли за лучшее покинуть его».
Относительно катастрофического экономического положения в стране в переломный период, свидетелем которого он оказался, Гумилёв высказался более чем определенно: «К сожалению, та самая фаза надлома, в финале которой мы пребываем, не сулила нам достатка и благоденствия. Для нее характерно расточительное отношение к ресурсам. Экономика с легкостью пошлой девки поддается деструктивным изменениям. Общество впадает в идеологические распри и переживает политическую нестабильность. Любой опрометчивый шаг поистине чреват непредсказуемыми последствиями, вплоть до краха. <…> Надежда у человека есть всегда, у целого народа - тем более. Я вовсе не собираюсь утверждать, что судьба России безысходна. В отличие от скептиков я верю в то, что она, несмотря на тяжкие испытания, сохраняет культурную доминанту <…>».
Вместе с тем за два года до кончины великий ученый с оптимизмом утверждал: «Говорят, чтобы жить счастливо, надо жить долго. Мне 78 лет, я, честно признаться, на столько и не рассчитывал… Да, жизнь была иногда очень тяжелой, но ведь я не был исключением. Кому из порядочных людей, а я смею себя относить к таковым, было легко? Я не был одинок, я был вместе со своей страной, со своим народом. И если сегодня есть люди, которые считают, что я сделал что-то заслуживающее внимания и доброго слова, я счастлив…» А Сергею Борисовичу Лаврову (1928-2000), президенту Русского географического общества и заведующему кафедрой экономической и социальной географии ЛГУ, Гумилёв при их последней встрече в клинике сказал: «А все-таки я счастливый человек, ведь всю жизнь я писал то, что хотел, то, что думал, а они (многие коллеги его) - то, что велели…»
В начале июня 1992 года состояние здоровья Льва Николаевича резко ухудшилось, и он вновь оказался в питерской академической больнице, где ему сделали неудачную операцию, которую, по мнению друзей и близких, вообще не стоило делать. О последних днях ученого рассказано в мемуарах Н.В. Гумилёвой (для нее это были очень тяжелые воспоминания): «Я всегда относилась отрицательно к академической больнице, но меня уговорили отправить туда Льва для лечения язвы, так как там есть барокамера, которая как будто дает хорошие результаты. После семи сеансов Лев сказал: “Я больше туда не пойду, мне это не помогает”. Но врачи, которые его лечили, заявили: “Нет, мы его не отпустим, надо чтобы язва зарубцевалась”. И начали лечить его облепиховым маслом, что в принципе можно было делать и дома.
Мне надо было готовить еду, а возить туда нужно было через весь город на метро и на автобусе. Поэтому Льва часто навещала наша помощница Елена Маслова, жившая рядом с больницей. Ученики - Костя Иванов, Оля Новикова, Слава Ермолаев, Володя Мичурин - приходили и читали Льву научные книги и фантастику, которую он очень любил. Это его отвлекало.
Наконец, я забрала Льва из больницы, но дома ему стало очень плохо, поднялась температура, начались страшные боли. Пробыл он дома всего неделю. Я вызвала скорую помощь. Те сказали: «Подозрение на воспаление легких, надо в больницу», и, конечно, отвезли опять в академическую. Я сказала: «Лёв, я приеду завтра утром». Вдруг рано утром звонит Лена Маслова и сообщает: «Я пришла к Льву Николаевичу, а мне говорят, что его увезли на операцию!» - «Как на операцию? Почему мне не позвонили?»
Его нельзя было класть на операцию. Они ему удалили весь желчный пузырь, а этого нельзя было делать - ткани были очень тонкие. Лопнула его чуть зарубцевавшаяся язва и образовались новые язвы, началось сильное кровотечение. И уже остановить было нельзя. В это время очень помог тележурналист Александр Невзоров: он объявил в своей передаче, что нужна кровь, и доноров пришло много.
Меня не пускали в реанимацию. Я звонила утром, вечером. Вдруг мне звонит из реанимации доктор и говорит: «Лев Николаевич очнулся и хочет есть, а у нас кроме соленой трески ничего нет. Так что приезжайте, привезите кашу».
Это Лев, конечно, придумал предлог, чтобы повидаться. Лев лежал в отдельной реанимационной палате весь бледный, опухший, опутанный проводами.
Он хотел меня повидать: видимо, чувствовал, что уже кончается. Посмотрев на кашу, сказал: «Ты чернослива туда не положила». - «Завтра привезу». Но завтра уже не было. Наконец мне сказали, что больше оставаться нельзя. Я поцеловала ему руку, поцеловала его самого, то есть простилась с ним. Я спросила: «У тебя что-нибудь болит?» - «Нет, ничего не болит». 15 июня Лев умер». Перед смертью он успел причаститься и собороваться.
После неоправданных бюрократических проволочек, в которых далеко не с лучшей стороны проявил себя тогдашний глава города А.А. Собчак, мэрия, получив разрешение от митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского владыки Иоанна, наконец определилась с местом погребения на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, неподалеку от раки высокочтимого Львом Николаевичем святого благоверного и великого князя Александра Невского. Гроб с телом для прощания был установлен в Большом мемориальном зале Географического общества. Сюда, а также на отпевание в храме Воскресения Христова на Обводном канале и на кладбище стекались тысячи людей. У гроба в парадной форме и с шашками наголо стояли казаки. Накануне газета «Известия» опубликовала слово прощания (некролог), подписанное верным другом Л.Н. Гумилёва академиком А.М. Панченко и озаглавленное «Он был настоящим вольнодумцем». Официальные власти от организационных мероприятий самоустранились. Спустя положенное время на могиле ученого был водружен большой мраморный крест.
Вскоре вдова ученого Наталья Викторовна подарила городу просторную квартиру на Коломенской улице, дом 1/15, где последние два года проживала с мужем, с целью организации там мемориального музея, а сама переехала в Москву, где прожила еще десять лет и умерла 4 сентября 2002 года. Урна с ее прахом была захоронена рядом с могилой мужа. На доме, где разместился Мемориальный музей-квартира Л.Н. Гумилёва, через некоторое время появилась памятная доска с надписью «Выдающемуся ученому и тюркологу - от Республики Татарстан». Власти Петербурга так и не удосужились увековечить память своего великого сына. За них, как мы видим, это сделали благодарные татары. А в новой столице суверенного Казахстана в 1996 году был учрежден Евразийский национальный университет имени Л.Н. Гумилёва.
Известный писатель Дмитрий Михайлович Балашов (1927-2000), считавший себя учеником Гумилёва, в эссе «Памяти учителя», опубликованном вскоре после смерти Льва Николаевича, писал: «Обнажим же головы все - соборно! Гении русской земли - часть нации и ее порождение. Но и нация, родившая гения, должна почуять ответственность свою перед ним. К ней направлены глаголы призывающие, и она должна им достойно ответствовать. Иначе голос гения замолкнет, как колокол на погосте, никого не разбудив. Проснемся ли? В статьях и книгах все чаще звучат упоминания великого имени, все чаще встречаются те, кто и прочли, и поняли, и приняли гумилевские глаголы. Быть может, все это знак отнюдь не медленности, но быстроты распространения его идей? Ибо нас много, и мы разные, и земля наша велика зело! Но давайте поймем, что цепь исторических событий, выходящая из тьмы прошлых веков к будущему, нерасторжима. <…> Давайте вновь сплотимся воедино, перестанем уничтожать среду своего обитания, как и друг друга, давайте вспомним, что мы, даже и в бедах, великая страна, великий народ и великое содружество народов <…>». Сказанное сбывается с каждым годом и никогда не потеряет своей актуальности…"
Стихи Льва Гумилева
Лестница
На ступеньках пыльных с лампой месяц
Время коротают в разговорах,
Но темно на поворотах лестниц;
Там Рогожин бродит до сих пор
И упрямо ловит каждый шорох,
Чтобы острый нож вонзить в упор.
Разве это тьма переклубилась,
По зерну в пролет бросая страх?
Это время расточает милость
Лишь тому, кто держит нож в зубах.
Разве это месяц на ступеньке?
Страшно впасть и быть в его руках.
1935
Наши кони как ветер, наши девы красивы...
Наши кони как ветер, наши девы красивы,
Широки наши степи и привольны луга,
Но ведь кони устанут, девы станут ревнивы
И привольные степи заметают снега.
Мне другая утеха: позабыв про ненастье,
Сев с моими друзьями перед ярким огнем,
Наши чаши наполнить неизменчивым счастьем,
Нашим счастьем единым - искрометным вином.