Что там позади? Ч. 2
Продолжение. Часть 1-я по ссылке.
Самых первых реальных заработков - которые за выполненную не детскую работу - на самом деле было два. И оба примерно в одно время.
Классе в девятом у нас уже не было уроков труда. Вместо них мы стали ходить на занятия в Учебно-производственный комбинат, который располагался в Старомонетном переулке, в двух шагах от Кадашевской набережной. По-моему, там до сих пор какое-то учебное заведение. Девчонки, которых было ровно вдвое больше, чем ребят, занимались отдельно. А нас разделили на две группы и обучали двум специальностям - токаря и фрезеровщика. Кстати, специальность пригодилась и когда учился в МИФИ (на практике, когда показал квалификационное удостоверение, сразу поставили к токарному станку), и в Курчатовском (приходилось порой самому вытачивать некоторые детали для экспериментов, заказывать которые через наши мастерские было тем ещё геморроем).
преподавали теорию, учили практике, а заодно мы выполняли несложные работы для одного из местных заводов. За это уже к концу третьей четверти мы получали какое-то вознаграждение. Честно говоря, уже не помню сколько - по нескольку рублей. Тоже неплохо!
Может, это как-то сподвигло или ещё что, но когда в перед самыми летними каникулами увидел на дверях школы объявление, что какой-то институт приглашает на работу во время каникул, я не размышлял. Пришёл домой, позвонил предупредить родителей и стал звонить по указанному телефону. Надо сказать, родители хоть и удивились, но перечить не стали - хочешь, попробуй, сам решил.
На следующий день я уже стоял у дверей Института минералогии, геохимии и кристаллохимии редких элементов (ИМГРЭ), который располагался недалеко от дома, на Садовнической набережной (на том же участке набережной меж двумя мостами, что и наша школа). Вот это здание, ещё живое:
Первое лирическое отступление.
В 2009 году этого комплекса из трёх зданий не стало, хотя лужковский зам Ресин уверял, что их реставрируют, т.к. они представляли реальную историческую ценность. Три рядом расположенных здания долго пустовали, их поджигали - точно так же, как и комплекс домов Привалова на Садовнической улице, - а потом одно из трёх зданий рухнуло, погребя под завалом трёх рабочих, и старые стены снесли.
Меня радостно, под белы ручки сразу повели в фотолабораторию, которая занималась тем, что много лет спустя станет называться ксерокопированием. Там стояло два огромных светокопировальных аппарата, один из которых назывался, по-моему, "Вега". Сам процесс назывался диазографией или, чаще, синькографией. Такие аппараты применяли для копирования чертежно-технической документации больших форматов на специальную светочувствительную диазобумагу, которая отбеливалась ярким светом там, где нет изображения. Изображение проявлялось в вытяжных шкафах в парах растворителя. В данном случае слова "пары растворителя" - ключевые.
У меня радостно забрали паспорт и побежали оформлять документы. А главный колдун-копировальщик начал вводить в курс дела. Мы даже успели сходить с ним пообедать в столовой института, но не прошло и часа после обеда, как за мной пришли, опять взяли под белы рученьки и повели сдаваться...
Начальник отдела кадров смотрел на меня так, как, наверное, зимой 1941/1942 года смотрел на моего будущего тестя штабист из дивизии генерала Белова, разглядевший в документах, что красноармеец Селивёрстов, очень хотевший попасть на фронт, переправил год своего рождения с 1925 на 1923. И тогда, под Тулой, и сейчас виновнику не было и семнадцати... Воевать 16-летнему казачьему сыну было нельзя, не вышел год. Заниматься копированием 16-летнему парню по КЗоТ тоже было нельзя, тоже год не вышел. Не зря я помянул пары растворителя и вытяжки - всё это относилось к "вредным условиям труда", мужчин допускали только с 18 лет.
Облом! Ведь работа реально была интересной.
Но и в том, и в другом случае именно штабист и начальник отдела кадров повернули дело в нужное русло. Хочет 16-летний красноармеец воевать, пусть учится - и тестя откомандировали в Омское пулемётное училище. Хочет 16-летний школьник работать в ИМГРЭ, пусть работает - на Большой Тульской находился офис Центральной геохимической экспедиции ИМГРЭ. Есть там сейчас вакансия младшего коллектора, надо обрабатывать огромные массивы данных (вручную, на арифмометре), полученных в результате разных экспедиций, а народу - особенно летом, в сезон - нет. Вот только пойдёт ли...
- Пойдёте? Но там зарплата, естественно, меньше - ведь без вредности. 90 рублей. Можете подумать два-три дня...
Я смотрел в усталые глаза кадровика и чувствовал, что он ждёт моего отказа. Весь отдел кадров замер. Даже не по себе стало от общего напряжения. По большому счёту, я их понимаю: видно было, что юноша из интеллигентной семьи, из семьи служащих, по адресу понятно, что либо из Минобороны, либо из Средмаша, да и держится. Вполне допускаю, что пробивали, кто и что...
- Раз уж решил идти, давайте оформлять!
Атмосфера тут же разрядилась, меня прямо здесь, в отделе кадров соединили с руководителем лаборатории, подписали все нужные документы, объяснили как добираться...
Так что на следующий день поехал на первую официальную работу.
Второе лирическое отступление.
Можно было и не вспоминать тестя, тем более, удрать война и рутинная работа в мирное время - две большие разницы. Вообще - разные миры.
Но ИМГРЭ входил в систему Мингео, а будущий тесть в это время работал как раз там, в объединении "Геотехника", что на одной из Рощинских улиц, недалеко от метро Тульская. И недалеко от здания, где располагалась Центральная геохимическая экспедиция.
Не менее интересно и то, что на другом берегу Обводного канала (или Канала, или, как говорили раньше, Канавы), прямо напротив ИМГРЭ находилась наша районная поликлиника, а в соседнем с ней здании с 1980 года работала моя будущая вторая жена, Леночка. Вполне допускаю, что мы могли с ней встречаться на улице. Но кто знал?!
Здания на Садовнической набережной уже нет. Примерно в то же время снесли здание, где работала Леночка. Мы как-то лет десять назад зашли туда с ней, просто посмотреть, что сталось. Полы были покрыты старым линолеумом, а под ним чувствовалась труха дощатого пола, по которому было страшно идти. Всё пропахло гнилью и затхлостью, хотя кто-то ещё работал.
А здание на Большой Тульской, где была когда-то ЦГЭ, стоит по-прежнему.
Большая Тульская, 52. В 1970 году не было облицовки мрамором, а была простая штукатурка серо-фисташкового цвета, старые деревянные рамы. Но здание внушало уважение. Экспедицию, давным давно перевели, если не ошибаюсь, в Бронницы
До 21 августа я каждый день садился на трамвай № 3, остановку которого было видно из нашего окна, и ехал на Тульскую. Там остановка тоже была напротив здания. Мама ездила на том же 3-м маршруте дальше - до развилки Каширки и Варшавского шоссе.
Когда я увольнялся, мне выдали трудовую книжку, где была запись: принят на работу младшим коллектором Централной геохимической экспедиции 2 июня 1970 года, уволен по собственному желанию 21 августа 1970 года.
А ещё кроме пыльной работы в конторе на две недели был откомандирован в подшефный совхоз, который располагался на самом краю Московской области. В Серебрянопрудском районе, в селе с говорящим названием - Мочилы. Соответственно, и денег получил больше.
Естественно, все деньги отдал родителям, но отец тогда решил, что в десятый класс я буду ходить не в серой школьной форме, а в приличном костюме. Мы с ним по магазинам целую неделю искали. Вечером я приезжал к нему на работу и мы вместе - как на работу - шли в очередной магазин. Ничего приличного! От слова "совсем". Буквально в последний день перед школой купили приличный (в смысле - из хорошей ткани и хорошо сшитый) югославский, по-моему, костюм... серого цвета.
К слову, одноклассники не ожидали от меня и что в каникулы пойду работать (все, кроме меня, отдыхали), и что деньги отдам родителям.
Самых первых реальных заработков - которые за выполненную не детскую работу - на самом деле было два. И оба примерно в одно время.
Классе в девятом у нас уже не было уроков труда. Вместо них мы стали ходить на занятия в Учебно-производственный комбинат, который располагался в Старомонетном переулке, в двух шагах от Кадашевской набережной. По-моему, там до сих пор какое-то учебное заведение. Девчонки, которых было ровно вдвое больше, чем ребят, занимались отдельно. А нас разделили на две группы и обучали двум специальностям - токаря и фрезеровщика. Кстати, специальность пригодилась и когда учился в МИФИ (на практике, когда показал квалификационное удостоверение, сразу поставили к токарному станку), и в Курчатовском (приходилось порой самому вытачивать некоторые детали для экспериментов, заказывать которые через наши мастерские было тем ещё геморроем).
преподавали теорию, учили практике, а заодно мы выполняли несложные работы для одного из местных заводов. За это уже к концу третьей четверти мы получали какое-то вознаграждение. Честно говоря, уже не помню сколько - по нескольку рублей. Тоже неплохо!
Может, это как-то сподвигло или ещё что, но когда в перед самыми летними каникулами увидел на дверях школы объявление, что какой-то институт приглашает на работу во время каникул, я не размышлял. Пришёл домой, позвонил предупредить родителей и стал звонить по указанному телефону. Надо сказать, родители хоть и удивились, но перечить не стали - хочешь, попробуй, сам решил.
На следующий день я уже стоял у дверей Института минералогии, геохимии и кристаллохимии редких элементов (ИМГРЭ), который располагался недалеко от дома, на Садовнической набережной (на том же участке набережной меж двумя мостами, что и наша школа). Вот это здание, ещё живое:
Первое лирическое отступление.
В 2009 году этого комплекса из трёх зданий не стало, хотя лужковский зам Ресин уверял, что их реставрируют, т.к. они представляли реальную историческую ценность. Три рядом расположенных здания долго пустовали, их поджигали - точно так же, как и комплекс домов Привалова на Садовнической улице, - а потом одно из трёх зданий рухнуло, погребя под завалом трёх рабочих, и старые стены снесли.
Меня радостно, под белы ручки сразу повели в фотолабораторию, которая занималась тем, что много лет спустя станет называться ксерокопированием. Там стояло два огромных светокопировальных аппарата, один из которых назывался, по-моему, "Вега". Сам процесс назывался диазографией или, чаще, синькографией. Такие аппараты применяли для копирования чертежно-технической документации больших форматов на специальную светочувствительную диазобумагу, которая отбеливалась ярким светом там, где нет изображения. Изображение проявлялось в вытяжных шкафах в парах растворителя. В данном случае слова "пары растворителя" - ключевые.
У меня радостно забрали паспорт и побежали оформлять документы. А главный колдун-копировальщик начал вводить в курс дела. Мы даже успели сходить с ним пообедать в столовой института, но не прошло и часа после обеда, как за мной пришли, опять взяли под белы рученьки и повели сдаваться...
Начальник отдела кадров смотрел на меня так, как, наверное, зимой 1941/1942 года смотрел на моего будущего тестя штабист из дивизии генерала Белова, разглядевший в документах, что красноармеец Селивёрстов, очень хотевший попасть на фронт, переправил год своего рождения с 1925 на 1923. И тогда, под Тулой, и сейчас виновнику не было и семнадцати... Воевать 16-летнему казачьему сыну было нельзя, не вышел год. Заниматься копированием 16-летнему парню по КЗоТ тоже было нельзя, тоже год не вышел. Не зря я помянул пары растворителя и вытяжки - всё это относилось к "вредным условиям труда", мужчин допускали только с 18 лет.
Облом! Ведь работа реально была интересной.
Но и в том, и в другом случае именно штабист и начальник отдела кадров повернули дело в нужное русло. Хочет 16-летний красноармеец воевать, пусть учится - и тестя откомандировали в Омское пулемётное училище. Хочет 16-летний школьник работать в ИМГРЭ, пусть работает - на Большой Тульской находился офис Центральной геохимической экспедиции ИМГРЭ. Есть там сейчас вакансия младшего коллектора, надо обрабатывать огромные массивы данных (вручную, на арифмометре), полученных в результате разных экспедиций, а народу - особенно летом, в сезон - нет. Вот только пойдёт ли...
- Пойдёте? Но там зарплата, естественно, меньше - ведь без вредности. 90 рублей. Можете подумать два-три дня...
Я смотрел в усталые глаза кадровика и чувствовал, что он ждёт моего отказа. Весь отдел кадров замер. Даже не по себе стало от общего напряжения. По большому счёту, я их понимаю: видно было, что юноша из интеллигентной семьи, из семьи служащих, по адресу понятно, что либо из Минобороны, либо из Средмаша, да и держится. Вполне допускаю, что пробивали, кто и что...
- Раз уж решил идти, давайте оформлять!
Атмосфера тут же разрядилась, меня прямо здесь, в отделе кадров соединили с руководителем лаборатории, подписали все нужные документы, объяснили как добираться...
Так что на следующий день поехал на первую официальную работу.
Второе лирическое отступление.
Можно было и не вспоминать тестя, тем более, удрать война и рутинная работа в мирное время - две большие разницы. Вообще - разные миры.
Но ИМГРЭ входил в систему Мингео, а будущий тесть в это время работал как раз там, в объединении "Геотехника", что на одной из Рощинских улиц, недалеко от метро Тульская. И недалеко от здания, где располагалась Центральная геохимическая экспедиция.
Не менее интересно и то, что на другом берегу Обводного канала (или Канала, или, как говорили раньше, Канавы), прямо напротив ИМГРЭ находилась наша районная поликлиника, а в соседнем с ней здании с 1980 года работала моя будущая вторая жена, Леночка. Вполне допускаю, что мы могли с ней встречаться на улице. Но кто знал?!
Здания на Садовнической набережной уже нет. Примерно в то же время снесли здание, где работала Леночка. Мы как-то лет десять назад зашли туда с ней, просто посмотреть, что сталось. Полы были покрыты старым линолеумом, а под ним чувствовалась труха дощатого пола, по которому было страшно идти. Всё пропахло гнилью и затхлостью, хотя кто-то ещё работал.
А здание на Большой Тульской, где была когда-то ЦГЭ, стоит по-прежнему.
Большая Тульская, 52. В 1970 году не было облицовки мрамором, а была простая штукатурка серо-фисташкового цвета, старые деревянные рамы. Но здание внушало уважение. Экспедицию, давным давно перевели, если не ошибаюсь, в Бронницы
До 21 августа я каждый день садился на трамвай № 3, остановку которого было видно из нашего окна, и ехал на Тульскую. Там остановка тоже была напротив здания. Мама ездила на том же 3-м маршруте дальше - до развилки Каширки и Варшавского шоссе.
Когда я увольнялся, мне выдали трудовую книжку, где была запись: принят на работу младшим коллектором Централной геохимической экспедиции 2 июня 1970 года, уволен по собственному желанию 21 августа 1970 года.
А ещё кроме пыльной работы в конторе на две недели был откомандирован в подшефный совхоз, который располагался на самом краю Московской области. В Серебрянопрудском районе, в селе с говорящим названием - Мочилы. Соответственно, и денег получил больше.
Естественно, все деньги отдал родителям, но отец тогда решил, что в десятый класс я буду ходить не в серой школьной форме, а в приличном костюме. Мы с ним по магазинам целую неделю искали. Вечером я приезжал к нему на работу и мы вместе - как на работу - шли в очередной магазин. Ничего приличного! От слова "совсем". Буквально в последний день перед школой купили приличный (в смысле - из хорошей ткани и хорошо сшитый) югославский, по-моему, костюм... серого цвета.
К слову, одноклассники не ожидали от меня и что в каникулы пойду работать (все, кроме меня, отдыхали), и что деньги отдам родителям.