О голых королях и "Тангейзере"
И ещё одна перепечатка за сегодня.
Очень не хотелость писать на эту тему, хотя у меня есть две великолепные статьи - за и против "Тангейзера". Довольно истеричная - в поддержку и уверенно-спокойная и ироничная... нет, не против. Скорее - с непониманием либеральной истерии вокруг постановки.
Но вот последний штрих - как всегда элегантный, как всегда иронично-умный и достаточно глубокий. И всем сестрам по серьгам - от Анатолия Семёновича Шендеровича. Которого знаю довольно давно. Знаю как очень умного и образованного человека. Интеллигента в лучшем смысле этого слова. Его, как и его жену, очень любила и уважала Леночка. И это для меня тоже очень много значит.
Я могу быть в чём-то с ним не согласен. Не в данном случае - вообще. Но прислушаться к его мнению стоит. Очень стоит.
Итак:
"Тангейзер". Послесловие.
«Не надо принимать выбор, который навязывает дьявол, - советовал Сергей Аверинцев, - ни в правой, ни в левой его руке ничего хорошего нет».
Последний - и, пожалуй, - самый громкий скандал из тех, что следовали за скандальными (простите за тавтологию) постановками нашей радикальной театральной режиссуры, показал, что у нас нет настоящего выбора.
Речь идёт о «Тангейзере». С одной стороны оказалась оскорбленная в своих лучших чувствах церковь, подкрепленная нашим чудом культуры в лице ее министра. Эта «рука» предлагала - и добилась своего своего! - запретить, чтоб не выросло. Другая «рука» в лице деятелей искусства, подкрепленная, так сказать, прогрессивной общественностью, протестовала против всех и всяческих запретов в сфере искусства.
Таким образом, обществу была предложена дилемма: запрещать или не запрещать.
Между тем, дилемма заключается совсем в другом: что можно и чего нельзя в искусстве вообще и на театре - в частности. Можно или нельзя не в смысле статей уголовного или административного кодекса, а в смысле понятий искусства как такового и нравственного закона, которым должен руководствуется Художник.
Многих передернет от одного только слова «нравственность». Это естественно в обществе, где о нравственности от имени государства печется Елена Мизулина. Но не будем о словах: добро есть добро, зло есть зло, а остальное - от лукавого.
Уверен, далеко не все, кто протестовал против запрета «Тангейзера», одобряли находку режиссера - расположить Христа между раздвинутых ног Венеры. Хотя молодой режиссер всего только повторял зады режиссерских находок его именитых столичных собратьев.
Но оппонентами нынешних мэтров радикальной режиссуры стали, увы, не мэтры нашего театра, а всяческого рода православные активисты, ряженые в казачьей форме и другие радетели традиций.
Я не театральный критик и могу, как говорится, быть не в курсе, хотя интернетом и фейсбуком пользуюсь: если бы что случилось - долетело бы.
Мне вспоминаются лишь отдельные эпизоды.
Галина Вишневская, помнится, отказалась отмечать свой юбилей в Большом театре, который оскоромился «Евгением Онегиным» Чернякова.
Елена Образцова отказалась петь Наину в черняковской же постановке «Руслана и Людмилы».
Юрий Темирканов об одной немецкой постановке «Риголетто», где действие происходило на планете обезьян, выразился кратко: «Г...!».
Сергей Юрский на вопрос Ксении Лариной о современных режиссерах меланхолично заметил: «Я их боюсь... Экспериментаторство...».
Олег Басилашвили мягко посетовал, что «современный театр не имеет чувств и стремится только к развлечению зрителя и больше ни к чему. Развлекать, конечно, можно, но и в этом должно быть нечто такое, о чём можно задуматься или почувствовать...».
Осенью прошлого года на Марше Мира я встретил одного известного и любимого всеми артиста, с которым когда-то свела судьба. Народный артист, лауреат и все такое. Он узнал меня. Слово за слово, и на правах старого знакомства я спросил его о богомоловских постановках. «Спекуляции, - ответил он и добавил. - Костя очень талантлив... Но в основном это спекуляции».
Артиста, естественно, не называю, не уполномочен. Но за точность передачи его слов ручаюсь.
Так что другая точка зрения на искусство существует. И выражается она вовсе не Мединским с православными хоругвеносцами. И говорит она совсем не о запретах. Она говорит об эстетике и о нравственном законе внутри нас.
Но звучит она как-то очень глухо. Подспудно.
Тому есть серьезные причины.
У нас тяжелое прошлое.
Не знаю другой страны, где Художник - писатель, живописец, композитор - находился бы под таким мощным прессом и столь длительное время, как у нас.
«...Москва входила тогда в эпоху возбужденности умственных интересов, когда литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни», писал когда-то Александр Герцен. Это время «возбужденности умственных интересов», когда литературные вопросы становятся вопросами жизни, продолжалось в России еще очень долго - с краткими перерывами до самого начала 90-х прошлого века. Апофеозом этого времени стал театр Юрия Любимова, из-за невозможности в стране политической жизни более чем что-либо другое отвечавший нашей «возбужденности умственных интересов».
Но внезапно, как и все в России, грянула перестройка, а следом случилась и отмена шестой статьи конституции. Народ стал говорить всё, что вздумается. А что же творцы прекрасного?
Маятник искусства, который столетиями был, казалось, намертво прикован высоко с одной стороны, сорвался с цепи и, проскочив на страшной скорости золотую середину, дошел до крайности со стороны противоположной. И если в повседневной жизни общество в целом худо-бедно еще удерживается в рамках элементарных этических норм и естественные нужды мы прилюдно пока не справляем, то искусство было объявлено оффшорной зоной, свободной от какого-то ни было налогообложения на эстетику и нравственность.
Это особенно явственно проявилось на театре.
Робкие попытки увещевания радикалов к успеху не привели.
Если во времена Голого короля люди больше всего опасались выставить себя дураками, то сейчас самая большая опасность для деятеля искусства - прослыть ретроградом.
Несколько лет назад один почтенный профессор театральной школы попробовал, громко крикнул «Братцы! Что же это деется!» - и был немедленно заклёван.
Так что лучше не высовываться.
Деятели искусства это понимают.
С народом дела похуже.
Не так давно, на одном интеллектуальном ток-шоу Даниил Дондурей признался, что народ совершенно не понимает главную задача современного театрального зрителя - считывать смыслы. Тут - беда. Да что там беда - катастрофа. Вот буквально: у нас «невероятно уменьшается количество людей, способных читать современное искусство... Это настоящая катастрофа... Не воспроизводятся люди, способные вступать в коммуникацию с культурой».
Казалось бы, ну и чёрт с ним, с народом. Сами разберутся. Вот же в литературе - как всё просто: кто читает Пелевина, кто - «Пятьдесят оттенков серого».
Но театру нужен зритель.
Он, может быть, не горазд разгадывать смыслы.
Но скандалы не пропускает.
Скандал и делает сборы.
«На решение руководства повлияла публика, не оставившая ему возможности выбора, - сказано в одной восторженной рецензии по поводу очередного шокового спектакля Богомолова в МХТ (после демарша режиссера, пригрозившего уходом). - На первые прогоны зрители собирались, как на акции протеста: информация о предстоящем скандальном зрелище распространялась в социальных сетях со скоростью звука. Facebook сделал... первую кассу: к настоящему моменту цены на билеты в сетевых кассах достигают 14 тыс. рублей с начальной цифрой в 7 тыс.! В кассе театра билетов на ближайшие показы нет вообще».
Кстати о зрителях. Кто ломится на щекочущие нервы зрелища? И кто протестует против них?
Может создаться впечатление, что протестуют те самые пресловутые 86 %, составляющие молчаливое (не в данном случае!) большинство, а ломится продвинутая интеллигентная публика из оставшихся 14 %. Но я совсем в этом не уверен. Не знаю, проводились ли опросы подобного свойства, но расклад, я думаю, мог бы неприятно удивить нас с вами...
И немного о смыслах.
Люди приходят в театр получить удовольствие. Попереживать. Посмеяться и поплакать. Это ведь задача искусства вообще - пробудить наши чувства.
А смыслы нам посылать не надо - мы сами наполним ими увиденное или услышанное.
Не могу отказать себе в удовольствии - привести по этому поводу несколько цитат. Они - о литературе, но не в меньшей степени и о театре.
«Читать - значить переводить, ибо не бывает на свете двух людей, у которых бы совпадал жизненный опыт.
В чтении лучший принцип - доверять собственному вкусу, пусть наивному и неразвитому.
Удовольствие никак нельзя считать непогрешимым критическим принципом, и в то же время принцип этот наименее уязвим».
Это Уистен Хью Оден. Разумеется, об этом говорил не только он.
Пока ещё обо всём можно сказать просто и без экивоков. Называя вещи своими именами. Даже сейчас, когда удавка на шее независимой прессы уже ощущается кожей...
Смыслы же, которые нам предлагается считывать, поражают своей нищетой.
Один из явных признаков этой нищеты - убогое осовременивание всего и вся.
Человек совершенно не переменился за последние несколько десятков тысяч лет. Его поведение ни капельки не изменилось. Зачем же надевать на Гамлета брюки? Разве понятнее будет Лоэнгрин, если усадить его за кульман? А Валькирию заставить хлопотать у стиральной машины? А няню Татьяны Лариной заставить пить чай из термоса? А измерять давление Виолетте с помощью тонометра?
Ведь это самая настоящая попса - для развлечения публики.
И следует она из общего принципа современного обращения с классикой: пьеску предварительно хорошенько выпотрошить, после чего набить ее чучело тонко нарезанной соломой цитат и аллюзий от Ромула до наших дней. Так создается огромный простор для считывания смыслов. Ну, разумеется, плюс со всей щедростью обнаженка и мат - дополнительные бонусы зрителю, который без этого не способен «вступать в коммуникацию с культурой».
Голос разума и здравого смысла не слышен. Вот почему так громко звучит голос невежества и мракобесия.
Аминь!
Очень не хотелость писать на эту тему, хотя у меня есть две великолепные статьи - за и против "Тангейзера". Довольно истеричная - в поддержку и уверенно-спокойная и ироничная... нет, не против. Скорее - с непониманием либеральной истерии вокруг постановки.
Но вот последний штрих - как всегда элегантный, как всегда иронично-умный и достаточно глубокий. И всем сестрам по серьгам - от Анатолия Семёновича Шендеровича. Которого знаю довольно давно. Знаю как очень умного и образованного человека. Интеллигента в лучшем смысле этого слова. Его, как и его жену, очень любила и уважала Леночка. И это для меня тоже очень много значит.
Я могу быть в чём-то с ним не согласен. Не в данном случае - вообще. Но прислушаться к его мнению стоит. Очень стоит.
Итак:
"Тангейзер". Послесловие.
«Не надо принимать выбор, который навязывает дьявол, - советовал Сергей Аверинцев, - ни в правой, ни в левой его руке ничего хорошего нет».
Последний - и, пожалуй, - самый громкий скандал из тех, что следовали за скандальными (простите за тавтологию) постановками нашей радикальной театральной режиссуры, показал, что у нас нет настоящего выбора.
Речь идёт о «Тангейзере». С одной стороны оказалась оскорбленная в своих лучших чувствах церковь, подкрепленная нашим чудом культуры в лице ее министра. Эта «рука» предлагала - и добилась своего своего! - запретить, чтоб не выросло. Другая «рука» в лице деятелей искусства, подкрепленная, так сказать, прогрессивной общественностью, протестовала против всех и всяческих запретов в сфере искусства.
Таким образом, обществу была предложена дилемма: запрещать или не запрещать.
Между тем, дилемма заключается совсем в другом: что можно и чего нельзя в искусстве вообще и на театре - в частности. Можно или нельзя не в смысле статей уголовного или административного кодекса, а в смысле понятий искусства как такового и нравственного закона, которым должен руководствуется Художник.
Многих передернет от одного только слова «нравственность». Это естественно в обществе, где о нравственности от имени государства печется Елена Мизулина. Но не будем о словах: добро есть добро, зло есть зло, а остальное - от лукавого.
Уверен, далеко не все, кто протестовал против запрета «Тангейзера», одобряли находку режиссера - расположить Христа между раздвинутых ног Венеры. Хотя молодой режиссер всего только повторял зады режиссерских находок его именитых столичных собратьев.
Но оппонентами нынешних мэтров радикальной режиссуры стали, увы, не мэтры нашего театра, а всяческого рода православные активисты, ряженые в казачьей форме и другие радетели традиций.
Я не театральный критик и могу, как говорится, быть не в курсе, хотя интернетом и фейсбуком пользуюсь: если бы что случилось - долетело бы.
Мне вспоминаются лишь отдельные эпизоды.
Галина Вишневская, помнится, отказалась отмечать свой юбилей в Большом театре, который оскоромился «Евгением Онегиным» Чернякова.
Елена Образцова отказалась петь Наину в черняковской же постановке «Руслана и Людмилы».
Юрий Темирканов об одной немецкой постановке «Риголетто», где действие происходило на планете обезьян, выразился кратко: «Г...!».
Сергей Юрский на вопрос Ксении Лариной о современных режиссерах меланхолично заметил: «Я их боюсь... Экспериментаторство...».
Олег Басилашвили мягко посетовал, что «современный театр не имеет чувств и стремится только к развлечению зрителя и больше ни к чему. Развлекать, конечно, можно, но и в этом должно быть нечто такое, о чём можно задуматься или почувствовать...».
Осенью прошлого года на Марше Мира я встретил одного известного и любимого всеми артиста, с которым когда-то свела судьба. Народный артист, лауреат и все такое. Он узнал меня. Слово за слово, и на правах старого знакомства я спросил его о богомоловских постановках. «Спекуляции, - ответил он и добавил. - Костя очень талантлив... Но в основном это спекуляции».
Артиста, естественно, не называю, не уполномочен. Но за точность передачи его слов ручаюсь.
Так что другая точка зрения на искусство существует. И выражается она вовсе не Мединским с православными хоругвеносцами. И говорит она совсем не о запретах. Она говорит об эстетике и о нравственном законе внутри нас.
Но звучит она как-то очень глухо. Подспудно.
Тому есть серьезные причины.
У нас тяжелое прошлое.
Не знаю другой страны, где Художник - писатель, живописец, композитор - находился бы под таким мощным прессом и столь длительное время, как у нас.
«...Москва входила тогда в эпоху возбужденности умственных интересов, когда литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни», писал когда-то Александр Герцен. Это время «возбужденности умственных интересов», когда литературные вопросы становятся вопросами жизни, продолжалось в России еще очень долго - с краткими перерывами до самого начала 90-х прошлого века. Апофеозом этого времени стал театр Юрия Любимова, из-за невозможности в стране политической жизни более чем что-либо другое отвечавший нашей «возбужденности умственных интересов».
Но внезапно, как и все в России, грянула перестройка, а следом случилась и отмена шестой статьи конституции. Народ стал говорить всё, что вздумается. А что же творцы прекрасного?
Маятник искусства, который столетиями был, казалось, намертво прикован высоко с одной стороны, сорвался с цепи и, проскочив на страшной скорости золотую середину, дошел до крайности со стороны противоположной. И если в повседневной жизни общество в целом худо-бедно еще удерживается в рамках элементарных этических норм и естественные нужды мы прилюдно пока не справляем, то искусство было объявлено оффшорной зоной, свободной от какого-то ни было налогообложения на эстетику и нравственность.
Это особенно явственно проявилось на театре.
Робкие попытки увещевания радикалов к успеху не привели.
Если во времена Голого короля люди больше всего опасались выставить себя дураками, то сейчас самая большая опасность для деятеля искусства - прослыть ретроградом.
Несколько лет назад один почтенный профессор театральной школы попробовал, громко крикнул «Братцы! Что же это деется!» - и был немедленно заклёван.
Так что лучше не высовываться.
Деятели искусства это понимают.
С народом дела похуже.
Не так давно, на одном интеллектуальном ток-шоу Даниил Дондурей признался, что народ совершенно не понимает главную задача современного театрального зрителя - считывать смыслы. Тут - беда. Да что там беда - катастрофа. Вот буквально: у нас «невероятно уменьшается количество людей, способных читать современное искусство... Это настоящая катастрофа... Не воспроизводятся люди, способные вступать в коммуникацию с культурой».
Казалось бы, ну и чёрт с ним, с народом. Сами разберутся. Вот же в литературе - как всё просто: кто читает Пелевина, кто - «Пятьдесят оттенков серого».
Но театру нужен зритель.
Он, может быть, не горазд разгадывать смыслы.
Но скандалы не пропускает.
Скандал и делает сборы.
«На решение руководства повлияла публика, не оставившая ему возможности выбора, - сказано в одной восторженной рецензии по поводу очередного шокового спектакля Богомолова в МХТ (после демарша режиссера, пригрозившего уходом). - На первые прогоны зрители собирались, как на акции протеста: информация о предстоящем скандальном зрелище распространялась в социальных сетях со скоростью звука. Facebook сделал... первую кассу: к настоящему моменту цены на билеты в сетевых кассах достигают 14 тыс. рублей с начальной цифрой в 7 тыс.! В кассе театра билетов на ближайшие показы нет вообще».
Кстати о зрителях. Кто ломится на щекочущие нервы зрелища? И кто протестует против них?
Может создаться впечатление, что протестуют те самые пресловутые 86 %, составляющие молчаливое (не в данном случае!) большинство, а ломится продвинутая интеллигентная публика из оставшихся 14 %. Но я совсем в этом не уверен. Не знаю, проводились ли опросы подобного свойства, но расклад, я думаю, мог бы неприятно удивить нас с вами...
И немного о смыслах.
Люди приходят в театр получить удовольствие. Попереживать. Посмеяться и поплакать. Это ведь задача искусства вообще - пробудить наши чувства.
А смыслы нам посылать не надо - мы сами наполним ими увиденное или услышанное.
Не могу отказать себе в удовольствии - привести по этому поводу несколько цитат. Они - о литературе, но не в меньшей степени и о театре.
«Читать - значить переводить, ибо не бывает на свете двух людей, у которых бы совпадал жизненный опыт.
В чтении лучший принцип - доверять собственному вкусу, пусть наивному и неразвитому.
Удовольствие никак нельзя считать непогрешимым критическим принципом, и в то же время принцип этот наименее уязвим».
Это Уистен Хью Оден. Разумеется, об этом говорил не только он.
Пока ещё обо всём можно сказать просто и без экивоков. Называя вещи своими именами. Даже сейчас, когда удавка на шее независимой прессы уже ощущается кожей...
Смыслы же, которые нам предлагается считывать, поражают своей нищетой.
Один из явных признаков этой нищеты - убогое осовременивание всего и вся.
Человек совершенно не переменился за последние несколько десятков тысяч лет. Его поведение ни капельки не изменилось. Зачем же надевать на Гамлета брюки? Разве понятнее будет Лоэнгрин, если усадить его за кульман? А Валькирию заставить хлопотать у стиральной машины? А няню Татьяны Лариной заставить пить чай из термоса? А измерять давление Виолетте с помощью тонометра?
Ведь это самая настоящая попса - для развлечения публики.
И следует она из общего принципа современного обращения с классикой: пьеску предварительно хорошенько выпотрошить, после чего набить ее чучело тонко нарезанной соломой цитат и аллюзий от Ромула до наших дней. Так создается огромный простор для считывания смыслов. Ну, разумеется, плюс со всей щедростью обнаженка и мат - дополнительные бонусы зрителю, который без этого не способен «вступать в коммуникацию с культурой».
Голос разума и здравого смысла не слышен. Вот почему так громко звучит голос невежества и мракобесия.
Аминь!