Премия "Поэт" Евгению Евтушенко
Поздравляю Евгения Александровича Евтушенко с вручением Российской национальной премии «Поэт».
Здоровья Вам побольше, а это сейчас главное.
Евгений Евтушенко - это "Бабий Яр", «Наследники Сталина» , «Танки идут по Праге», «Хотят ли русские войны», «Афганский муравей»...
Помню замечательные встречи на Грушинском фестивале и очень надеюсь на новые.
Премия Учреждена в 2005 году Обществом поощрения русской поэзии совместно с РАО «ЕЭС России».
Присуждается ежегодно одному из поэтов современной России.
Лауреаты премии
2005 - Александр Кушнер
2006 - Олеся Николаева
2007 - Олег Чухонцев
2008 - Тимур Кибиров
2009 - Инна Лиснянская
2010 - Сергей Гандлевский
2011 - Виктор Соснора
2012 - Евгений Рейн
2013 - Евгений Евтушенко
* * *
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
1965
БАБИЙ ЯР
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.
Мещанство -
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
Я знаю -
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому -
я настоящий русский!
1961
"...у меня всплыло воспоминание о матче между сборными СССР и ФРГ 1955 года. Тогда я целых две ночи стоял за билетами (мы с ребятами менялись, записывая на руке номерок, как в войну, в очередях за хлебом) и в конце концов купил два. Один подарил старшему другу - поэту Евгению Винокурову.
И когда мы пришли на стадион, увидели огромное количество безногих инвалидов на деревянных платформах. После победы прошло уже 10 лет, и государство стало от них избавляться. Людей изувеченных, перерезанных пополам, не хотели показывать туристам, поэтому ссылали в отдаленные места, на тот же остров Валаам. А тут они появились, как призраки войны, потрясая своими медалями. Катили к стадиону, чего греха таить, подвыпившие, на шее у каждого была бирка, табличка с надписью: «Бей фрицев!».
Ясное дело, билетов у них никто не спрашивал, контролерши пропускали со слезами на глазах... Инвалидов было несколько тысяч, Винокурова просто трясло: он боялся, что будет побоище, международный скандал. Тогда как раз ждали Аденауэра...
Но судьба распорядилась иначе. Капитан команды ФРГ Фриц Вальтер (он, кстати, был военнопленным в России) помог нашему футболисту встать и потом пожал руку за забитый гол! Была очень хорошая, чистая игра, наши и немцы уходили с поля в обнимку. А вокруг валялись брошенные бирки - футбол победил, бить фрицев больше никто не собирался".
РЕПОРТАЖ ИЗ ПРОШЛОГО ВЕКА
Вдруг вспомнились трупы по снежным полям,
бомбежки и взорванные кариатиды.
Матч с немцами. Кассы ломают. Бедлам.
Простившие Родине все их обиды,
катили болеть за нее инвалиды, -
войною разрезанные пополам,
еще не сосланные на Валаам,
историей выброшенные в хлам -
и мрачно цедили: «У, фрицы! У, гниды!
За нами Москва! Проиграть - это срам!».
Хрущев, ожидавший в Москву Аденауэра,
в тоске озирался по сторонам;
«Такое нам не распихать по углам...
Эх, мне бы сейчас фронтовые сто грамм!».
Незримые струпья от ран отдирая,
катили с медалями и орденами
обрубки войны к стадиону «Динамо» -
в единственный действующий храм,
тогда заменявший религию нам.
Катили и прямо, и наискосок,
как бюсты героев, кому не пристало
на досках подшипниковых пьедесталов
прихлебывать, скажем, березовый сок
из фронтовых алюминьевых фляжек,
а тянет хлебнуть поскорей, без оттяжек
лишь то, без чего и футбол был бы тяжек:
напиток барачный, по цвету табачный,
отнюдь не бутылочный, по вкусу обмылочный,
и, может, опилочный из табуретов
страны Советов,
непобедимейший самогон,
который можно, его отведав,
подзакусить рукавом, сапогом.
И, может, египетские пирамиды,
чуть вздрогнув,
услышали где-то в песках,
как с грохотом катят
в Москве инвалиды
с татуировками на руках.
Увидела даже статуя Либерти,
за фронт припоздавший
второй со стыдом,
как грозно движутся инвалиды те -
виденьем отмщения на стадион.
Билетов не смели
спросить контролерши,
глаза от непрошеных слез
не протерши,
быть может, со вдовьей
печалью своей.
И парни-солдатики, выказав навыки,
всех инвалидов подняли на руки,
их усадив попрямей, побравей
самого первого ряда первей.
А инвалиды, как на поверке, -
все наготове держали фанерки
с надписью прыгающей:
«Бей фрицев!»,
снова в траншеи готовые врыться,
будто на линии фронта лежат,
каждый друг к другу
предсмертно прижат.
У них словно нет половины души -
их жены разбомблены и малыши.
И что же им с ненавистью поделать,
если у них - полдуши, и полтела?
Еще все трибуны были негромки,
но Боря Татушин, пробившись по кромке,
пас Паршину дал. Тот от радости вмиг
мяч вбухнул в ворота, сам бухнулся в них.
Так счет был открыт,
и в неистовом гвалте
прошло озаренье по тысячам лиц,
когда Колю Паршина
поднял Фриц Вальтер,
реабилитировав имя «Фриц».
Фриц дружбой - не злостью
за гол отплатил ему!
Он руку пожал с уваженьем ему,
и - инвалиды зааплодировали
бывшему пленному своему!
Но все мы вдруг сгорбились,
постарели,
когда вездесущий тот самый Фриц,
носящий фамилию пистолета,
нам гол запулил, завершая
свой «блиц».
Когда нам и гол второй засадили,
наш тренер почувствовал холод Сибири,
и аплодисментов не слышались звуки,
как будто нам всем отсекли даже руки.
И вдруг самый смелый из инвалидов,
вздохнул,
восхищение горькое выдав:
«Я, братцы, скажу вам
по праву танкиста -
ведь здорово немцы играют,
и чисто...».
и хлопнул разок,
всех других огорошив,
в свои обожженные в танке ладоши,
и кореш в тельняшке
подхлопывать стал,
качая поскрипывающий пьедестал.
И смылись все мстительные
мысленки
(все с вами мы чище от чистой игры),
и, чувствуя это,
Ильин и Масленкин
вчистую забили красавцы-голы.
Теперь в инвалидах была перемена -
они бы фанерки свои о колена
сломали, да не было этих колен,
но все-таки призрак войны околел.
Нет стран, чья история -
лишь безвиновье,
но будет когда-нибудь
и безвойновье,
и я этот матч вам на память дарю.
Кто треплется там, что надеждам
всем крышка?
Я тот же, все помнящий
русский мальчишка,
и я, как свидетель, всем вам говорю,
что брезжило братство всех наций
в зачатке -
когда, молодой еще, Яшин, перчатки
отдал, как просто вратарь вратарю.
Фриц Вальтер, вы где?
Что ж мы пиво пьем розно?
Я с этого матча усвоил серьезно -
дать руку кому-то не может
быть поздно.
А счет стал 3:2.
В нашу все-таки пользу.
Но выигрыш общий неразделим.
Вы знаете, немцы, кто лучшие гиды?
Кто соединил две Германии вам?
Вернитесь в тот матч, и увидите там.
Кончаются войны не жестом Фемиды,
а только, когда забывая обиды,
войну убивают в себе инвалиды,
войною разрезанные пополам.
Май, 2009
Здоровья Вам побольше, а это сейчас главное.
Евгений Евтушенко - это "Бабий Яр", «Наследники Сталина» , «Танки идут по Праге», «Хотят ли русские войны», «Афганский муравей»...
Помню замечательные встречи на Грушинском фестивале и очень надеюсь на новые.
Премия Учреждена в 2005 году Обществом поощрения русской поэзии совместно с РАО «ЕЭС России».
Присуждается ежегодно одному из поэтов современной России.
Лауреаты премии
2005 - Александр Кушнер
2006 - Олеся Николаева
2007 - Олег Чухонцев
2008 - Тимур Кибиров
2009 - Инна Лиснянская
2010 - Сергей Гандлевский
2011 - Виктор Соснора
2012 - Евгений Рейн
2013 - Евгений Евтушенко
* * *
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
1965
БАБИЙ ЯР
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.
Мещанство -
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
Я знаю -
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому -
я настоящий русский!
1961
"...у меня всплыло воспоминание о матче между сборными СССР и ФРГ 1955 года. Тогда я целых две ночи стоял за билетами (мы с ребятами менялись, записывая на руке номерок, как в войну, в очередях за хлебом) и в конце концов купил два. Один подарил старшему другу - поэту Евгению Винокурову.
И когда мы пришли на стадион, увидели огромное количество безногих инвалидов на деревянных платформах. После победы прошло уже 10 лет, и государство стало от них избавляться. Людей изувеченных, перерезанных пополам, не хотели показывать туристам, поэтому ссылали в отдаленные места, на тот же остров Валаам. А тут они появились, как призраки войны, потрясая своими медалями. Катили к стадиону, чего греха таить, подвыпившие, на шее у каждого была бирка, табличка с надписью: «Бей фрицев!».
Ясное дело, билетов у них никто не спрашивал, контролерши пропускали со слезами на глазах... Инвалидов было несколько тысяч, Винокурова просто трясло: он боялся, что будет побоище, международный скандал. Тогда как раз ждали Аденауэра...
Но судьба распорядилась иначе. Капитан команды ФРГ Фриц Вальтер (он, кстати, был военнопленным в России) помог нашему футболисту встать и потом пожал руку за забитый гол! Была очень хорошая, чистая игра, наши и немцы уходили с поля в обнимку. А вокруг валялись брошенные бирки - футбол победил, бить фрицев больше никто не собирался".
РЕПОРТАЖ ИЗ ПРОШЛОГО ВЕКА
Вдруг вспомнились трупы по снежным полям,
бомбежки и взорванные кариатиды.
Матч с немцами. Кассы ломают. Бедлам.
Простившие Родине все их обиды,
катили болеть за нее инвалиды, -
войною разрезанные пополам,
еще не сосланные на Валаам,
историей выброшенные в хлам -
и мрачно цедили: «У, фрицы! У, гниды!
За нами Москва! Проиграть - это срам!».
Хрущев, ожидавший в Москву Аденауэра,
в тоске озирался по сторонам;
«Такое нам не распихать по углам...
Эх, мне бы сейчас фронтовые сто грамм!».
Незримые струпья от ран отдирая,
катили с медалями и орденами
обрубки войны к стадиону «Динамо» -
в единственный действующий храм,
тогда заменявший религию нам.
Катили и прямо, и наискосок,
как бюсты героев, кому не пристало
на досках подшипниковых пьедесталов
прихлебывать, скажем, березовый сок
из фронтовых алюминьевых фляжек,
а тянет хлебнуть поскорей, без оттяжек
лишь то, без чего и футбол был бы тяжек:
напиток барачный, по цвету табачный,
отнюдь не бутылочный, по вкусу обмылочный,
и, может, опилочный из табуретов
страны Советов,
непобедимейший самогон,
который можно, его отведав,
подзакусить рукавом, сапогом.
И, может, египетские пирамиды,
чуть вздрогнув,
услышали где-то в песках,
как с грохотом катят
в Москве инвалиды
с татуировками на руках.
Увидела даже статуя Либерти,
за фронт припоздавший
второй со стыдом,
как грозно движутся инвалиды те -
виденьем отмщения на стадион.
Билетов не смели
спросить контролерши,
глаза от непрошеных слез
не протерши,
быть может, со вдовьей
печалью своей.
И парни-солдатики, выказав навыки,
всех инвалидов подняли на руки,
их усадив попрямей, побравей
самого первого ряда первей.
А инвалиды, как на поверке, -
все наготове держали фанерки
с надписью прыгающей:
«Бей фрицев!»,
снова в траншеи готовые врыться,
будто на линии фронта лежат,
каждый друг к другу
предсмертно прижат.
У них словно нет половины души -
их жены разбомблены и малыши.
И что же им с ненавистью поделать,
если у них - полдуши, и полтела?
Еще все трибуны были негромки,
но Боря Татушин, пробившись по кромке,
пас Паршину дал. Тот от радости вмиг
мяч вбухнул в ворота, сам бухнулся в них.
Так счет был открыт,
и в неистовом гвалте
прошло озаренье по тысячам лиц,
когда Колю Паршина
поднял Фриц Вальтер,
реабилитировав имя «Фриц».
Фриц дружбой - не злостью
за гол отплатил ему!
Он руку пожал с уваженьем ему,
и - инвалиды зааплодировали
бывшему пленному своему!
Но все мы вдруг сгорбились,
постарели,
когда вездесущий тот самый Фриц,
носящий фамилию пистолета,
нам гол запулил, завершая
свой «блиц».
Когда нам и гол второй засадили,
наш тренер почувствовал холод Сибири,
и аплодисментов не слышались звуки,
как будто нам всем отсекли даже руки.
И вдруг самый смелый из инвалидов,
вздохнул,
восхищение горькое выдав:
«Я, братцы, скажу вам
по праву танкиста -
ведь здорово немцы играют,
и чисто...».
и хлопнул разок,
всех других огорошив,
в свои обожженные в танке ладоши,
и кореш в тельняшке
подхлопывать стал,
качая поскрипывающий пьедестал.
И смылись все мстительные
мысленки
(все с вами мы чище от чистой игры),
и, чувствуя это,
Ильин и Масленкин
вчистую забили красавцы-голы.
Теперь в инвалидах была перемена -
они бы фанерки свои о колена
сломали, да не было этих колен,
но все-таки призрак войны околел.
Нет стран, чья история -
лишь безвиновье,
но будет когда-нибудь
и безвойновье,
и я этот матч вам на память дарю.
Кто треплется там, что надеждам
всем крышка?
Я тот же, все помнящий
русский мальчишка,
и я, как свидетель, всем вам говорю,
что брезжило братство всех наций
в зачатке -
когда, молодой еще, Яшин, перчатки
отдал, как просто вратарь вратарю.
Фриц Вальтер, вы где?
Что ж мы пиво пьем розно?
Я с этого матча усвоил серьезно -
дать руку кому-то не может
быть поздно.
А счет стал 3:2.
В нашу все-таки пользу.
Но выигрыш общий неразделим.
Вы знаете, немцы, кто лучшие гиды?
Кто соединил две Германии вам?
Вернитесь в тот матч, и увидите там.
Кончаются войны не жестом Фемиды,
а только, когда забывая обиды,
войну убивают в себе инвалиды,
войною разрезанные пополам.
Май, 2009