Второе письмо
- Настя, пойдем гулять. Без мамы.
Конечно, пойдем. Когда тебе пять лет, и предлагают пойти рядом с большим усатым сильным папой, который почтительно и с восхищением смотрит на тебя, кто ж откажется? Мама немного ревниво смотрит: потому что "опять ты балуешь ребенка", но все понимает и, вздыхая, надевает на тебя импортные неудобные джинсы, которые дедушка привез из командировки. Тогда они казались самыми красивыми, а потом нашла через много лет в деревне - вздохнула от ужаса.
Тебе надо многому научится, и папа объясняет мир - рассказывает про себя, про лучшего друга Сеню Германа, про свою бабушку Настю, которую обожает и в честь которой меня назвал, настояв на этом имеет вместо карамельной "Юлия", про лето в деревне и рыбалку с мальчишками, про их студенческий капустник, который через несколько лет прорастет школьной сценкой с режиссером с нарисованными театральным гримом усами и одиноким мальчиком Бамбино, которого зачем-то убивают баптисты. Вы идете вместе по расплавленной девяносто пятым годом и летним солнцем улице, вокруг пыль, зелень, первые блатные тонированные машины с братками и их подругами, а в расплодившихся, как после дождя грибы, ларьках продаются дефицитные ранее Винстон, водка на розлив, бутылочное пиво местного завода Афанасий, маленькие шоколадки на закуску и детская радость - жвачки Стиморол и Орбит, запретный плод. Ее мне и покупают - это наш символ, знак заговорщиков, призванный прикрыть такой же запретный плод: бутылочку-другую пива, стопку по настроению. Кодовая фраза - "только маме не говори", и вот у вас уже есть своя тайна, тебе не очень приятная, но в тот момент это не важно - есть только лето, солнце, и веселый отец - чуть более веселый, но и более разговорчивый, способный сказать что-то про любовь. Потом все закончится, скорее всего, плохо: вы придете домой, а там будет злиться и истерично плакать мама, преувеличивая масштаб бедствия, как всегда, впрочем, но тогда я еще об этой особенности драматизировать не знаю и принимаю все за чистую монету. Где-то в шкафу найдется тихая заначка, подспорье в перерывах между мучительной негромкой руганью. Причастность к заговору жжет. И будет жечь еще много лет, через сны, прочитанные книги, разговоры в кухнях и кабинетах за закрытыми дверями за большие деньги.
- Настя, пойдем вдвоем гулять, зайдём в магазин - будем варить суп из потрошков.
Конечно, пойдем. Суп из потрошков в семействе не принимают внутрь, кроме нас, ни мама, ни брат, ни остальная родня - всем страшно и жирно от куриных желудков и печенок, от остро-перечного вкуса. Сложившийся за много лет режим ЗОЖа - чтобы тело служило долго и исправно, плюс уколы гилауронки в первую морщину на лбу, завтрак с овсянки, медленные углеводы и органические овощи - ради такого случая отложен в сторону, найден информационный повод, возможность поиметь общение с глазу на глаз, без ревниво-скучающего надзора и лишних вопросов. Этот суп не любит никто, поэтому в процесс гарантировано не вмешаются.
Мир за это время успел вырасти и поменяться вместе с тобой. Хочется уже не знать названия многих вещей и вообще не знать об их существовании: про кредиты и долги, про черные и белые зарплаты, про фальсификации на выборах и репортажи с передовой, на пути к знакомой мясной лавке на мини-рынке рядом с домом. Про недобросовестных работодателей и что делать, когда сокращают, когда пора менять валюту, а когда уже совсем поздно, между покупкой желудочков и лаваша к супу у улыбчивого армянина. Кого стоит брать в подчиненные и как увольнять людей, как открывать ИП и зачем скрывать финансовые показатели, и еще целый ворох всего, по мокрой декабрьской вечерней улице в сторону супермаркета - с виноватым, почти случайным заворотом в круглосуточный, наперекор всем законам, "Вино-водка". Холодно и промозгло - второй фонарь мигает еще с прошлого приезда. А внутри тепло, уютно и дешево.
- Пап. А купи мне жвачку.
Через пару часов суп на кухне я довариваю уже одна.
Конечно, пойдем. Когда тебе пять лет, и предлагают пойти рядом с большим усатым сильным папой, который почтительно и с восхищением смотрит на тебя, кто ж откажется? Мама немного ревниво смотрит: потому что "опять ты балуешь ребенка", но все понимает и, вздыхая, надевает на тебя импортные неудобные джинсы, которые дедушка привез из командировки. Тогда они казались самыми красивыми, а потом нашла через много лет в деревне - вздохнула от ужаса.
Тебе надо многому научится, и папа объясняет мир - рассказывает про себя, про лучшего друга Сеню Германа, про свою бабушку Настю, которую обожает и в честь которой меня назвал, настояв на этом имеет вместо карамельной "Юлия", про лето в деревне и рыбалку с мальчишками, про их студенческий капустник, который через несколько лет прорастет школьной сценкой с режиссером с нарисованными театральным гримом усами и одиноким мальчиком Бамбино, которого зачем-то убивают баптисты. Вы идете вместе по расплавленной девяносто пятым годом и летним солнцем улице, вокруг пыль, зелень, первые блатные тонированные машины с братками и их подругами, а в расплодившихся, как после дождя грибы, ларьках продаются дефицитные ранее Винстон, водка на розлив, бутылочное пиво местного завода Афанасий, маленькие шоколадки на закуску и детская радость - жвачки Стиморол и Орбит, запретный плод. Ее мне и покупают - это наш символ, знак заговорщиков, призванный прикрыть такой же запретный плод: бутылочку-другую пива, стопку по настроению. Кодовая фраза - "только маме не говори", и вот у вас уже есть своя тайна, тебе не очень приятная, но в тот момент это не важно - есть только лето, солнце, и веселый отец - чуть более веселый, но и более разговорчивый, способный сказать что-то про любовь. Потом все закончится, скорее всего, плохо: вы придете домой, а там будет злиться и истерично плакать мама, преувеличивая масштаб бедствия, как всегда, впрочем, но тогда я еще об этой особенности драматизировать не знаю и принимаю все за чистую монету. Где-то в шкафу найдется тихая заначка, подспорье в перерывах между мучительной негромкой руганью. Причастность к заговору жжет. И будет жечь еще много лет, через сны, прочитанные книги, разговоры в кухнях и кабинетах за закрытыми дверями за большие деньги.
- Настя, пойдем вдвоем гулять, зайдём в магазин - будем варить суп из потрошков.
Конечно, пойдем. Суп из потрошков в семействе не принимают внутрь, кроме нас, ни мама, ни брат, ни остальная родня - всем страшно и жирно от куриных желудков и печенок, от остро-перечного вкуса. Сложившийся за много лет режим ЗОЖа - чтобы тело служило долго и исправно, плюс уколы гилауронки в первую морщину на лбу, завтрак с овсянки, медленные углеводы и органические овощи - ради такого случая отложен в сторону, найден информационный повод, возможность поиметь общение с глазу на глаз, без ревниво-скучающего надзора и лишних вопросов. Этот суп не любит никто, поэтому в процесс гарантировано не вмешаются.
Мир за это время успел вырасти и поменяться вместе с тобой. Хочется уже не знать названия многих вещей и вообще не знать об их существовании: про кредиты и долги, про черные и белые зарплаты, про фальсификации на выборах и репортажи с передовой, на пути к знакомой мясной лавке на мини-рынке рядом с домом. Про недобросовестных работодателей и что делать, когда сокращают, когда пора менять валюту, а когда уже совсем поздно, между покупкой желудочков и лаваша к супу у улыбчивого армянина. Кого стоит брать в подчиненные и как увольнять людей, как открывать ИП и зачем скрывать финансовые показатели, и еще целый ворох всего, по мокрой декабрьской вечерней улице в сторону супермаркета - с виноватым, почти случайным заворотом в круглосуточный, наперекор всем законам, "Вино-водка". Холодно и промозгло - второй фонарь мигает еще с прошлого приезда. А внутри тепло, уютно и дешево.
- Пап. А купи мне жвачку.
Через пару часов суп на кухне я довариваю уже одна.