Узник и надзиратель (пестакля)
монодия забывшего свою роль подвыпившего актера
Ну вот, кажется все расселись... Можно начинать?... Если там, в фойе еще кто-то остался, или у входа, может кому-то билетов не хватило - скажите, чтоб впустили. Пусть сядут в проходах, или у дверей постоят. И вообще - не закрывайте дверей, пусть входят и выходят все кто хочет. Может кому-то скучно будет, вдруг захочется покурить, пропустить глоточек-другой в буфете, - я не возражаю. Теперь я вообще не возражаю... Раньше - да, было. А теперь мне все равно. И будете вы меня слушать или разбежитесь кто куда, - на это мне наплевать.
Почему?
Все, наверное, знают старый анекдот про надзирателя, делающего обход в тюрьме? Ну этот - "А куда ж ты денешься" - ? Вспомнили, да?! Так вот, этот анекдот рассказал надзиратель, причем глупый надзиратель. Что, впрочем, не умаляет достоинств этой неказистой миниатюры - я в этом деле соображаю, уж поверьте не очень заслуженному артисту. Вот... А сейчас я вам его расскажу от лица узника - того, который молчит, не отзывается. Все то же самое, он тоже может сказать надзирателю: а куда ж ты денешься? И даже с большим основанием. Ему-то есть куда деться, хотя бы в принципе. Там, за стеной - свобода. Можно ведь и убежать. В принципе. Всегда есть надежда, и любой арестант это знает. Для него всегда есть выход, хоть для пожизненно-заключенного, хоть для смертника... Можно вообразить, придумать что-нибудь, можно мечтать просто: как ты убежишь, как вдохнешь... Полной грудью воздух свободы. А надзиратель... Ну о чем может мечтать надзиратель?! Где для него выход? Он что - свободен? Не смешите меня! Он даже не знает, что это такое - свобода. Его подопечные приходят и уходят, он же пребывает вовеки, аминь. Ему не о чем мечтать, не к чему стремиться. У него только одно и есть вот - брякнуть ключами в железную дверь, - звук-то какой! - та-а-м он милай! А я тут. Вон сколько вас у меня, - все мои, голубчики, куды ж вы денетесь... А внутри - страх. А ну как денутся? Бывает же... "Сто сороковой!"... Что за черт! "Сто сороковой!!"... А-а, ну то-то же! Фу-у!...
И вот я вас спрашиваю - кому из них наплевать?
Ответ ясен.
Ясен-то ясен, ан не совсем! Загвоздочка есть. Такую шутку - наплевать, ее ведь может себе позволить только тот, кому действительно на-пле-вать, кто не готовит побег, кто уже не думает о свободе, не мечтает. Иначе бы он сразу откликнулся, ой как сразу бы - чтобы не дай Бог не заподозрили чего, чтобы не дай Бог не догадался дурак-надзиратель! Тот, кто роет подкоп, или пилит решетку - не смолчит. Ему не до рискованных шуточек с начальством, ему не наплевать. Так что молчит тот, кто знает - может свобода и есть, и даже точно, что есть, но она не для него. Бат нот фор ми, как поется в модной песенке. И вот ему как раз и наплевать. Ему даже шутки шутить с надзирателем лень, и только чтоб не паниковал дурень, чтоб не домогался слишком, не ломился, - он на третий ли, на четвертый ли раз, но откликнется, очнувшись от скуки и дремоты: здесь я, здесь, оставьте меня в покое, куда ж я денусь...
Так вот - мне наплевать на надзирателя.
Нет. Нет-нет-нет, никаких моралей, никаких лекций по диалектике свободы - не мой профиль... Но аллегорию свою я еще продолжу, разовью, так сказать, в ней есть еще что развить. Именно про того, кому наплевать на надзирателя. Вы скажете, что он конченный человек, раз для него нет свободы и ему наплевать на надзирателя, но я позволю себе не согласиться с вами. Ведь у него есть еще кое что, - что поважнее, поболее будет, чем какая-то там свобода-несвобода... Да, верно - жизнь! Это ведь только сидя в партере или на галерке можно высокомерно сплевывать - разве, мол, это жизнь!... А когда у тебя только это и осталось реального, а не мечты, грезы-пузыри голубые, в цвет небес через решетку, и вот она - кровь, течет по жилам, и больно, когда стукнешься о табуретку (привинтили с-суки!), добираясь спросоня до параши, и солнце нет-нет, а ударит по глазам шальным лучом просунувшись в окошко... И оттого знаешь, что жив. Вот тогда это очень много. Вам любой смертник скажет, что жизнь это такой странный предмет, вещество что ли такое, что если от него начать отнимать все, что составляет его плоть, все это бурление-кипение-мельтешение, все это движение, тем его... то есть ее, жизни значит, БОЛЬШЕ становится. Сидит он в своей камере и думает - только бы не завтра. И больше ему ничего не надо. Еще один день жизни - это же почти вечность для него, особенно с утра. Вот он утром проснулся и видит - уже рассвело: ага, значит не сегодня, значит еще один день. И он длится... Пока не уснешь...
Кажется я отвлекся... Я же не смертник! Я всего лишь тот, кому наплевать на надзирателя. И я - жив! И это все, что у меня есть - моя жизнь, моя маленькая, никому кроме меня не нужная жизнь...
Когда я был там, среди всех, среди вас, я думал, что я кому-то нужен, что жизнь моя что-то такое очень... ценное. И не только для меня, - а вообще. То есть, может я так не думал, уж точно не думал... Но - все, что я делал, как я делал, мой образ жизни... нет - мой способ жизни, все это как бы само собой жизь...дж... зиждилось - вот! - на этом главном, о котором трубят все кому не лень: моя жизнь, моя драгоценная жизнь, моя драгоценная человеческая жизнь - это страшно нужная штука! А я и моя жизнь - это ведь одно и тоже. Во всяком случае, пока не слишком задумываешься. Вот и я - не слишком задумывался...
Нет, это все не то. Получается, что я и впрямь из себя арестанта какого-то разыгрываю. Как будто что-то натворил, меня посадили, и вот теперь я, наедине с собой задумался над смыслом жизни, - или о чем там задумываются в таких случаях?! Перебрал по косточкам прожитые годы, осознал грехи, грешочки и грешищи, все что напортачил - и знаю теперь, где оступился, и хочу предостеречь. Или - по'.. каяться. Вощем, поверить вам что-то такое, от чего вы все разом просветлеете, поумнеете, и вам сразу станет легче жить. Ни... Конечно это не так. Я же говорю - вы для меня все равно что надзиратель, уж не обижайтесь... А значит - ? не будем повторяться.
Вобщем, не мне вас учить жить.
И все-таки что-то произошло. Только я не знаю когда и что. Никак не могу вспомнить. Что-то, что-то, что-то сделало меня другим. Отрезало. От всех вас... Наверно, я и анекдот этот вспомнил потому что. Я понимаю, когда гений там какой-нибудь, Пушкин там, или Гете, - или вот еще я недавно прочитал где-то, прямо в глаза бросилась фраза про Христа в Гефсиманском саду, когда друзья, апостолы то бишь, заснули, не разделили с ним... одиночество. Ну так то Христос! Пушкин! А я? Я такой же как все, как вы. И никогда не хотел быть другим. И вдруг стал. Не написал поэмы. Не открыл звезды. Никого не убил. Как-то постепенно все произошло, незаметно...
(делает неосторожный шаг и падает в оркестровую яму. Оркестр, вздрогнув, начинает играть - кто гимн, кто туш. Дирижер ломает свою палочку и швыряет партитуру в голову барабанщика. Помреж проглатывает, не распечатав, пачку валидола. Главный режиссер матерится так, что выплевывает родную челюсть заодно с неродной. Занавес - опускается, но его клинит и он замирает, не дотянув до планшета каких-то полметра. Под ним, в косом просвете, бегают ноги выскочивших на сцену пожарников...)
КОНЕЦ
1981, 2005.
Ну вот, кажется все расселись... Можно начинать?... Если там, в фойе еще кто-то остался, или у входа, может кому-то билетов не хватило - скажите, чтоб впустили. Пусть сядут в проходах, или у дверей постоят. И вообще - не закрывайте дверей, пусть входят и выходят все кто хочет. Может кому-то скучно будет, вдруг захочется покурить, пропустить глоточек-другой в буфете, - я не возражаю. Теперь я вообще не возражаю... Раньше - да, было. А теперь мне все равно. И будете вы меня слушать или разбежитесь кто куда, - на это мне наплевать.
Почему?
Все, наверное, знают старый анекдот про надзирателя, делающего обход в тюрьме? Ну этот - "А куда ж ты денешься" - ? Вспомнили, да?! Так вот, этот анекдот рассказал надзиратель, причем глупый надзиратель. Что, впрочем, не умаляет достоинств этой неказистой миниатюры - я в этом деле соображаю, уж поверьте не очень заслуженному артисту. Вот... А сейчас я вам его расскажу от лица узника - того, который молчит, не отзывается. Все то же самое, он тоже может сказать надзирателю: а куда ж ты денешься? И даже с большим основанием. Ему-то есть куда деться, хотя бы в принципе. Там, за стеной - свобода. Можно ведь и убежать. В принципе. Всегда есть надежда, и любой арестант это знает. Для него всегда есть выход, хоть для пожизненно-заключенного, хоть для смертника... Можно вообразить, придумать что-нибудь, можно мечтать просто: как ты убежишь, как вдохнешь... Полной грудью воздух свободы. А надзиратель... Ну о чем может мечтать надзиратель?! Где для него выход? Он что - свободен? Не смешите меня! Он даже не знает, что это такое - свобода. Его подопечные приходят и уходят, он же пребывает вовеки, аминь. Ему не о чем мечтать, не к чему стремиться. У него только одно и есть вот - брякнуть ключами в железную дверь, - звук-то какой! - та-а-м он милай! А я тут. Вон сколько вас у меня, - все мои, голубчики, куды ж вы денетесь... А внутри - страх. А ну как денутся? Бывает же... "Сто сороковой!"... Что за черт! "Сто сороковой!!"... А-а, ну то-то же! Фу-у!...
И вот я вас спрашиваю - кому из них наплевать?
Ответ ясен.
Ясен-то ясен, ан не совсем! Загвоздочка есть. Такую шутку - наплевать, ее ведь может себе позволить только тот, кому действительно на-пле-вать, кто не готовит побег, кто уже не думает о свободе, не мечтает. Иначе бы он сразу откликнулся, ой как сразу бы - чтобы не дай Бог не заподозрили чего, чтобы не дай Бог не догадался дурак-надзиратель! Тот, кто роет подкоп, или пилит решетку - не смолчит. Ему не до рискованных шуточек с начальством, ему не наплевать. Так что молчит тот, кто знает - может свобода и есть, и даже точно, что есть, но она не для него. Бат нот фор ми, как поется в модной песенке. И вот ему как раз и наплевать. Ему даже шутки шутить с надзирателем лень, и только чтоб не паниковал дурень, чтоб не домогался слишком, не ломился, - он на третий ли, на четвертый ли раз, но откликнется, очнувшись от скуки и дремоты: здесь я, здесь, оставьте меня в покое, куда ж я денусь...
Так вот - мне наплевать на надзирателя.
Нет. Нет-нет-нет, никаких моралей, никаких лекций по диалектике свободы - не мой профиль... Но аллегорию свою я еще продолжу, разовью, так сказать, в ней есть еще что развить. Именно про того, кому наплевать на надзирателя. Вы скажете, что он конченный человек, раз для него нет свободы и ему наплевать на надзирателя, но я позволю себе не согласиться с вами. Ведь у него есть еще кое что, - что поважнее, поболее будет, чем какая-то там свобода-несвобода... Да, верно - жизнь! Это ведь только сидя в партере или на галерке можно высокомерно сплевывать - разве, мол, это жизнь!... А когда у тебя только это и осталось реального, а не мечты, грезы-пузыри голубые, в цвет небес через решетку, и вот она - кровь, течет по жилам, и больно, когда стукнешься о табуретку (привинтили с-суки!), добираясь спросоня до параши, и солнце нет-нет, а ударит по глазам шальным лучом просунувшись в окошко... И оттого знаешь, что жив. Вот тогда это очень много. Вам любой смертник скажет, что жизнь это такой странный предмет, вещество что ли такое, что если от него начать отнимать все, что составляет его плоть, все это бурление-кипение-мельтешение, все это движение, тем его... то есть ее, жизни значит, БОЛЬШЕ становится. Сидит он в своей камере и думает - только бы не завтра. И больше ему ничего не надо. Еще один день жизни - это же почти вечность для него, особенно с утра. Вот он утром проснулся и видит - уже рассвело: ага, значит не сегодня, значит еще один день. И он длится... Пока не уснешь...
Кажется я отвлекся... Я же не смертник! Я всего лишь тот, кому наплевать на надзирателя. И я - жив! И это все, что у меня есть - моя жизнь, моя маленькая, никому кроме меня не нужная жизнь...
Когда я был там, среди всех, среди вас, я думал, что я кому-то нужен, что жизнь моя что-то такое очень... ценное. И не только для меня, - а вообще. То есть, может я так не думал, уж точно не думал... Но - все, что я делал, как я делал, мой образ жизни... нет - мой способ жизни, все это как бы само собой жизь...дж... зиждилось - вот! - на этом главном, о котором трубят все кому не лень: моя жизнь, моя драгоценная жизнь, моя драгоценная человеческая жизнь - это страшно нужная штука! А я и моя жизнь - это ведь одно и тоже. Во всяком случае, пока не слишком задумываешься. Вот и я - не слишком задумывался...
Нет, это все не то. Получается, что я и впрямь из себя арестанта какого-то разыгрываю. Как будто что-то натворил, меня посадили, и вот теперь я, наедине с собой задумался над смыслом жизни, - или о чем там задумываются в таких случаях?! Перебрал по косточкам прожитые годы, осознал грехи, грешочки и грешищи, все что напортачил - и знаю теперь, где оступился, и хочу предостеречь. Или - по'.. каяться. Вощем, поверить вам что-то такое, от чего вы все разом просветлеете, поумнеете, и вам сразу станет легче жить. Ни... Конечно это не так. Я же говорю - вы для меня все равно что надзиратель, уж не обижайтесь... А значит - ? не будем повторяться.
Вобщем, не мне вас учить жить.
И все-таки что-то произошло. Только я не знаю когда и что. Никак не могу вспомнить. Что-то, что-то, что-то сделало меня другим. Отрезало. От всех вас... Наверно, я и анекдот этот вспомнил потому что. Я понимаю, когда гений там какой-нибудь, Пушкин там, или Гете, - или вот еще я недавно прочитал где-то, прямо в глаза бросилась фраза про Христа в Гефсиманском саду, когда друзья, апостолы то бишь, заснули, не разделили с ним... одиночество. Ну так то Христос! Пушкин! А я? Я такой же как все, как вы. И никогда не хотел быть другим. И вдруг стал. Не написал поэмы. Не открыл звезды. Никого не убил. Как-то постепенно все произошло, незаметно...
(делает неосторожный шаг и падает в оркестровую яму. Оркестр, вздрогнув, начинает играть - кто гимн, кто туш. Дирижер ломает свою палочку и швыряет партитуру в голову барабанщика. Помреж проглатывает, не распечатав, пачку валидола. Главный режиссер матерится так, что выплевывает родную челюсть заодно с неродной. Занавес - опускается, но его клинит и он замирает, не дотянув до планшета каких-то полметра. Под ним, в косом просвете, бегают ноги выскочивших на сцену пожарников...)
КОНЕЦ
1981, 2005.