Snow
"I sat down and as looked out the window through the snow at the orange lights of the outermost houses of the outlying neighborhoods, the shabby rooms full of people watching television, and the last snow-covered rooftops, the thin and elegantly quivering ribbons of smoke rising from the broken chimneys at last seemed a smudge through my tears".
Я должен был полететь в Бостон в эту субботу на финальный раунд интервью с одной из фирм, но я никуда в итоге не полетел. Я стоял у окна Newark International Liberty Airport и смотрел на совершенно серое пространство за окном, на бесконечные и яростные потоки дождя и снега и на рабочих в оранжевых куртках. Капли дождя падали на окно, сливались друг с другом, ускорялись и скатывались вниз, оставляя позади длинные хвосты, словно сперматазоиды из учебника биологии, хлопья снега высыпались как будто из ниоткуда, как будто из открывшегося портала где-то сверху, а люди спускались по трапу с самолета, кутаясь в куртки и не совсем понимая, в какую же часть света они прилетели.
- Эвон-ка, налетело-то уже больше дюйму снега, - заметил мне по-английски одетый в простую охотничью куртку мужичок с седой бородой. Он летел в Мейн с пересадкой в Бостоне и видимо думал уже, что его бы там ждала рыбалка, или охота, или другие естественные радости простой мейновской жизни, но вот он должен торчать тут в ньюарке, в аэропорту то ли международной свободы, то ли в свободном международном аэропорту.
Я смотрел на эту погоду и думал, что природа, видимо, немножко смеется надо мной. Это интервью должно было быть на позицию в московский офис, и этот худший снежный шторм для этого времени года за всю историю как бы говорил мне, что погодка в Москве тоже бывает переменчивой. Кроме того, к тому моменту я уже получил предложение конкурирующей фирмы, которое пришлось аккурат в мой день рождения. В тот день, после пяти подряд интервью, на ужине мне приносили кусок торта со свечой и весь народ вокруг пел мне happy birthday, а я, с лошадиной дозой адреналина, необходимой только на то, чтобы пройти все эти 5 часов интервью, спрашивал у директора московского офиса, почему же в Большом так редко ставят бельканто, и молодые певцы, такие как Дмитрий Корчак или Максим Миронов должны уезжать в Европу. Тогда на ужине, мы обсуждали тонкие, красивые пальцы Курентзиса и то, как он загнал оркестр на Дон Жуане, и говорили об открытии Большого. Дело в том, что во время интервью, еще до ужина, я довольно дерзко говорил ему, что хотел бы, хотя бы двадцать процентов своего времени тратить на культурные проекты в Москве, например, на оперу. И тогда он спрашивал меня, знаю ли я, что он входит в совет директоров Большого. Я не знал.
Потому сейчас я переписываюсь с ребятами оттуда, и в этих деловых имейлах мы говорим о Пастернаке, Набокове и гражданине-поэте. Мне говорят, что, вероятно, моим ментором будет лучший ментор в Восточной Европе, и что мне обеспечат всю необходимую поддержку и внимание. Мне говорят, что мой офер откалибруют на офер конкурентов, если тот будет значительно выше. Мне говорят, чтобы я не валял дурака. Я смотрю на природу вокруг - на эти ручьи с крыш и подтеки на траве, на еще зеленые деревья, засыпанные снегом. Я вдыхаю гулкий воздух и воображаю, что сейчас откуда-то выскачет розовый конь, на котором можно будет совершенно по-есенински проскакать. Мне немного жалко прощаться с этой разлитой хрустальностью вокруг, с этим сладким запахом земли. Но в какой-то момент я понимаю, что решение уже созрело. И я понимаю, что несмотря на октябрь, кажется, что вокруг апрель. А это значит, что вокруг весна.
Я должен был полететь в Бостон в эту субботу на финальный раунд интервью с одной из фирм, но я никуда в итоге не полетел. Я стоял у окна Newark International Liberty Airport и смотрел на совершенно серое пространство за окном, на бесконечные и яростные потоки дождя и снега и на рабочих в оранжевых куртках. Капли дождя падали на окно, сливались друг с другом, ускорялись и скатывались вниз, оставляя позади длинные хвосты, словно сперматазоиды из учебника биологии, хлопья снега высыпались как будто из ниоткуда, как будто из открывшегося портала где-то сверху, а люди спускались по трапу с самолета, кутаясь в куртки и не совсем понимая, в какую же часть света они прилетели.
- Эвон-ка, налетело-то уже больше дюйму снега, - заметил мне по-английски одетый в простую охотничью куртку мужичок с седой бородой. Он летел в Мейн с пересадкой в Бостоне и видимо думал уже, что его бы там ждала рыбалка, или охота, или другие естественные радости простой мейновской жизни, но вот он должен торчать тут в ньюарке, в аэропорту то ли международной свободы, то ли в свободном международном аэропорту.
Я смотрел на эту погоду и думал, что природа, видимо, немножко смеется надо мной. Это интервью должно было быть на позицию в московский офис, и этот худший снежный шторм для этого времени года за всю историю как бы говорил мне, что погодка в Москве тоже бывает переменчивой. Кроме того, к тому моменту я уже получил предложение конкурирующей фирмы, которое пришлось аккурат в мой день рождения. В тот день, после пяти подряд интервью, на ужине мне приносили кусок торта со свечой и весь народ вокруг пел мне happy birthday, а я, с лошадиной дозой адреналина, необходимой только на то, чтобы пройти все эти 5 часов интервью, спрашивал у директора московского офиса, почему же в Большом так редко ставят бельканто, и молодые певцы, такие как Дмитрий Корчак или Максим Миронов должны уезжать в Европу. Тогда на ужине, мы обсуждали тонкие, красивые пальцы Курентзиса и то, как он загнал оркестр на Дон Жуане, и говорили об открытии Большого. Дело в том, что во время интервью, еще до ужина, я довольно дерзко говорил ему, что хотел бы, хотя бы двадцать процентов своего времени тратить на культурные проекты в Москве, например, на оперу. И тогда он спрашивал меня, знаю ли я, что он входит в совет директоров Большого. Я не знал.
Потому сейчас я переписываюсь с ребятами оттуда, и в этих деловых имейлах мы говорим о Пастернаке, Набокове и гражданине-поэте. Мне говорят, что, вероятно, моим ментором будет лучший ментор в Восточной Европе, и что мне обеспечат всю необходимую поддержку и внимание. Мне говорят, что мой офер откалибруют на офер конкурентов, если тот будет значительно выше. Мне говорят, чтобы я не валял дурака. Я смотрю на природу вокруг - на эти ручьи с крыш и подтеки на траве, на еще зеленые деревья, засыпанные снегом. Я вдыхаю гулкий воздух и воображаю, что сейчас откуда-то выскачет розовый конь, на котором можно будет совершенно по-есенински проскакать. Мне немного жалко прощаться с этой разлитой хрустальностью вокруг, с этим сладким запахом земли. Но в какой-то момент я понимаю, что решение уже созрело. И я понимаю, что несмотря на октябрь, кажется, что вокруг апрель. А это значит, что вокруг весна.