Мой старый рассказ) и самый любимый
Посвящается моим бетам Лите и Мелкому, которые сочли этот рассказ настолько бездарным, что не стали его бетить
- Револьвер! - прошептала она. - Святые угодники...
- Ну, так себе штучка, - нарочито небрежно ответил старик на её восторги, отобрал у неё пистолет и вернул его Эдди. - А вот у стрелка револьвер настоящий, и ещё второй, тот, у женщины.
Стивен Кинг «Бесплодные земли»
Пролог
Из дневника Одри Дэвиса
13 октября 2006 г.
Сейчас уже тяжело сказать, когда всё это началось, но одно было ясно с самого начала: добром это не кончится. Избитая фраза, отлично подошедшая бы Николасу Кейджу, а никак не мне. Только не Одри Дэвису. Он ведь «не такой, как все». Особый. Не «особенный», а именно «особый», мать его!! С самого детства мне, чёрт возьми, внушали, что мне нельзя волноваться, что не стоит провоцировать конфликты, ввязываться в драку, пить алкоголь... да будьте вы прокляты, ублюдки недоношенные! Сегодня всё решится.
27 мая 1999 г.
Вчера ништячно оторвались на днюхе у Джимми. Вот только днюха была 25-ого... Святое дерьмо, что ж я делал вчера? Нихрена не помню... сначала сняли шлюх... две блондинки лет по 26 и черножопая... А уже после Оззи припёр... коку! Да, это я ещё помню. Хера себе, меня торкнуло! Может, и не даром мама мне всегда твердила, что я «особый»? Ха-ха-ха! Подумать только, один грёбанный раз проломить череп - и уже «особый»!
30 декабря 1990 г.
Дорогой дневничок! Наконец-то я пишу из дома. Сегодня мама забрала меня из больницы. Она такая добрая. Только она теперь грустная. А когда я спросил, где папа, она почему-то заплакала.
У меня часто болит голова. И ещё я скучаю по папе. Я давно его не видел. После того, как мы с папой въехали в дерево, он больше ко мне не приходил. Может, он всё ещё злится на меня за то, что тогда я пукнул в машине?
Звонок
12 октября 2006 г.
- Алло?
- Одри, это ты?
- Да, Салли, привет!
- Как хорошо, что я наконец до тебя дозвонилась! Как ты, воздушный мой?
- Как эфир!
- О! У тебя всегда было особое чувство юмора... хихихи! Одри, знаешь, завтра мы с Дэнни отмечаем годовщину нашей свадьбы...
- Правда? Что ж, поздравляю...
- ... и я бы хотела...
- ... чтобы мы пришли? Без проблем! С удовольствием!
- Ты серьёзно? Оди, ты душка! Значит, договорились? Завтра в 6 у меня. Дорогу не забыл?
- Я помню всё, вплоть до цвета почтового ящика у грёбанных Уилкинсонов. Как-никак я сам покупал этот дом.
- У тебя всегда был отменный вкус. До завтра!
- До завтра...
... падла!
Тонкие, как у Клинта Иствуда, губы Одри искривились в зловещей усмешке. «Особое» чувство юмора! В данный момент Одри походил на сумасшедшего учёного, одержимого какой-то зловещей идеей. Давно нечесанные иссиня-чёрные космы, сальные, лоснящиеся, вызвали бы отвращение даже у него самого, если бы он только подозревал о таком понятии, как чистоплотность. Болотного цвета глубоко посаженные глаза, словно по законам броуновского движения, двигались хаотично и беспорядочно, выхватывая лишь ему одному известные цели. Но это было заметно: каждый раз, когда он натыкался взглядом на такой предмет, его ноздри раздувались, жадно втягивая затхлый воздух, словно какой-то неповторимый аромат, жилка на правом виске начинала отчаянно пульсировать, а тонкая нить губ слегка разрывалась, обнажая желтушные зубы. Но он быстро успокаивался, вновь принимаясь за сканирование комнаты... И вдруг замер на мгновение, словно парализованный, и рванулся к вожделенной тоненькой серебряной коробочке. Кока - друг надёжный, она никогда не бросит.
В углу сидел маленький согбенный человечек, до ужаса тощий, можно даже сказать, костлявый. Грязные нестриженые патлы до плеч падали на его бледное лицо, скрывая неестественную, пугающую красноту безумных глаз. Ещё недавно, не далее чем пару минут назад, он катался по полу в истерике, срывая прокуренный голос, словно штормовой ветер бился о стены маяка, бомбардируя его дождевыми каплями. В такой восторг Одри привела нелепая лампа, важна стоявшая на столе, подперев руками бока и помахивая своим электрическим хвостом. Ни дать, ни взять - чёртик из мультиков WB! Она дьявольски подмигнула Одри, недвусмысленно сложив изящные тонкие пальцы во всемирно известно жесте, отогнув средний и большой пальцы.
«Дожили, блин! Позволяешь какой-то лампе показывать тебе фак?? ТЕБЕ? «Особому» Одри Дэвису?! А ну-ка покажи ей, ковбой!»
Молниеносным движением Одри метнулся к кобуре, висевшей слева на поясе, и в следующую секунду кисть обидчика пробил 45-ти миллиметровый кусок свинца. Чёртик покачнулся, но устоял на ногах, превозмогая боль, упершись простреленной рукой в бок, возвращаясь в исходное положение. Он продолжал игриво подмигивать, но в презрительной его улыбке теперь явственно виднелся страх. Одри успокоился.
- Ну что, недоумок?! - победоносно проорал Дэвис. - Думал, что можно шутить со мной? Ну, как, ковбой Дэвис тебе показал, а? Ха-ха-ха. Получай, сука!
Одри выстрелил дважды: в пах, а затем в лицо. Поверженный дерзкий враг отлетел в стену, упав замертво. Но его хвост... Он продолжал покачиваться, словно дразня Одри, как некоторые боксёры уже на грани нокаута пытаются раззадорить соперника, нарочито опуская руки, показывая язык и выплёвывая оскорбления. Ковбой в ярости подскочил к неугомонной лампе и, схватив её, начал одержимо колотить ей по стене. Непрочный каркас абажура не долго сопротивлялся и, прогнувшись, оголил лампу, которая со следующим же ударом градом осыпалась на матовую поверхность паркетного пола. Одри продолжал исступлённо лупить лампу о стену, пока, наконец, не вырвал провод и отломал вторую ручку херувимчика. Больше эта лампа не была похожа на ангелочка Сикстинской капеллы. Скорее на ум приходили ассоциации с изнасилованной Венерой Милосской.
Одри рухнул на пол с дьявольским хохотом, осыпая паркет тумаками своих костлявых кулаков. Не замечал он ни осколков, впивавшихся в руки, ни надрывавшийся в истерике телефон, ни настойчивый стук в дверь - он праздновал победу. Ведь он, «особый» Одри Дэвис, ковбой Дэвис, только что сокрушил самого посланника дьявола! Сам Сатана теперь ему не страшен!
Эйфория прошла также внезапно, как пришла ярость. Одри на мгновение затих, приподнялся на ладонях и громко вскрикнул. Боль отозвалась в мозгу огненным штормом, выжигая остатки былой весёлости. Руки подкосились, и он снова шлёпнулся о пол. Найдя наощупь относительно чистое место, Одри, опершись на локоть, оглядел поле недавней битвы. Изрезанной ладонью он убрал слипшиеся волосы, и вдруг отпрянул в угол, в ужасе смотря на свои руки. Кровь прилила к его вискам, он словно загорелся изнутри. И он сам это чувствовал. И даже знал причину. Одри бросил затравленный взгляд на уничтоженного чёртика, и в болоте его несчастных глаз зародилось безумие: он воочию видел, как дьяволёнок вспыхнул адским пламенем, и в языках поднимавшегося из своих покоев Сатаны играла та же презрительная усмешка, которая на этот раз не сулила ничего доброго. Одри вдруг ясно осознал, что ему конец. Руки напалмом обожгла нарастающая боль, словно орды Тохтамыша неслись через все клеточки его тела, выжигая деревни ощущений и сёла эмоций. Дьявол пришёл, чтобы испепелить его... Сознание уже покидало Одри, глаза, затуманенные болью и кокаином, закрывались, погружая его в сладостный мир Морфея, откуда он уже никогда не вернётся. И только в последний момент он увидел силуэт ангела, спешащего ему на помощь.
- Прощения! - лишь успел выдавить непобедимый ковбой Дэвис и провалился в пучину забвения. Бог всё-таки смилостивился над ним.
Воскрешение
- Эй, приятель, очнись! Просыпайся ты, мать твою! Грёбанный хер, вставай уже, Одри!
Сначала в нос ударила противная смесь запахов гари и блевотины, следом за ней пришла боль в ладонях и пульсирующая боль в висках и, наконец, кувалдой сверху обрушился на голову чей-то кулак, окончательно прояснив сознание.
- А ну поднимайся, придурок! - прокричал прямо на ухо Джимми.
Одри что-то нечленораздельно прохрипел и медленно открыл глаза. Над ним стоял массивного вида негр, слегка в теле, но всё-таки не настолько, чтобы его можно было обозвать жирной свиньёй или истребителем гамбургеров. В нос Одри ударил новый запах - едкий, отвратительный запах пота.
- Ты чё, дружище, марафон, что ли, бегал?
- Гребаный хер, ну вы посмотрите на этого недоумка! - Джимми тщетно пытался изобразить праведный гнев, ибо даже в таком состоянии Одри увидел в его глазах облегчение и некую взволнованность. - Он только что чуть не спалил квартиру, и сам в ней едва не превратился в барбекю, и вместо «спасибо» он возмущается, что от его пожарника дурно пахнет!
- Спалил?
- Когда я сломал таки дверь, у тебя уже полыхал ковёр, а ты с обречённым видом забился в угол, словно гот какой-то.
- Я ничего не помню... Только светлый лик ангела...
- Пошёл ты в жопу, расист гребаный! Если на ангела я ещё хоть как-то похож, то вот назвать мой лик «светлым» - это уже слишком! А ну вставай и марш в ванну! Приведёшь себя в порядок - тогда и поговорим.
Так и закончился этот день для Одри Дэвиса. Вечером, когда они с Джимми устали трахаться, он рассказал ему о приглашении Салли. Нельзя сказать, что предложение пришлось Джимми по душе - он всегда ревновал своего друга к этой шлюхе. Но теперь, когда они были вместе, ревность всё чаще сменялась чувством превосходства. Он любил Одри, а Одри любил с ним трахаться. Всё просто. Взаимная любовь на разной почве. Джимми мирился с тем, что Одри остался бисексуалом, мирился и с Салли. Он не мог ему отказать.
Две трещины
7 августа 2003 г.
- Значит, вы, мадам, желаете работать в нашем банке?
- Да, сэр. Я неплохо знаю менеджмент, бухгалтерское дело, имею ди...
- Миссис...
- Лимм
- Миссис Лимм, видите ли, наш банк - один из крупнейших на территории этого штата. Мы в состоянии предоставить новым сотрудникам специалистов для обучения, дать время на стажировку, терпеть некоторые неувязки на начальном этапе... Понимаете, квалификацию мы сами доводим до нужного нам уровня. Куда важнее для нас вы сами...
Салли словно огрели арматурой. Она прекрасно понимала, что с этих слов мистер Крейцман начинает методично, затейливо (чтоб, не дай бог, не обидеть) вышивать крест на её надежде получить работу.
- ... не терпит расовых притеснений... Миссис Лимм, с вами всё в порядке?
- Да, простите. Я немного задумалась.
- Так вот, наш банк не терпит расовых притеснений. Работу здесь может получить каждый, даже афроамериканец, - с этими словами мистер Крейцман еле заметно поморщился, что не ускользнуло от внимания Салли.
- ... но наши сотрудники - лицо банка. Миссис Лимм, с прошлого места работы вас выгнали за «чрезмерное употребление алкоголя, причём в рабочее время». Иными словами, вас выгнали за пьянство. Вы состоите на учёте в наркодиспансере?
- Дда... - голос Салли дрогнул. Она всегда стойко переносила удары, но в этот раз она, похоже, почти сломалась. - Но...
- Миссис Лимм, простите за резкость, но вы же понимаете, что лицо алкоголички не может быть лицом нашего банка.
- Нет, вы не можете...
- Сожалею, миссис Лимм.
- Но...
- Всего хорошего.
Глаза Салли затуманились слезами впервые после разрыва с Одри. Она брела по бульвару, словно пьяная, не замечая и не чувствуя ничего. В минуты отчаяния её мысли всегда возвращались в прошлое, а сама она превращалась в сомнамбулу. Салли медленно брела по бульвару, в то время как сознание её неслось сквозь бурелом воспоминаний к началу. К источнику. К Одри.
Их союз никогда не был идеальным. Даже в первые месяцы безудержной страсти у Салли возникали мысли, что это не любовь. Она прощала ему грубость, ночные клубы, наркотики. Почему? Мммм... Он был превосходным любовником! Он знал о сексе даже больше, чем она о банковском деле. Салли знала, что никто после Одри уже не сможет так её удовлетворить. Его дикость, грубость, решительность... Ооооо! Если что-то Одри Дэвис умел в этой жизни делать, так это трахаться!
Так они и жили душа в душу, мирясь с недостатками друг друга, закрывая глаза на «мелочи жизни». Днём Одри работал программистом компании Майкрософт, ночью - трахал Салли, а потом нюхал кокаин. С утра он снова трахал Салли, и она уходила учиться, предвкушая грядущий вечер. Она была счастлива, потому что трахалась, он - потому что нюхал кокаин. Всё просто. Взаимная любовь на разной почве.
Но когда она увидела его с Джимми, в ней впервые что-то треснуло. Как заворожённая она смотрела на умелые мощные движения Одри, вслушивалась в порывистое дыхание Джимми... В ней треснула её гордость. Возможно, она ещё смогла бы простить измену с мужчиной, но с чёрным?!! Нет! Это было слишком.
И вот, идя по широкому бульвару, она спрашивала себя, почему она его простила? Ведь он больше не трахал её - значит, она больше не любила его. Она ведь любит Дэнни, потому что он её трахает. А Джек Николсон - нет. Вот она и не любит Джека Николсона. Это ведь просто! Или всё-таки любовь - это что-то другое, нечто большее, что-то важнее и сильнее оргазма? Что способно простить даже Одри?
Калейдоскоп мыслей вновь закрутился, открывая Салли одну за другой картины скандала, бракоразводного процесса, по итогам которого она отсудила дом; вот Салли глушит уже бог-знает-какую рюмку текилы без закуски... Она в самом деле превратилась в алкоголичку. Постарела лет на десять, совсем неухоженная, разбитая... когда-то роскошные белокурые кудри теперь безжизненно болтались, закрывая опухшее лицо. Она стремительно набирала вес. Её трещина постепенно разрасталась в страшную бездонную пропасть...
Чтобы упасть достаточно даже одной трещины, а вот подняться куда труднее. Дэнни Ругер смог помочь ей. Молодой преуспевающий доктор, он познакомился с ней на какой-то вечеринке, где она по обыкновению напилась в слюни. Слово за слово, и очнулась она уже у него дома. Это обстоятельство её нисколько не смутило, ибо она уже давно спала с кем попало - так по крайней мере можно надеяться на плотный завтрак, секс и деньги «на такси», на которые она вновь нажиралась вечером и цепляла очередного мужика. Так было до этого момента. Что-то во внешности и в манерах Дэнни заставило её впервые поддаться уговорам и остаться на вторую ночь, а затем и на третью... В нём было что-то особенное, что-то дерзкое, решительное. Но именно особенное, а не особое. Поначалу именно это и настораживало, но привычка - вторая натура.
Салли мысленно улыбнулась. Да, именно так: она привыкла к Дэнни и ничуть об этом не жалела. Ей только нужно было ещё время, дабы осознать, в какую яму она выбросила лучшие годы своей жизни. Да, у неё ещё всё впереди: она молода, красива, умна - но от смрада отмыться не так уж легко; крест вышит, и его не сорвать... Если бы у неё хватило время осознать всё это перед смертью...
По дорожке в ад
13 октября 2006 г.
12.34
В доме Ругеров царствовал хаос. Обыкновенная предпраздничная кутерьма, обычно приносящая с усталостью и смутную радость, на этот раз лишь утомляла. Салли охватывало недоброе предчувствие, навязчивое, словно заноза в мозгу, мешающее мыслить, сосредоточиться, сводящее с ума. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение, и россыпь золотых волнистых прядей, играя в лучах полуденного солнца, мягко легла на плечи.
- Ты так обворожительна сегодня!
- Спасибо, Дэнни.
Она перехватила его губы. Знакомый привкус Dunhill’а. Да, она к нему привыкла. Дэнни сегодня был безупречен. Его любимая бордовая рубашка была превосходным дополнением к именным золотым часам Rolex, которые он получил ещё в первые годы своей работы; чёрные брюки в тончайшую полоску небрежно спадали на лакированные ботинки. Правда, справа на лодыжке они слегка топорщились, так что Салли очень хотелось наклониться и поправить брюки мужа. Глупое желание любящей жены.
13.13
Сгусток кислотно-зелёного эфира окружал Одри, а под ногами отвратительной откровенностью зияла пустота. Человеку сложно представить себе пустоту, нарисовать в своём воображении отсутствием пространства, в котором ты сам присутствуешь, присутствовать там, где ничто не присутствует, а стало быть, присутствовать, не присутствуя… не только быть свидетелем парадокса, а самому быть парадоксом. Человек не способен познать глубины мироздания, заглянуть в кузницу миров, лицезреть горнило божественной домны, почувствовать жар новой рождающейся звезда, раздувая меха(?), дабы вдохнуть жизнь в новый мир. Это под силу только «особому» Одри Дэвису. Он познал секреты космогонии, общался с самим Кузнецом! Одри никогда не забыть этот разговор, который длился несколько столетий и за который он постарел разом лет на десять.
Кузнец не имел формы, ибо Он всеобъемлющ и вездесущ. Он был всем и везде, и лишь слабые вспышки в вихревых потоках времени выдавали Его присутствие. Одри чувствовал Его и внимал Его слову, как слушает мальчишку-хозяина щенок: сосредоточенно, разумно, но ничего не понимая. Он будто вещал на ином языке, который пронизывал всё его пространство, доходил до глубин мозга и оседал там, словно свинец в лёгких. В благоговейном порыве Одри не сдержался и попросил Его открыться, и вспышки в макабрическом танце-смерче закружились перед ним - Одри увидел лицо!.. светлейшее средоточие мудрости и добродетели, ласкавшее его взглядом и в то же время журя его за несдержанность. Бездонным взглядом несуществующей и всеохватывающей пустоты. Лишь на долю секунды Одри заглянул в Его ледяные глаза и впервые испугался по-настоящему, ибо лишь теперь он увидел бесконечность. По телу разлилось приятное тепло, в то время как каждая клеточка дрожала от холода. Одри смотрел, не отрываясь, как вдруг, всё исчезло. Всё исчезло - Одри оказался посреди пустыни своего сознания, пустого и безжизненного, в центре которого он ощущал себя. Ощущал явственно, хоть и немного непривычно - он был чёрной сферой, бесформенной и безразмерной. Он был опухолью в своём сознании, ибо он уже слился с единственной своей подругой - местью. «Бабах!» - прогремел в голове выстрел, и в нос ударил резкий запах пороха… Одри отпустило.
Пылающий жираф
17.50
- Одри! Ты никогда не изменишься! Обожаю твою привычку приходить заранее!
- Здравствуй, Салли. - Одри аж поморщился. Какую гадость порой не скажешь в угоду этикету!
- Мы с Джимми хотели подарить что-то более фундаментальное, но увы… так что с нас только цветы.
«Увы!» - Джимми усмехнулся про себя. Да, Салли, увы твой драгоценный Одри в очередном припадке проделал пару дырок в твоём подарке. Не переживай, дорогая, будет ещё следующая годовщина!
В доме Ругеров царил полный порядок. Каждая деталь сложной головоломки была поставлена на своё место для создания правильного впечатления. Дверные ручки сияли так, словно их ни разу не касалась чья-то рука. Полы сверкали, словно на балу в Версале, и Джимми не удержался от соблазна поправить причёску, глядя на своё отражение. Подмигнув себе, он не торопясь прошёл в гостиную, разглядывая картины на стенах. Удивительно, но и эта семья ценит искусство. По крайней мере, всячески хочет это показать. Композиция, надо сказать, была подобрана весьма своеобразная. «Четыре всадника» Дюрера дополняло полотно Делакруа «Смерть Сарданапала». Было что-то пугающее в том, как вестники Апокалипсиса, лихо скача по трупам, вдруг сменялись картиной массового сожжения. Особенно оригинально смотрелся конь Сарданапала, словно это один из всадников уже врывается в покои деспотичного ассирийца. А с противоположной стены в агонии ужаса на это взирал шедевр Мунка «Крик». Джимми почем-то показалось, что этот маленький невзрачный человек кричит не от трагичности композиции перед ним, а от чувства надвигающейся смерти. Он чувствует, что дюреровские всадники пришли и за ним, и некому уже помочь - равнодушные друзья неторопливо скрываются за его спиной, растворяясь в кислотном зареве заката.
Оторваться от этого символичного триумвирата шедевров было нелегко, но Джимми себя пересилил. К тому же к нему уже подоспел Дэнни.
- Интересуетесь живописью, Джимми?
- С детства. У вас хороший вкус.
- Благодарю. Это отцовские - я в этом не разбираюсь. Хотя, есть у нас где-то одна… Папа! Не помнишь, как называется картина, которая мне нравится?
- «Нравится»! Это же Рембрандт, моя маленький невежа! «Анатомия доктора Пульпа»!
- Ах да, Рембрандт! Ты же знаешь, я их с трудом отличаю…
- Нашёл, чем гордиться! Твой двоюродный брат работает реставратором в Антверпене, а ты не знаешь таких вещей!
- Опять за старое! - Дэнни примирительно рассмеялся. - У родителей есть забавная привычка - они всю жизнь выискивают, чего в вас не хватает, не обращая внимания на ваши достоинства. Вы не находите?
- Знаете…
- Давай всё-таки перейдём на «ты»? А то как на светском рауте, ей-богу!
- ОК. Так вот, я тебе больше скажу: так делают не только родители, но и все остальные.
- А, чёрт! Джимми, ты прав, ей-богу!
- А то ж! Прости, Дэнни, где у вас тут туалет?
- Вторая дверь налево по коридору. И поторопись - все уже на столе.
Дружелюбный тон не мог обмануть Джимми. Он уже не раз сталкивался с такими на работе - на людях они само гостеприимство, но они же первые спихнут в пропасть, когда будешь просить их о помощи. Расисты - что с них взять? Джимми на секунду призадумался, а где их место на гравюре Дюрера: среди грешников, ничтожно извивающихся под копытами вестников, или же на конях?
В туалете, естественно, тоже висела картина. На этот раз это был «Пылающий жираф» Дали, и Джимми в очередной раз удивился прозорливости мистера Ругера-старшего: как бы кощунственно это ни прозвучало, туалет - едва ли не единственное место, где современный человек может найти с время порассуждать. Заправляя штаны, Джимми пригляделся к этой картине внимательнее. Он всегда так делал, когда видел её. «Дали просто нереально понять с первого взгляда, ибо его полотна ирреальны», - твердил ему отец в детстве, и ещё тогда маленький Джимми понимал это. Смотря на сюрреалистические фигуры на первом плане, внимательный человек, прежде всего, приглядывается к ящичкам, мысленно распихивая по ним свои проблемы, и лишь потом понимает, что главное-то - пылающий жираф…
16.15
За столом шла обычная непринуждённая беседа. Наперебой обсуждался последний сезон сериала «Друзья», изредка звучали шуточки из «Саус парка», на которые мистер Ругер-старший постоянно вскидывал свою густую бровь и в сожалении качал головой. Джимми по большей части занимал как раз главу семейства разговорами об искусстве, вальяжно и безмятежно рассуждая о различиях в живописи Сезанна и Матисса, но его не покидало гнетущее ощущение, что он никак не может увидеть «пылающего жирафа». Ничего не выражавшие лица собравшихся за столом казались ему лживыми, словно тициановскими. Гребанный хер, Джимми, у тебя паранойя!
- … так и было, ей-богу!
он наркоман!
- … Одри, ты не передашь мне соль?
и более того - он всё ещё ревнует…
- Оддри? Что тты делаешь??
- Меня просто достала твоя тупая болтовня, Дэээни! Какое убогое имя! Салли, лапочка, как ты могла променять меня на это?
- Одри, положи пистолет!
- Не надо ля-ля, детка! Сиди спокойно, и дружка своего усади.
наркоман! Никогда не доверяй наркоману…
По спине Джимми пробежал холодок. Дело дрянь, гребанный хер! Он сразу понял, что мешать Одри сейчас не стоит - реакция у него и вправду была «особая»: миссис Ругер лишь покачнулась на стуле, как он тут же направил дуло пистолета на неё. Впрочем, это было его ошибкой - ковбой Дэвис, спохватившись, обернулся к своим собеседникам, но было поздно: среди ошеломлённого безмолвия страха треском ломающихся веток послышалось два щелчка затвора. Дэнни при этом был удивлён едва ли не меньше Одри.
- Любимая, ей-богу, откуда у тебя пистолет? - пробормотал он, не сводя глаз с Одри.
- Не самое подходящее время выяснять, не находишь? Одри, опусти свою пушку, пожалуйста. Ты ведь не хочешь поиграть в Клинта Иствуда?
- Да, дружище, угомонись!
- Заткни пасть, расист ублюдочный! - голос Джимми звучал немного дрогнувшим, да и нож, приставленный к горлу мистера Ругера-старшего, слегка дрожал, но страха не было. Скорее он был полон сожаления, ибо как никто другой осознавал, что больше у него не будет шанс поговорить с этим человеком о Матиссе.
- Ах ты, паскуда черножопая!
Дуло револьвера Дэнни нацелилось прямо в лоб Джимми, но спустить курок он не решался - слишком близко к отцу находилась физиономия этого цветного выродка. А отец… как бы он не относился к нему, какие бы разногласия между ними не существовали, даже Дэнни не мог не любить его.
Они стояли вчетвером, напряжённые и нерешительные, четыре вершителя судеб. У каждого в руках - своё орудие возмездия, у каждого в голове - своя правда. Эта сцена напомнила Джимми неповторимого Тарантино, и он улыбнулся.
- Что ты ржёшь, обезьяна безмозглая?! Думаешь, не выстрелю? Получай!!
Мост рухнул. Со звоном лопнули последние нити равновесия, порвав натужную тишину. Выстрел Дэнни пришёлся чуть повыше переносицы мистера Ругера-старшего; пуля, прошедшая насквозь, мягко, словно иголка вошла Джимми под рёбра через секунду после того, как он успел выпустить нож. Вторым патроном Дэнни разворотил Джимми череп, а сам свалился с пробитой сонной артерией, лишь падая осознав, что убил собственного отца. Кровь фонтаном хлестала из горла, мешаю расслышать в булькании Дэнни предсмертное слово Рембрандт. Ковбой Дэвис тоже уже падал, схватившись за сердце, а в его угасающем мозгу вертелась фраза: «Чёрт, как быстро!». Одно утешало его - Джимми не мог промахнуться. Он всегда отлично метал ножи…
Словно Сарданапал откинулся на спинку стула мёртвый мистер Ругер-старший, непринуждённо взирая своими широко распахнутыми глазами на принесённых в жертву рабов. Скатерть, красная от крови, запачканная кусочками мозга, напоминала алое покрывало ассирийского правителя. А слева от него сидела маленькая невзрачная старая женщина и кричала, зажав голову руками, и в крике сотрясалось всё её тело… И лишь когда сердце её остановилось, в доме Ругеров воцарил покой.
- Револьвер! - прошептала она. - Святые угодники...
- Ну, так себе штучка, - нарочито небрежно ответил старик на её восторги, отобрал у неё пистолет и вернул его Эдди. - А вот у стрелка револьвер настоящий, и ещё второй, тот, у женщины.
Стивен Кинг «Бесплодные земли»
Пролог
Из дневника Одри Дэвиса
13 октября 2006 г.
Сейчас уже тяжело сказать, когда всё это началось, но одно было ясно с самого начала: добром это не кончится. Избитая фраза, отлично подошедшая бы Николасу Кейджу, а никак не мне. Только не Одри Дэвису. Он ведь «не такой, как все». Особый. Не «особенный», а именно «особый», мать его!! С самого детства мне, чёрт возьми, внушали, что мне нельзя волноваться, что не стоит провоцировать конфликты, ввязываться в драку, пить алкоголь... да будьте вы прокляты, ублюдки недоношенные! Сегодня всё решится.
27 мая 1999 г.
Вчера ништячно оторвались на днюхе у Джимми. Вот только днюха была 25-ого... Святое дерьмо, что ж я делал вчера? Нихрена не помню... сначала сняли шлюх... две блондинки лет по 26 и черножопая... А уже после Оззи припёр... коку! Да, это я ещё помню. Хера себе, меня торкнуло! Может, и не даром мама мне всегда твердила, что я «особый»? Ха-ха-ха! Подумать только, один грёбанный раз проломить череп - и уже «особый»!
30 декабря 1990 г.
Дорогой дневничок! Наконец-то я пишу из дома. Сегодня мама забрала меня из больницы. Она такая добрая. Только она теперь грустная. А когда я спросил, где папа, она почему-то заплакала.
У меня часто болит голова. И ещё я скучаю по папе. Я давно его не видел. После того, как мы с папой въехали в дерево, он больше ко мне не приходил. Может, он всё ещё злится на меня за то, что тогда я пукнул в машине?
Звонок
12 октября 2006 г.
- Алло?
- Одри, это ты?
- Да, Салли, привет!
- Как хорошо, что я наконец до тебя дозвонилась! Как ты, воздушный мой?
- Как эфир!
- О! У тебя всегда было особое чувство юмора... хихихи! Одри, знаешь, завтра мы с Дэнни отмечаем годовщину нашей свадьбы...
- Правда? Что ж, поздравляю...
- ... и я бы хотела...
- ... чтобы мы пришли? Без проблем! С удовольствием!
- Ты серьёзно? Оди, ты душка! Значит, договорились? Завтра в 6 у меня. Дорогу не забыл?
- Я помню всё, вплоть до цвета почтового ящика у грёбанных Уилкинсонов. Как-никак я сам покупал этот дом.
- У тебя всегда был отменный вкус. До завтра!
- До завтра...
... падла!
Тонкие, как у Клинта Иствуда, губы Одри искривились в зловещей усмешке. «Особое» чувство юмора! В данный момент Одри походил на сумасшедшего учёного, одержимого какой-то зловещей идеей. Давно нечесанные иссиня-чёрные космы, сальные, лоснящиеся, вызвали бы отвращение даже у него самого, если бы он только подозревал о таком понятии, как чистоплотность. Болотного цвета глубоко посаженные глаза, словно по законам броуновского движения, двигались хаотично и беспорядочно, выхватывая лишь ему одному известные цели. Но это было заметно: каждый раз, когда он натыкался взглядом на такой предмет, его ноздри раздувались, жадно втягивая затхлый воздух, словно какой-то неповторимый аромат, жилка на правом виске начинала отчаянно пульсировать, а тонкая нить губ слегка разрывалась, обнажая желтушные зубы. Но он быстро успокаивался, вновь принимаясь за сканирование комнаты... И вдруг замер на мгновение, словно парализованный, и рванулся к вожделенной тоненькой серебряной коробочке. Кока - друг надёжный, она никогда не бросит.
В углу сидел маленький согбенный человечек, до ужаса тощий, можно даже сказать, костлявый. Грязные нестриженые патлы до плеч падали на его бледное лицо, скрывая неестественную, пугающую красноту безумных глаз. Ещё недавно, не далее чем пару минут назад, он катался по полу в истерике, срывая прокуренный голос, словно штормовой ветер бился о стены маяка, бомбардируя его дождевыми каплями. В такой восторг Одри привела нелепая лампа, важна стоявшая на столе, подперев руками бока и помахивая своим электрическим хвостом. Ни дать, ни взять - чёртик из мультиков WB! Она дьявольски подмигнула Одри, недвусмысленно сложив изящные тонкие пальцы во всемирно известно жесте, отогнув средний и большой пальцы.
«Дожили, блин! Позволяешь какой-то лампе показывать тебе фак?? ТЕБЕ? «Особому» Одри Дэвису?! А ну-ка покажи ей, ковбой!»
Молниеносным движением Одри метнулся к кобуре, висевшей слева на поясе, и в следующую секунду кисть обидчика пробил 45-ти миллиметровый кусок свинца. Чёртик покачнулся, но устоял на ногах, превозмогая боль, упершись простреленной рукой в бок, возвращаясь в исходное положение. Он продолжал игриво подмигивать, но в презрительной его улыбке теперь явственно виднелся страх. Одри успокоился.
- Ну что, недоумок?! - победоносно проорал Дэвис. - Думал, что можно шутить со мной? Ну, как, ковбой Дэвис тебе показал, а? Ха-ха-ха. Получай, сука!
Одри выстрелил дважды: в пах, а затем в лицо. Поверженный дерзкий враг отлетел в стену, упав замертво. Но его хвост... Он продолжал покачиваться, словно дразня Одри, как некоторые боксёры уже на грани нокаута пытаются раззадорить соперника, нарочито опуская руки, показывая язык и выплёвывая оскорбления. Ковбой в ярости подскочил к неугомонной лампе и, схватив её, начал одержимо колотить ей по стене. Непрочный каркас абажура не долго сопротивлялся и, прогнувшись, оголил лампу, которая со следующим же ударом градом осыпалась на матовую поверхность паркетного пола. Одри продолжал исступлённо лупить лампу о стену, пока, наконец, не вырвал провод и отломал вторую ручку херувимчика. Больше эта лампа не была похожа на ангелочка Сикстинской капеллы. Скорее на ум приходили ассоциации с изнасилованной Венерой Милосской.
Одри рухнул на пол с дьявольским хохотом, осыпая паркет тумаками своих костлявых кулаков. Не замечал он ни осколков, впивавшихся в руки, ни надрывавшийся в истерике телефон, ни настойчивый стук в дверь - он праздновал победу. Ведь он, «особый» Одри Дэвис, ковбой Дэвис, только что сокрушил самого посланника дьявола! Сам Сатана теперь ему не страшен!
Эйфория прошла также внезапно, как пришла ярость. Одри на мгновение затих, приподнялся на ладонях и громко вскрикнул. Боль отозвалась в мозгу огненным штормом, выжигая остатки былой весёлости. Руки подкосились, и он снова шлёпнулся о пол. Найдя наощупь относительно чистое место, Одри, опершись на локоть, оглядел поле недавней битвы. Изрезанной ладонью он убрал слипшиеся волосы, и вдруг отпрянул в угол, в ужасе смотря на свои руки. Кровь прилила к его вискам, он словно загорелся изнутри. И он сам это чувствовал. И даже знал причину. Одри бросил затравленный взгляд на уничтоженного чёртика, и в болоте его несчастных глаз зародилось безумие: он воочию видел, как дьяволёнок вспыхнул адским пламенем, и в языках поднимавшегося из своих покоев Сатаны играла та же презрительная усмешка, которая на этот раз не сулила ничего доброго. Одри вдруг ясно осознал, что ему конец. Руки напалмом обожгла нарастающая боль, словно орды Тохтамыша неслись через все клеточки его тела, выжигая деревни ощущений и сёла эмоций. Дьявол пришёл, чтобы испепелить его... Сознание уже покидало Одри, глаза, затуманенные болью и кокаином, закрывались, погружая его в сладостный мир Морфея, откуда он уже никогда не вернётся. И только в последний момент он увидел силуэт ангела, спешащего ему на помощь.
- Прощения! - лишь успел выдавить непобедимый ковбой Дэвис и провалился в пучину забвения. Бог всё-таки смилостивился над ним.
Воскрешение
- Эй, приятель, очнись! Просыпайся ты, мать твою! Грёбанный хер, вставай уже, Одри!
Сначала в нос ударила противная смесь запахов гари и блевотины, следом за ней пришла боль в ладонях и пульсирующая боль в висках и, наконец, кувалдой сверху обрушился на голову чей-то кулак, окончательно прояснив сознание.
- А ну поднимайся, придурок! - прокричал прямо на ухо Джимми.
Одри что-то нечленораздельно прохрипел и медленно открыл глаза. Над ним стоял массивного вида негр, слегка в теле, но всё-таки не настолько, чтобы его можно было обозвать жирной свиньёй или истребителем гамбургеров. В нос Одри ударил новый запах - едкий, отвратительный запах пота.
- Ты чё, дружище, марафон, что ли, бегал?
- Гребаный хер, ну вы посмотрите на этого недоумка! - Джимми тщетно пытался изобразить праведный гнев, ибо даже в таком состоянии Одри увидел в его глазах облегчение и некую взволнованность. - Он только что чуть не спалил квартиру, и сам в ней едва не превратился в барбекю, и вместо «спасибо» он возмущается, что от его пожарника дурно пахнет!
- Спалил?
- Когда я сломал таки дверь, у тебя уже полыхал ковёр, а ты с обречённым видом забился в угол, словно гот какой-то.
- Я ничего не помню... Только светлый лик ангела...
- Пошёл ты в жопу, расист гребаный! Если на ангела я ещё хоть как-то похож, то вот назвать мой лик «светлым» - это уже слишком! А ну вставай и марш в ванну! Приведёшь себя в порядок - тогда и поговорим.
Так и закончился этот день для Одри Дэвиса. Вечером, когда они с Джимми устали трахаться, он рассказал ему о приглашении Салли. Нельзя сказать, что предложение пришлось Джимми по душе - он всегда ревновал своего друга к этой шлюхе. Но теперь, когда они были вместе, ревность всё чаще сменялась чувством превосходства. Он любил Одри, а Одри любил с ним трахаться. Всё просто. Взаимная любовь на разной почве. Джимми мирился с тем, что Одри остался бисексуалом, мирился и с Салли. Он не мог ему отказать.
Две трещины
7 августа 2003 г.
- Значит, вы, мадам, желаете работать в нашем банке?
- Да, сэр. Я неплохо знаю менеджмент, бухгалтерское дело, имею ди...
- Миссис...
- Лимм
- Миссис Лимм, видите ли, наш банк - один из крупнейших на территории этого штата. Мы в состоянии предоставить новым сотрудникам специалистов для обучения, дать время на стажировку, терпеть некоторые неувязки на начальном этапе... Понимаете, квалификацию мы сами доводим до нужного нам уровня. Куда важнее для нас вы сами...
Салли словно огрели арматурой. Она прекрасно понимала, что с этих слов мистер Крейцман начинает методично, затейливо (чтоб, не дай бог, не обидеть) вышивать крест на её надежде получить работу.
- ... не терпит расовых притеснений... Миссис Лимм, с вами всё в порядке?
- Да, простите. Я немного задумалась.
- Так вот, наш банк не терпит расовых притеснений. Работу здесь может получить каждый, даже афроамериканец, - с этими словами мистер Крейцман еле заметно поморщился, что не ускользнуло от внимания Салли.
- ... но наши сотрудники - лицо банка. Миссис Лимм, с прошлого места работы вас выгнали за «чрезмерное употребление алкоголя, причём в рабочее время». Иными словами, вас выгнали за пьянство. Вы состоите на учёте в наркодиспансере?
- Дда... - голос Салли дрогнул. Она всегда стойко переносила удары, но в этот раз она, похоже, почти сломалась. - Но...
- Миссис Лимм, простите за резкость, но вы же понимаете, что лицо алкоголички не может быть лицом нашего банка.
- Нет, вы не можете...
- Сожалею, миссис Лимм.
- Но...
- Всего хорошего.
Глаза Салли затуманились слезами впервые после разрыва с Одри. Она брела по бульвару, словно пьяная, не замечая и не чувствуя ничего. В минуты отчаяния её мысли всегда возвращались в прошлое, а сама она превращалась в сомнамбулу. Салли медленно брела по бульвару, в то время как сознание её неслось сквозь бурелом воспоминаний к началу. К источнику. К Одри.
Их союз никогда не был идеальным. Даже в первые месяцы безудержной страсти у Салли возникали мысли, что это не любовь. Она прощала ему грубость, ночные клубы, наркотики. Почему? Мммм... Он был превосходным любовником! Он знал о сексе даже больше, чем она о банковском деле. Салли знала, что никто после Одри уже не сможет так её удовлетворить. Его дикость, грубость, решительность... Ооооо! Если что-то Одри Дэвис умел в этой жизни делать, так это трахаться!
Так они и жили душа в душу, мирясь с недостатками друг друга, закрывая глаза на «мелочи жизни». Днём Одри работал программистом компании Майкрософт, ночью - трахал Салли, а потом нюхал кокаин. С утра он снова трахал Салли, и она уходила учиться, предвкушая грядущий вечер. Она была счастлива, потому что трахалась, он - потому что нюхал кокаин. Всё просто. Взаимная любовь на разной почве.
Но когда она увидела его с Джимми, в ней впервые что-то треснуло. Как заворожённая она смотрела на умелые мощные движения Одри, вслушивалась в порывистое дыхание Джимми... В ней треснула её гордость. Возможно, она ещё смогла бы простить измену с мужчиной, но с чёрным?!! Нет! Это было слишком.
И вот, идя по широкому бульвару, она спрашивала себя, почему она его простила? Ведь он больше не трахал её - значит, она больше не любила его. Она ведь любит Дэнни, потому что он её трахает. А Джек Николсон - нет. Вот она и не любит Джека Николсона. Это ведь просто! Или всё-таки любовь - это что-то другое, нечто большее, что-то важнее и сильнее оргазма? Что способно простить даже Одри?
Калейдоскоп мыслей вновь закрутился, открывая Салли одну за другой картины скандала, бракоразводного процесса, по итогам которого она отсудила дом; вот Салли глушит уже бог-знает-какую рюмку текилы без закуски... Она в самом деле превратилась в алкоголичку. Постарела лет на десять, совсем неухоженная, разбитая... когда-то роскошные белокурые кудри теперь безжизненно болтались, закрывая опухшее лицо. Она стремительно набирала вес. Её трещина постепенно разрасталась в страшную бездонную пропасть...
Чтобы упасть достаточно даже одной трещины, а вот подняться куда труднее. Дэнни Ругер смог помочь ей. Молодой преуспевающий доктор, он познакомился с ней на какой-то вечеринке, где она по обыкновению напилась в слюни. Слово за слово, и очнулась она уже у него дома. Это обстоятельство её нисколько не смутило, ибо она уже давно спала с кем попало - так по крайней мере можно надеяться на плотный завтрак, секс и деньги «на такси», на которые она вновь нажиралась вечером и цепляла очередного мужика. Так было до этого момента. Что-то во внешности и в манерах Дэнни заставило её впервые поддаться уговорам и остаться на вторую ночь, а затем и на третью... В нём было что-то особенное, что-то дерзкое, решительное. Но именно особенное, а не особое. Поначалу именно это и настораживало, но привычка - вторая натура.
Салли мысленно улыбнулась. Да, именно так: она привыкла к Дэнни и ничуть об этом не жалела. Ей только нужно было ещё время, дабы осознать, в какую яму она выбросила лучшие годы своей жизни. Да, у неё ещё всё впереди: она молода, красива, умна - но от смрада отмыться не так уж легко; крест вышит, и его не сорвать... Если бы у неё хватило время осознать всё это перед смертью...
По дорожке в ад
13 октября 2006 г.
12.34
В доме Ругеров царствовал хаос. Обыкновенная предпраздничная кутерьма, обычно приносящая с усталостью и смутную радость, на этот раз лишь утомляла. Салли охватывало недоброе предчувствие, навязчивое, словно заноза в мозгу, мешающее мыслить, сосредоточиться, сводящее с ума. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение, и россыпь золотых волнистых прядей, играя в лучах полуденного солнца, мягко легла на плечи.
- Ты так обворожительна сегодня!
- Спасибо, Дэнни.
Она перехватила его губы. Знакомый привкус Dunhill’а. Да, она к нему привыкла. Дэнни сегодня был безупречен. Его любимая бордовая рубашка была превосходным дополнением к именным золотым часам Rolex, которые он получил ещё в первые годы своей работы; чёрные брюки в тончайшую полоску небрежно спадали на лакированные ботинки. Правда, справа на лодыжке они слегка топорщились, так что Салли очень хотелось наклониться и поправить брюки мужа. Глупое желание любящей жены.
13.13
Сгусток кислотно-зелёного эфира окружал Одри, а под ногами отвратительной откровенностью зияла пустота. Человеку сложно представить себе пустоту, нарисовать в своём воображении отсутствием пространства, в котором ты сам присутствуешь, присутствовать там, где ничто не присутствует, а стало быть, присутствовать, не присутствуя… не только быть свидетелем парадокса, а самому быть парадоксом. Человек не способен познать глубины мироздания, заглянуть в кузницу миров, лицезреть горнило божественной домны, почувствовать жар новой рождающейся звезда, раздувая меха(?), дабы вдохнуть жизнь в новый мир. Это под силу только «особому» Одри Дэвису. Он познал секреты космогонии, общался с самим Кузнецом! Одри никогда не забыть этот разговор, который длился несколько столетий и за который он постарел разом лет на десять.
Кузнец не имел формы, ибо Он всеобъемлющ и вездесущ. Он был всем и везде, и лишь слабые вспышки в вихревых потоках времени выдавали Его присутствие. Одри чувствовал Его и внимал Его слову, как слушает мальчишку-хозяина щенок: сосредоточенно, разумно, но ничего не понимая. Он будто вещал на ином языке, который пронизывал всё его пространство, доходил до глубин мозга и оседал там, словно свинец в лёгких. В благоговейном порыве Одри не сдержался и попросил Его открыться, и вспышки в макабрическом танце-смерче закружились перед ним - Одри увидел лицо!.. светлейшее средоточие мудрости и добродетели, ласкавшее его взглядом и в то же время журя его за несдержанность. Бездонным взглядом несуществующей и всеохватывающей пустоты. Лишь на долю секунды Одри заглянул в Его ледяные глаза и впервые испугался по-настоящему, ибо лишь теперь он увидел бесконечность. По телу разлилось приятное тепло, в то время как каждая клеточка дрожала от холода. Одри смотрел, не отрываясь, как вдруг, всё исчезло. Всё исчезло - Одри оказался посреди пустыни своего сознания, пустого и безжизненного, в центре которого он ощущал себя. Ощущал явственно, хоть и немного непривычно - он был чёрной сферой, бесформенной и безразмерной. Он был опухолью в своём сознании, ибо он уже слился с единственной своей подругой - местью. «Бабах!» - прогремел в голове выстрел, и в нос ударил резкий запах пороха… Одри отпустило.
Пылающий жираф
17.50
- Одри! Ты никогда не изменишься! Обожаю твою привычку приходить заранее!
- Здравствуй, Салли. - Одри аж поморщился. Какую гадость порой не скажешь в угоду этикету!
- Мы с Джимми хотели подарить что-то более фундаментальное, но увы… так что с нас только цветы.
«Увы!» - Джимми усмехнулся про себя. Да, Салли, увы твой драгоценный Одри в очередном припадке проделал пару дырок в твоём подарке. Не переживай, дорогая, будет ещё следующая годовщина!
В доме Ругеров царил полный порядок. Каждая деталь сложной головоломки была поставлена на своё место для создания правильного впечатления. Дверные ручки сияли так, словно их ни разу не касалась чья-то рука. Полы сверкали, словно на балу в Версале, и Джимми не удержался от соблазна поправить причёску, глядя на своё отражение. Подмигнув себе, он не торопясь прошёл в гостиную, разглядывая картины на стенах. Удивительно, но и эта семья ценит искусство. По крайней мере, всячески хочет это показать. Композиция, надо сказать, была подобрана весьма своеобразная. «Четыре всадника» Дюрера дополняло полотно Делакруа «Смерть Сарданапала». Было что-то пугающее в том, как вестники Апокалипсиса, лихо скача по трупам, вдруг сменялись картиной массового сожжения. Особенно оригинально смотрелся конь Сарданапала, словно это один из всадников уже врывается в покои деспотичного ассирийца. А с противоположной стены в агонии ужаса на это взирал шедевр Мунка «Крик». Джимми почем-то показалось, что этот маленький невзрачный человек кричит не от трагичности композиции перед ним, а от чувства надвигающейся смерти. Он чувствует, что дюреровские всадники пришли и за ним, и некому уже помочь - равнодушные друзья неторопливо скрываются за его спиной, растворяясь в кислотном зареве заката.
Оторваться от этого символичного триумвирата шедевров было нелегко, но Джимми себя пересилил. К тому же к нему уже подоспел Дэнни.
- Интересуетесь живописью, Джимми?
- С детства. У вас хороший вкус.
- Благодарю. Это отцовские - я в этом не разбираюсь. Хотя, есть у нас где-то одна… Папа! Не помнишь, как называется картина, которая мне нравится?
- «Нравится»! Это же Рембрандт, моя маленький невежа! «Анатомия доктора Пульпа»!
- Ах да, Рембрандт! Ты же знаешь, я их с трудом отличаю…
- Нашёл, чем гордиться! Твой двоюродный брат работает реставратором в Антверпене, а ты не знаешь таких вещей!
- Опять за старое! - Дэнни примирительно рассмеялся. - У родителей есть забавная привычка - они всю жизнь выискивают, чего в вас не хватает, не обращая внимания на ваши достоинства. Вы не находите?
- Знаете…
- Давай всё-таки перейдём на «ты»? А то как на светском рауте, ей-богу!
- ОК. Так вот, я тебе больше скажу: так делают не только родители, но и все остальные.
- А, чёрт! Джимми, ты прав, ей-богу!
- А то ж! Прости, Дэнни, где у вас тут туалет?
- Вторая дверь налево по коридору. И поторопись - все уже на столе.
Дружелюбный тон не мог обмануть Джимми. Он уже не раз сталкивался с такими на работе - на людях они само гостеприимство, но они же первые спихнут в пропасть, когда будешь просить их о помощи. Расисты - что с них взять? Джимми на секунду призадумался, а где их место на гравюре Дюрера: среди грешников, ничтожно извивающихся под копытами вестников, или же на конях?
В туалете, естественно, тоже висела картина. На этот раз это был «Пылающий жираф» Дали, и Джимми в очередной раз удивился прозорливости мистера Ругера-старшего: как бы кощунственно это ни прозвучало, туалет - едва ли не единственное место, где современный человек может найти с время порассуждать. Заправляя штаны, Джимми пригляделся к этой картине внимательнее. Он всегда так делал, когда видел её. «Дали просто нереально понять с первого взгляда, ибо его полотна ирреальны», - твердил ему отец в детстве, и ещё тогда маленький Джимми понимал это. Смотря на сюрреалистические фигуры на первом плане, внимательный человек, прежде всего, приглядывается к ящичкам, мысленно распихивая по ним свои проблемы, и лишь потом понимает, что главное-то - пылающий жираф…
16.15
За столом шла обычная непринуждённая беседа. Наперебой обсуждался последний сезон сериала «Друзья», изредка звучали шуточки из «Саус парка», на которые мистер Ругер-старший постоянно вскидывал свою густую бровь и в сожалении качал головой. Джимми по большей части занимал как раз главу семейства разговорами об искусстве, вальяжно и безмятежно рассуждая о различиях в живописи Сезанна и Матисса, но его не покидало гнетущее ощущение, что он никак не может увидеть «пылающего жирафа». Ничего не выражавшие лица собравшихся за столом казались ему лживыми, словно тициановскими. Гребанный хер, Джимми, у тебя паранойя!
- … так и было, ей-богу!
он наркоман!
- … Одри, ты не передашь мне соль?
и более того - он всё ещё ревнует…
- Оддри? Что тты делаешь??
- Меня просто достала твоя тупая болтовня, Дэээни! Какое убогое имя! Салли, лапочка, как ты могла променять меня на это?
- Одри, положи пистолет!
- Не надо ля-ля, детка! Сиди спокойно, и дружка своего усади.
наркоман! Никогда не доверяй наркоману…
По спине Джимми пробежал холодок. Дело дрянь, гребанный хер! Он сразу понял, что мешать Одри сейчас не стоит - реакция у него и вправду была «особая»: миссис Ругер лишь покачнулась на стуле, как он тут же направил дуло пистолета на неё. Впрочем, это было его ошибкой - ковбой Дэвис, спохватившись, обернулся к своим собеседникам, но было поздно: среди ошеломлённого безмолвия страха треском ломающихся веток послышалось два щелчка затвора. Дэнни при этом был удивлён едва ли не меньше Одри.
- Любимая, ей-богу, откуда у тебя пистолет? - пробормотал он, не сводя глаз с Одри.
- Не самое подходящее время выяснять, не находишь? Одри, опусти свою пушку, пожалуйста. Ты ведь не хочешь поиграть в Клинта Иствуда?
- Да, дружище, угомонись!
- Заткни пасть, расист ублюдочный! - голос Джимми звучал немного дрогнувшим, да и нож, приставленный к горлу мистера Ругера-старшего, слегка дрожал, но страха не было. Скорее он был полон сожаления, ибо как никто другой осознавал, что больше у него не будет шанс поговорить с этим человеком о Матиссе.
- Ах ты, паскуда черножопая!
Дуло револьвера Дэнни нацелилось прямо в лоб Джимми, но спустить курок он не решался - слишком близко к отцу находилась физиономия этого цветного выродка. А отец… как бы он не относился к нему, какие бы разногласия между ними не существовали, даже Дэнни не мог не любить его.
Они стояли вчетвером, напряжённые и нерешительные, четыре вершителя судеб. У каждого в руках - своё орудие возмездия, у каждого в голове - своя правда. Эта сцена напомнила Джимми неповторимого Тарантино, и он улыбнулся.
- Что ты ржёшь, обезьяна безмозглая?! Думаешь, не выстрелю? Получай!!
Мост рухнул. Со звоном лопнули последние нити равновесия, порвав натужную тишину. Выстрел Дэнни пришёлся чуть повыше переносицы мистера Ругера-старшего; пуля, прошедшая насквозь, мягко, словно иголка вошла Джимми под рёбра через секунду после того, как он успел выпустить нож. Вторым патроном Дэнни разворотил Джимми череп, а сам свалился с пробитой сонной артерией, лишь падая осознав, что убил собственного отца. Кровь фонтаном хлестала из горла, мешаю расслышать в булькании Дэнни предсмертное слово Рембрандт. Ковбой Дэвис тоже уже падал, схватившись за сердце, а в его угасающем мозгу вертелась фраза: «Чёрт, как быстро!». Одно утешало его - Джимми не мог промахнуться. Он всегда отлично метал ножи…
Словно Сарданапал откинулся на спинку стула мёртвый мистер Ругер-старший, непринуждённо взирая своими широко распахнутыми глазами на принесённых в жертву рабов. Скатерть, красная от крови, запачканная кусочками мозга, напоминала алое покрывало ассирийского правителя. А слева от него сидела маленькая невзрачная старая женщина и кричала, зажав голову руками, и в крике сотрясалось всё её тело… И лишь когда сердце её остановилось, в доме Ругеров воцарил покой.