Трудная судьба частной собственности в России
3 июля российской приватизации исполняется 20 лет. В этот день в 1991 году Верховный Совет России, тогда еще РСФСР, принял первый регулирующий ее нормативный акт: Закон «О приватизации государственных и муниципальных предприятий». Судя по опросам общественного мнения, четыре пятых россиян именуют ее не иначе, как «прихватизацией», и считают «грабительской» и «антинародной». Остальные смиренно вопрошают: почему же это, пока все вокруг было «народное», в магазинах были очереди да пустые полки?
До инаугурации Бориса Ельцина оставалась неделя, но только что избранному президенту было важно продемонстрировать, что выбрали его не зря: период неопределенности и топтания на месте закончился, начинаются решительные действия.
Важным событием в глазах народа принятие закона не стало. Страна жила «предчувствием гражданской войны». Все понимали, что первичным является вопрос о власти, а уж в зависимости от того, как он решится, определится и путь выхода из экономического кризиса: рыночные реформы, или «укрепление государственной дисциплины» и «борьба со спекуляцией». Ясно было одно: как сегодня, долго продолжаться не может.
Михаил Горбачев выбора так и не сделал. Основную экономическую идею перестройки выразил Александр Яковлев: «взять немного хорошего плана, и немного хорошего рынка».
Слова «частная собственность» первый и последний президент СССР научился выговаривать без запинки только после августовского путча.
«Нам нужны миллионы собственников, а не сотни миллионеров»
Борис Ельцин, первый президент России, из выступления на Съезда народных депутатов 7 апреля 1992 года
Под «элементами рынка» архитекторы перестройки понимали хозрасчет на государственных предприятиях плюс кооперативы, бригадный подряд на селе и индивидуальную трудовую деятельность, где работники являются одновременно собственниками. Использование в частном секторе наемного труда было для коммунистов «эксплуатацией человека человеком» и, следовательно, недопустимой ересью.
28 октября 1991 года V Съезд народных депутатов РСФСР 876 голосами «за» при 16 «против» наделил Ельцина чрезвычайными полномочиями, в том числе, правом проводить экономические реформы при помощи президентских указов.
Через несколько месяцев большинство депутатов окажутся в оппозиции президенту и его реформам. По словам работавших на съезде журналистов, в кулуарах звучали примерно такие разговоры: пускай делает, что хочет, сейчас с ним все равно не поспоришь, а вот начнется обнищание масс, тут мы его и свалим!
29 декабря 1991 года и 29 января 1992 года президент издал указы № 341 и № 66, давшие практический старт приватизации.
Зимним вечером после очередного заседания правительства Егор Гайдар отвел в сторону Анатолия Чубайса и попросил его заняться приватизацией.
«Егор, - ответил Чубайс с глубоким вздохом, - ты понимаешь, что, независимо от результата, меня всю жизнь будут ненавидеть как человека, распродавшего Россию?». Гайдар ответил, что «всем нам придется испить из этой горькой чаши».
На первых порах Госкомимущество обосновалось в не отапливавшихся, продувавшихся зимними сквозняками комнатах здания-«книжки» на Новом Арбате.
«У нас не было ни тепла, ни ксерокса, ни факса, ни еды», - вспоминал американский консультант Джонатан Хэй.
«Работайте так, будто каждый день - последний, и надо сделать максимум, чтобы перемены стали необратимыми», - наставлял Чубайс своих сотрудников.
Опыта выхода из государственного социализма не было ни у кого в мире. Отсутствовали и теоретические наработки: для Запада тема была неактуальна, а в соцстранах о подобных изысканиях, по понятной причине, речь идти не могла.
По словам банкира Александра Смоленского, про то, как строить социализм, была написана масса книг, а как его демонтировать - ни одной.
Самая масштабная в истории Запада приватизация, проведенная Маргарет Тэтчер, решала, по сравнению с российской, точечную задачу. И до Тэтчер 90% британского ВВП создавались в частном секторе. В стране имелись свободные капиталы, фондовый рынок, развитая правовая база и вековая культура бизнеса.
Вроде бы, ближе к российским реалиям стояли Китай и Восточная Европа. Но и там ситуация отличалась кардинально.
Не было такого гигантского массива тяжелой, прежде всего, военной промышленности, по самой своей природе хуже всего вписывавшейся в рынок.
Социализм просуществовал не семьдесят, а всего сорок лет, не успела прерваться связь времен, оставались люди, помнившие прежнюю жизнь, в народе сохранялись традиции мелкого частного бизнеса и самостоятельного хозяйствования на земле.
Кроме того, в Китае наличествовала сильная власть, а в Восточной Европе и Балтии «шоковая терапия» и приватизация совпали с национальным подъемом, вызванным освобождением от чужого, оккупационного режима.
Стоило Борису Ельцину создать Госкомимущество во главе с Чубайсом, как депутаты учредили подконтрольный Верховному Совету Российский фонд федерального имущества, породив неразбериху в делах и нескончаемые споры о полномочиях.
Частную собственность на землю из-за сопротивления левых парламентских фракций удалось узаконить только при Владимире Путине.
Московский мэр Юрий Лужков просто взял, и запретил в «своем» городе приватизацию за ваучеры, и «политическая целесообразность» не позволяла правительству ничего с этим поделать.
Самый логичный и распространенный в мире путь - продажа госсобственности за реальные деньги тем, кто больше заплатит, с зачислением вырученных средств в бюджет и их последующим использованием на общественные нужды. Именно так действовала Маргарет Тэтчер.
Гайдар и Чубайс изначально были его сторонниками. 4 апреля 1992 года они вылетели в Нижний Новгород, где губернаторствовал Борис Немцов, чтобы присутствовать на первом в России аукционе по продаже магазинов, парикмахерских и грузовиков, и пришли от его результатов в восторг.
Однако работники службы быта встретили членов правительства плакатами: «Руки прочь от советской торговли!» и «Найдите другой город для своих экспериментов!». Они хотели, чтобы малые предприятия бесплатно отдали тем, кто на них работает.
Вообще, идея продажи госсобственности за деньги была крайне непопулярна. Людям с детства внушали, что «все вокруг народное, все вокруг мое», а если государство «зажало» нашу собственность, так пускай вернет награбленное! За что платить?
С практической точки зрения, в первые постсоветские годы в стране просто не было людей, достаточно богатых, чтобы покупать предприятия, а зарубежные инвесторы не спешили в непредсказуемую и непонятную страну. К тому же мысль о «распродаже родины иностранцам» вызывала массовое отторжение.
Второй вариант заключался в передаче предприятий в собственность трудовых коллективов. Данный вариант активно пропагандировала, в частности, авторитетный экономист Лариса Пияшева, еще в 1987 году прославившаяся знаменитой фразой: «Чем больше рынка, тем пышнее пироги».
Ясно было, что в этом случае реальными собственниками вскоре станут их руководители. Были даже предложения вообще не мудрствовать, а взять, да и объявить все предприятия личной собственностью их директоров, и пусть рынок потом сам отберет способных.
Здесь, опять же, возникли вопросы. Выходит, поучаствовать в приватизации смогут исключительно работники сферы материального производства?
Младореформаторов категорически не устраивала передача контроля над экономикой в руки «красных директоров». Они хотели получить в результате приватизации класс новых собственников, не отягощенных советским прошлым и советской психологией.
Между тем, в ходе «стихийной номенклатурной приватизации» к лету 1992 года в руки директоров и близких к ним лиц уже перешли около 2200 предприятий.
В результате компромисса между «командой Чубайса» и Верховным Советом, где сильно было «директорское лобби», данный вариант реализовался частично, на отдельных заводах и фабриках, где часть акций зарезервировали для их работников.
Основным способом стало распределение госсобственности через приватизационные чеки, более известные как ваучеры.
Соответствующий указ Борис Ельцин подписал 14 августа 1992 года. «Чек - это своего рода билет в свободную экономику для каждого из нас», - заявил он.
К октябрю отпечатали красивые бумаги. Каждый россиянин, включая грудных младенцев, получал один ваучер.
Всю приватизируемую госсобственность оценили в 1 трлн 400 млрд рублей. На эту сумму предприятия должны были выпустить акции, на которые до конца 1993 года предстояло обменять ваучеры. Стоимость каждого из них определили в 10 тысяч (цифра возникла в результате простого деления стоимости приватизируемого имущества на число граждан).
Предложение сделать ваучеры именными, чтобы не допустить их скупку и концентрацию, было отвергнуто. Торговлю ваучерами, наоборот, посчитали желательной, чтобы оживить рынок ценных бумаг и ускорить процесс приватизации.
«Бесплатный сыр бывает только в мышеловке»
Маргарет Тэтчер, премьер-министр Великобритании в 1979-1990 гг.
Часть работников обменяла ваучеры напрямую на акции своих же предприятий. Остальные не знали, куда с ними идти, и что делать.
Одни продали свои ваучеры уличным скупщикам по средней цене в 4 тысячи рублей, то есть примерно за две бутылки водки. Эти бумаги вскоре поступили на биржу в виде крупных пакетов. Некоторые российские предприниматели сделали первые большие деньги именно на торговле ваучерами.
Другие отдали ваучеры в расплодившиеся в немалом количестве чековые инвестиционные фонды. Предполагалось, что работающие там квалифицированные специалисты избавят граждан от всех хлопот: приобретут акции, стараясь не складывать все яйца в одну корзину, будут получать дивиденды и распределять их между пайщиками по числу вложенных ваучеров за вычетом собственной прибыли.
Проблема заключалась в том, что в то время даже на реальные акции российских предприятий дивиденды либо вовсе не выплачивались, либо были номинальными. Поэтому ЧИФы, в большинстве случаев, продали акции и собранные ваучеры на бирже для покрытия организационных расходов, некоторые время влачили призрачное существование, а затем тихо исчезли.
Больше всего ваучерная приватизация запомнилась фразой Анатолия Чубайса на пресс-конференции 21 августа 1992 года, что ваучер, мол, не пустой фантик, его «может хватить на приобретение двух или даже трех, а если повезет, то и большего количества автомобилей „Волга“.
Разумеется, бесплатных „Волг“ Чубайс не обещал. Он имел в виду, что если удачно распорядиться своим ваучером, если общая ситуация в стране будет способствовать росту капитализации, если данное конкретное предприятие окажется прибыльным и процветающим, то, может быть, когда-нибудь, полученные за ваучер акции сравняются в цене с двумя машинами.
Кстати, в Нижегородской области имелась возможность обменять ваучер на две тысячи акций „Газпрома“, за которые сейчас действительно можно купить машину, и получше, чем „Волга“. Но так повезло не каждому.
Пиар-ход оказался крайне неудачным, что признавал впоследствии сам Чубайс. Граждане поняли все буквально, и до сих пор, кто со смехом, а кто с ожесточением, требуют у него свои „Волги“.
Вообще, в этом вопросе между правительством и гражданами возникло грандиозное недоразумение. Реформаторы рассматривали ваучер как шанс каждому попробовать себя в мире капиталистических возможностей, люди - как обязательство государства выдать им некую «долю» без дополнительных усилий с их стороны.
Для российских либералов Анатолий Чубайс стал культовой фигурой, по вкладу в преобразование России сравнимой разве что с Ельциным, для обманутого, а точнее, обманувшегося большинства - «рыжим злом» и «национальным аллергеном».
К концу 1993 года в акционерную собственность перешли 5603 крупных и средних предприятия с 15 миллионами работников. Однако самым значительным актом приватизации стала не эпопея с ваучерами, а залоговые аукционы 1996 года.
Российские банкиры, уже заработавшие к тому времени начальный капитал, выдали государству займы под залог крупнейших и наиболее «лакомых» предприятий, в основном, в сфере нефтедобычи и горнорудной промышленности.
Не делалось особого секрета из того, что правительство не собирается возвращать долги, и по истечении установленного срока предприятия перейдут в собственность кредиторов.
По мнению многих, Борис Ельцин таким образом отблагодарил «придворных банкиров» за поддержку в ходе предвыборной кампании 1996 года.
Есть и иная точка зрения. Один из членов бывшей «семибанкирщины», Александр Смоленский, впоследствии утверждал, что с учетом никудышного менеджмента, устаревшего оборудования и груза социальных обязательств сотни миллионов долларов, заплаченные за предприятия, являлись «бешеными деньгами» и их теперешняя высокая капитализация - заслуга новых хозяев.
Тем не менее, большинство историков полагает, что при проведении залоговых аукционов политическая целесообразность сыграла свою роль.
Известны слова Анатолия Чубайса о том, что из тысячи селедок не сделаешь одного кита.
Для борьбы с сильной коммунистической оппозицией Кремлю требовались не многочисленные мелкие собственники, разобщенные и в России традиционно аполитичные, а крупные магнаты, способные оперативно мобилизовать финансовые и медийные ресурсы, что они и сделали в 1996 году, когда судьба Ельцина, а с ним и российского капитализма, висела на волоске.
Разумеется, у этой медали имелась оборотная сторона. Олигархи приобрели такую мощь, что во второй половине 1990-х годов возникла шутка о смене политбюро на «олигбюро».
Владимир Путин, если не ликвидировал, то значительно урезал политическое влияние большого бизнеса. Часть россиян считает, что жертвами этой борьбы заодно оказались политическая состязательность и свобода слова.
Между тем, есть мнение, что приватизация в России по-настоящему еще и не начиналась.
Государство либо никогда не выпускало из рук, либо за последние годы восстановило контроль над ключевыми отраслями экономики: добычей и транспортировкой нефти и газа, крупнейшими банками, большей частью машиностроения, железнодорожным, воздушным и морским транспортом.
Выступая 17 июня на экономическом форуме в Санкт-Петербурге, президент Дмитрий Медведев охарактеризовал нынешнюю ситуацию в экономике как госкапитализм и призвал положить этому конец.