(no subject)
Тихо в лесу, только не спит маньяк
А. Невзоров как полуночный нетопырь
Денис ГОРЕЛОВ
газета «Сегодня», 4 ноября 1995 года
И только родным и близким, нормальным, изредка повеет от какого-нибудь маньяка, изнасиловавшего одиннадцатилетнюю девочку.
Лимонов
В авангарде журналистской перестройки шли маньяки. Не сплошняком, но густо - это теперь можно признать со всей определенностью.
Времена были горячие, рук и опыта не хватало, все писали обо всем, часто перебегая друг дружке дорогу. Но уже тогда стала заметна плеяда личностей с остановившимся взглядом, которых неудержимо влекло к венерическим лечебницам, расчлененке, бульдожьим боям и скорой психиатрической помощи. Тогда на это не обратили внимания: страна стосковалась по горячему, репортажи с человечинкой кушались на раз, интерес к лепрозориям и кровавым плахам легко объяснялся тщеславием. И только со временем люди стали замечать, что девушка, называющая заметку про погибшего ребенка "Только подошвы торчат из бетона" - как бы это помягче сказать... Что-то у нее не так. И что коллекционирование фотографий детских трупиков одним из ведущих фотографов самого делового издательского дома - странноватое увлечение. И что человек, в сюжете о людоедах разливающий по тарелкам суп из другого человека, - все же, по-видимому, стукался в детстве головкой, хоть и является ныне депутатом Государственной думы. Пусть меня товарищи поправят.
"А Эдик был толстенький? - с чувством расспрашивает видный репортер и законодатель соседей съеденного художника. - А как это он успел засохнуть за такое короткое время? Эдик же - суп, рагу... А это из каких частей? Это пузо сушеное?" - и воздух тянет дрожащими ноздрями.
Сам он хромой на голову, этот Невзоров, зуб даю.
Людоеда доверительно зовет Игорьком. Зрителей убеждает не отворачиваться, потому что это их родной город. Камеру постоянно тормозит на банках с мясом и луком, проводя жирную черту между уголовными хроникерами и Криминальным Очеркистом.
Хроникеры - циники. К трупам они относятся никак, походя, по-прозекторски. Могут при трупе закусить, забить косячок, хохотнуть над анекдотом. Очеркист - поэт мертвецкой. Он никогда не упустит случая приподнять закрывающую труп простыню и посокрушаться, что "у бедняги Генриха, оказывается, были голубые глаза. Надо же, а я и не замечал. Ай-яй-яй". Потом прыгнет на помело и куда-то полетит, строча в блокнотике.
Он любит трупы, очеркист. От всего сердца. И когда Невзоров божится, до какой степени он не любит эти трупы, ну вот ни настолечко его не тянет, сгинь, брысь, - просто у него такая проклятая черная работа репортера по локоть в крови и дерьме, а так бы он ни-ни, сидел бы себе на лавочке и читал газету, - нельзя Невзорову верить. Дырки всякие, мозги в потолок, руку какую истлевшую из-под снега расковырять и показать всем - это для него высший шик. А если еще Собчак с убийцей в соседней школе учился и в один изокружок ходил - тут уж вообще день прожит не зря.
Программа в итоге выходит отменная, студенты-медики, что по патологиям, специально все дела бросают. Семь вечера в пятницу - конечно, не самое удобное время, но всякий раз непременно человек найдет, чем порадовать любознательного эскулапа. То бизнесмен перед камерой застрелится (сам себя на видео снимал, а Невзорову перепало). То людоед расскажет, как он Костика на зиму заготавливал. То сарай сгорит, означая святую Русь, попранную режимом людоедов и растлителей. То бомжи кошку на шашлык прикончат. То краеведы опять начнут царские кости ворошить на предмет их царскости. Тлен, пролежни, воронье и прочая декадентщина. "Нежнейший налет белой плесени" (цитата).
Так и кажется временами: перекрести его самого под столом украдкой - и вылезет из-под кожаных доспехов и оболочки со стальными буркалами какая-нибудь козлоногая нечисть, начнет гадко хохотать и кривляться, как Бренер или Осмоловский: "Что, съели? Так вам и надо, мало шоколада. Бе-е-е!"
Он уже хвастался, что портрет Сталина вывесил в кабинете назло - слабонервных демократов дразнить, авось кого кондратий хватит. Непонятно только, почему ему церковь и передвижники милей родного брата-постмодерниста. Ну, церковь еще туда-сюда - скиты, кадила, таинства, сутаны, черные тени на гранитных сводах, полный набор пятиклассника с воображением, - но реалисты-то тут при чем? Впрочем, и у них - от Васнецова до Глазунова - сквозь богатырскую сажень и чистые глазенки то и дело прорываются зарева, молнии, цепи, черепа и прочая фашистская символика пубертатного периода. Эту нездоровую тягу к твинпиксовской мистике они вечно пытаются оправдать идейными мотивами: довели Россию, на бой, православные, с нами Бог и андреевский флаг! - а надо на самом деле не горячиться, а к доктору сходить. Запускать не стоит, дело может кончиться оргиями на могильных плитах и электрическим стулом.
В пользу факультативности их убеждений говорит и то, с какой легкостью находят общий язык нетопыри полярных конфессий - ура-демократические с черносотенными. Это либералы-очкарики все в обморок норовят, а настоящий ворон ворону глаз не выклюет - поцапаются чуток для виду и пойдут вместе описывать голову в мусоропроводе.
Природу подобных личностей чрезвычайно точно обозначил покойный Ю. Карабчиевский в книге "Вспоминая Маяковского".
Все эти певцы больших батальонов, обугленных конечностей, человечьей требухи и рваных кишок, намотанных на штык, в детстве сильно недополучили внимания. Зная за собой какие-никакие таланты и злея понемногу на мир, не торопящийся "ерзать мясами, хотя отдаться", они постепенно вызревают в оглашенных позеров и плевателей, скрывающих свою малохольную суть за наскоро приспособленной идеей. Тяжелый взгляд, неспособность к смеху, девичья нежность к себе; бонапартизм и суицидальные наклонности (оба стрелялись, только первый удачней); клокочущая ненависть к жирным, презентациям и вообще к еде, и вообще ненависть - неимоверно роднят питерского трибуна с "величайшим и талантливейшим поэтом нашей эпохи". Оба нервно педалируют свою мужескость по принципу светлой памяти В. Высоцкого "Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, скорблю о вас: как мало вы успели!" - отсюда общая любовь к словам "блядь" и "мужик". Оба настырно "льнут к броне победителей", поливая от их имени слабых суетливых штафирок. ("В Чечне любой комбат умнее Государственной думы" - по-прутковски сказано.) Оба ревностно лелеют свои отчества, равно ненадобные поэту и журналисту.
Все это к тому же густо замещено на пережитые трудности полового созревания, которые лица, не пришибленные собственной гениальностью, переносят не в пример легче: Маяковский достает из широких штанин и грозится любую-красивую-юную изнасиловать и в сердце насмешку плюнуть ей, а Невзоров летом расспрашивал приднестровского депутата: правда ли, что якобы после отставки Лебедя все приднестровские женщины от темна до темна рвут на себе трусики, лифчики... - тут бы ему и остановиться, а он увлекся и долго со вкусом перечислял подробности дамского туалета, так что собеседник даже успел забыть, о чем вообще речь. Из той же оперы надпись "телки" на женской попе и великая догадка, как пишутся против него заметки: сначала журналист онанирует на бумагу, а потом размазывает пальцем (как узнал, да? не иначе шаман...)
Оба скаженные.
В итоге один любит смотреть, как умирают дети, а другой любит смотреть, как умирает кто угодно, и никто автора в этом не разубедит.
А все это вместе с постановочно горящими сараями и завистью к посмертно прославленным коллегам дает все основания воскликнуть: "Люди, будьте бдительны! Присматривайте за журналистами-нетопырями, поэтами-вампирами и прочими кровососущими семейства летучих мышей!"
За этой публикой глаз да глаз. Не уследишь - возьмет да и выгрызет кого-нибудь. Волком. Тихо в лесу. Только не спит нетопырь.
ВРЕЗ
Первой нелады с коллегами заметила обозреватель "МК" Ольга Богуславская. Еще в блаженном 1993-м на редакционной летучке она поднялась и сообщила, что показывала статью давнего автора газеты Е. Додолева о людоеде знакомым психиатрам, а те сказали, что автор заметки - законченный их клиент и плачет по нему тихая обитель с белыми решетками. На это Оле резонно возразили, что пусть уж лучше давний автор изливает свои комплексы на бумаге, чем режет несовершеннолетних в лесополосе.
Мудро. С этих позиций программу Александра Невзорова "Дикое поле" можно только приветствовать.
Лети-лети, лепесток, через запад на восток.
А. Невзоров как полуночный нетопырь
Денис ГОРЕЛОВ
газета «Сегодня», 4 ноября 1995 года
И только родным и близким, нормальным, изредка повеет от какого-нибудь маньяка, изнасиловавшего одиннадцатилетнюю девочку.
Лимонов
В авангарде журналистской перестройки шли маньяки. Не сплошняком, но густо - это теперь можно признать со всей определенностью.
Времена были горячие, рук и опыта не хватало, все писали обо всем, часто перебегая друг дружке дорогу. Но уже тогда стала заметна плеяда личностей с остановившимся взглядом, которых неудержимо влекло к венерическим лечебницам, расчлененке, бульдожьим боям и скорой психиатрической помощи. Тогда на это не обратили внимания: страна стосковалась по горячему, репортажи с человечинкой кушались на раз, интерес к лепрозориям и кровавым плахам легко объяснялся тщеславием. И только со временем люди стали замечать, что девушка, называющая заметку про погибшего ребенка "Только подошвы торчат из бетона" - как бы это помягче сказать... Что-то у нее не так. И что коллекционирование фотографий детских трупиков одним из ведущих фотографов самого делового издательского дома - странноватое увлечение. И что человек, в сюжете о людоедах разливающий по тарелкам суп из другого человека, - все же, по-видимому, стукался в детстве головкой, хоть и является ныне депутатом Государственной думы. Пусть меня товарищи поправят.
"А Эдик был толстенький? - с чувством расспрашивает видный репортер и законодатель соседей съеденного художника. - А как это он успел засохнуть за такое короткое время? Эдик же - суп, рагу... А это из каких частей? Это пузо сушеное?" - и воздух тянет дрожащими ноздрями.
Сам он хромой на голову, этот Невзоров, зуб даю.
Людоеда доверительно зовет Игорьком. Зрителей убеждает не отворачиваться, потому что это их родной город. Камеру постоянно тормозит на банках с мясом и луком, проводя жирную черту между уголовными хроникерами и Криминальным Очеркистом.
Хроникеры - циники. К трупам они относятся никак, походя, по-прозекторски. Могут при трупе закусить, забить косячок, хохотнуть над анекдотом. Очеркист - поэт мертвецкой. Он никогда не упустит случая приподнять закрывающую труп простыню и посокрушаться, что "у бедняги Генриха, оказывается, были голубые глаза. Надо же, а я и не замечал. Ай-яй-яй". Потом прыгнет на помело и куда-то полетит, строча в блокнотике.
Он любит трупы, очеркист. От всего сердца. И когда Невзоров божится, до какой степени он не любит эти трупы, ну вот ни настолечко его не тянет, сгинь, брысь, - просто у него такая проклятая черная работа репортера по локоть в крови и дерьме, а так бы он ни-ни, сидел бы себе на лавочке и читал газету, - нельзя Невзорову верить. Дырки всякие, мозги в потолок, руку какую истлевшую из-под снега расковырять и показать всем - это для него высший шик. А если еще Собчак с убийцей в соседней школе учился и в один изокружок ходил - тут уж вообще день прожит не зря.
Программа в итоге выходит отменная, студенты-медики, что по патологиям, специально все дела бросают. Семь вечера в пятницу - конечно, не самое удобное время, но всякий раз непременно человек найдет, чем порадовать любознательного эскулапа. То бизнесмен перед камерой застрелится (сам себя на видео снимал, а Невзорову перепало). То людоед расскажет, как он Костика на зиму заготавливал. То сарай сгорит, означая святую Русь, попранную режимом людоедов и растлителей. То бомжи кошку на шашлык прикончат. То краеведы опять начнут царские кости ворошить на предмет их царскости. Тлен, пролежни, воронье и прочая декадентщина. "Нежнейший налет белой плесени" (цитата).
Так и кажется временами: перекрести его самого под столом украдкой - и вылезет из-под кожаных доспехов и оболочки со стальными буркалами какая-нибудь козлоногая нечисть, начнет гадко хохотать и кривляться, как Бренер или Осмоловский: "Что, съели? Так вам и надо, мало шоколада. Бе-е-е!"
Он уже хвастался, что портрет Сталина вывесил в кабинете назло - слабонервных демократов дразнить, авось кого кондратий хватит. Непонятно только, почему ему церковь и передвижники милей родного брата-постмодерниста. Ну, церковь еще туда-сюда - скиты, кадила, таинства, сутаны, черные тени на гранитных сводах, полный набор пятиклассника с воображением, - но реалисты-то тут при чем? Впрочем, и у них - от Васнецова до Глазунова - сквозь богатырскую сажень и чистые глазенки то и дело прорываются зарева, молнии, цепи, черепа и прочая фашистская символика пубертатного периода. Эту нездоровую тягу к твинпиксовской мистике они вечно пытаются оправдать идейными мотивами: довели Россию, на бой, православные, с нами Бог и андреевский флаг! - а надо на самом деле не горячиться, а к доктору сходить. Запускать не стоит, дело может кончиться оргиями на могильных плитах и электрическим стулом.
В пользу факультативности их убеждений говорит и то, с какой легкостью находят общий язык нетопыри полярных конфессий - ура-демократические с черносотенными. Это либералы-очкарики все в обморок норовят, а настоящий ворон ворону глаз не выклюет - поцапаются чуток для виду и пойдут вместе описывать голову в мусоропроводе.
Природу подобных личностей чрезвычайно точно обозначил покойный Ю. Карабчиевский в книге "Вспоминая Маяковского".
Все эти певцы больших батальонов, обугленных конечностей, человечьей требухи и рваных кишок, намотанных на штык, в детстве сильно недополучили внимания. Зная за собой какие-никакие таланты и злея понемногу на мир, не торопящийся "ерзать мясами, хотя отдаться", они постепенно вызревают в оглашенных позеров и плевателей, скрывающих свою малохольную суть за наскоро приспособленной идеей. Тяжелый взгляд, неспособность к смеху, девичья нежность к себе; бонапартизм и суицидальные наклонности (оба стрелялись, только первый удачней); клокочущая ненависть к жирным, презентациям и вообще к еде, и вообще ненависть - неимоверно роднят питерского трибуна с "величайшим и талантливейшим поэтом нашей эпохи". Оба нервно педалируют свою мужескость по принципу светлой памяти В. Высоцкого "Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, скорблю о вас: как мало вы успели!" - отсюда общая любовь к словам "блядь" и "мужик". Оба настырно "льнут к броне победителей", поливая от их имени слабых суетливых штафирок. ("В Чечне любой комбат умнее Государственной думы" - по-прутковски сказано.) Оба ревностно лелеют свои отчества, равно ненадобные поэту и журналисту.
Все это к тому же густо замещено на пережитые трудности полового созревания, которые лица, не пришибленные собственной гениальностью, переносят не в пример легче: Маяковский достает из широких штанин и грозится любую-красивую-юную изнасиловать и в сердце насмешку плюнуть ей, а Невзоров летом расспрашивал приднестровского депутата: правда ли, что якобы после отставки Лебедя все приднестровские женщины от темна до темна рвут на себе трусики, лифчики... - тут бы ему и остановиться, а он увлекся и долго со вкусом перечислял подробности дамского туалета, так что собеседник даже успел забыть, о чем вообще речь. Из той же оперы надпись "телки" на женской попе и великая догадка, как пишутся против него заметки: сначала журналист онанирует на бумагу, а потом размазывает пальцем (как узнал, да? не иначе шаман...)
Оба скаженные.
В итоге один любит смотреть, как умирают дети, а другой любит смотреть, как умирает кто угодно, и никто автора в этом не разубедит.
А все это вместе с постановочно горящими сараями и завистью к посмертно прославленным коллегам дает все основания воскликнуть: "Люди, будьте бдительны! Присматривайте за журналистами-нетопырями, поэтами-вампирами и прочими кровососущими семейства летучих мышей!"
За этой публикой глаз да глаз. Не уследишь - возьмет да и выгрызет кого-нибудь. Волком. Тихо в лесу. Только не спит нетопырь.
ВРЕЗ
Первой нелады с коллегами заметила обозреватель "МК" Ольга Богуславская. Еще в блаженном 1993-м на редакционной летучке она поднялась и сообщила, что показывала статью давнего автора газеты Е. Додолева о людоеде знакомым психиатрам, а те сказали, что автор заметки - законченный их клиент и плачет по нему тихая обитель с белыми решетками. На это Оле резонно возразили, что пусть уж лучше давний автор изливает свои комплексы на бумаге, чем режет несовершеннолетних в лесополосе.
Мудро. С этих позиций программу Александра Невзорова "Дикое поле" можно только приветствовать.
Лети-лети, лепесток, через запад на восток.