(no subject)
Танец с финками
"Линия жизни" Павла Лунгина на ТВ-6
Денис ГОРЕЛОВ, «Русский Телеграф»
Третий фильм Лунгина прокатили на вороных по всем направлениям.
Снятый в 96-м, когда делать кино имело смысл только за-ради призов, наград и почетных званий, он внутри и снаружи уступил все и вся "Кавказскому пленнику" и даже не рассматривался в качестве и на предмет. Хвалили его воровато и с изумлением: "Надо же, а мне понравилось".
Фильм был неполиткорректный. Он один позволял касаться темы горячих подсолнечных наций без принятых в обществе реверансов. В нем все бандиты были нацменами, а все нацмены -- бандитами. На бескрайнее, от Мурманска до Кушки, море бандитских урюков-чебуреков приходился один приличный человек -- и тот транзитный француз, и тот вдохновенно продавал узбекской мафии Джафара вымышленный хлопковый завод за три зеленых лимона. Потому что иначе ему обещали отрезать голову, а цыпленки тоже хочут жить. "Девочка, что ты больше хочешь -- чтобы мы поехали на дачу или чтобы тебе оторвали голову? Вот видишь, Муля, она хочет на дачу".
Еще в картине был безобразный голливудский хэппи-энд. Главного бандита убивали, зато юная героиня, девочка-припевочка, вместе с французом сбегала на Большие Бульвары, жить-поживать -- добра наживать, плодить маленьких французиков, всяких там гаврошей с козеттами. Наплевать, что главный бандит приходился ей родным папой, выглядел самым очаровательным персонажем картины и играл его Джигарханян с бровями, что гораздо симпатичней, нежели Джигарханян без бровей. Неважно все это. Главное, чтобы дети были счастливы. Пошлятина какая.
Еще Лунгину по обычаю пришили прогиб перед Западом -- раздувание образа русского страшилы с татарским разрезом, но детской душой. И в сотый раз были неправы, потому что это, увы, и есть та самая русская идея, которую заказал когда-то рыжему Чубайсу белый президент, -- а большего прогиба перед Западом, чем фильм "Кавказский пленник", не придумал бы и сам Сильвестр Спилберг.
Бог с ним, с "Пленником", там всех в конце убивают, это неинтересно. А вот Лунгин всю дорогу, еще с чекистских боевиков про Хакасию, коим был сценаристом, брел на ощупь к этой самой заветной идее, что запрятана за тридевять земель среди перышек у бухарского эмира в кошме. У него полковой командир Гайдар любил нанайскую девочку Настю и учил хакасские слова, этнограф Харлампиев обобщал всю чебурекскую борьбу в единое самбо, еврей-композитор в тюбетейке трепал по щеке племенного быка по кличке Космонавт, а поезд с выброшенной в окошко капитулянтской белой простыней уходил из Москвы в солнечный Абакан.
Увы, русская идея -- это помесь, взрывчатый микс культур и полигон для непростых отношений. Обычный русский человек -- метис, у которого папа юрист, прадед по материнской линии куда-то стада угонял, брат работает вышибалой в Сиднее, а вся дальняя родня воевала между собой в гражданскую. И сегодня, спустя десятилетие, Россия снова занимает свое историческое место -- толмача Востока, многослойного гибкого буфера на пути варварских доиндустриальных орд в Европу. Только русским дано совладать с этим беспределом, окоротить азиатский разбой и вендетту, потому что язык знают -- эти вот самые хакасские слова. Только они могут рявкнуть в стамбульском борделе: "Турки, тихо! Я за дочкой!" -- и врезать из пулемета наискосяк по туркам, которые не хотят тихо.
Россия ныне -- как старый рефери в силовых бандитских разборках, который знает правила тех и других и может объяснить, чего они друг от друга хотят. И зеркало русской идеи -- узбекская письменность. Все равно абракадабра, все равно не переведи -- поймешь. Но все ж кириллица, а не какая ни то арабская вязь или иероглифы. Хотя бы с транскрипцией no problem.
Западу этого не понять, он переводит "карцер" как "punishment cup", а "готов" как "infarctus". У них, кроме инфарктуса, ничего случиться с человеком не может, поэтому и смотрят на исламских террористов, как на инопланетян, удивляясь, отчего они так непохожи на спилберговского Е.Т. Но все равно интуитивно зовут еврейские, грузинские и чеченские бандгруппы в Европе русской мафией. Чуют, с кем базар держать.
За эту откровенность фильм и не полюбили.
Дома -- потому что роль демилитаризованной зоны меж исламской и христианской цивилизациями кажется малозавидной всем, кроме упоенной дикостью и посвистом камчи творческой молодежи (оно и впрямь так, только другой-то роли все равно никто не предлагает). Снаружи -- потому что дружить или ссориться с Азией норовят без посредников, во имя чего-либо вовсе закрывают глаза на некоторые ее историко-культурные особенности, либо демонизируют их сверх всякой меры. Для обеих целей жутковато-потешный фильм Лунгина малопригоден.
А тем, кто ищет прямого толковища, не помешало бы заглянуть за угол. Там, в подворотне у Мулен-Руж, в самом центре Парижа, тихо стоит двухквартальный "линкольн" с тонированными стеклами.
А в "линкольне" -- Джафар.
"Линия жизни" Павла Лунгина на ТВ-6
Денис ГОРЕЛОВ, «Русский Телеграф»
Третий фильм Лунгина прокатили на вороных по всем направлениям.
Снятый в 96-м, когда делать кино имело смысл только за-ради призов, наград и почетных званий, он внутри и снаружи уступил все и вся "Кавказскому пленнику" и даже не рассматривался в качестве и на предмет. Хвалили его воровато и с изумлением: "Надо же, а мне понравилось".
Фильм был неполиткорректный. Он один позволял касаться темы горячих подсолнечных наций без принятых в обществе реверансов. В нем все бандиты были нацменами, а все нацмены -- бандитами. На бескрайнее, от Мурманска до Кушки, море бандитских урюков-чебуреков приходился один приличный человек -- и тот транзитный француз, и тот вдохновенно продавал узбекской мафии Джафара вымышленный хлопковый завод за три зеленых лимона. Потому что иначе ему обещали отрезать голову, а цыпленки тоже хочут жить. "Девочка, что ты больше хочешь -- чтобы мы поехали на дачу или чтобы тебе оторвали голову? Вот видишь, Муля, она хочет на дачу".
Еще в картине был безобразный голливудский хэппи-энд. Главного бандита убивали, зато юная героиня, девочка-припевочка, вместе с французом сбегала на Большие Бульвары, жить-поживать -- добра наживать, плодить маленьких французиков, всяких там гаврошей с козеттами. Наплевать, что главный бандит приходился ей родным папой, выглядел самым очаровательным персонажем картины и играл его Джигарханян с бровями, что гораздо симпатичней, нежели Джигарханян без бровей. Неважно все это. Главное, чтобы дети были счастливы. Пошлятина какая.
Еще Лунгину по обычаю пришили прогиб перед Западом -- раздувание образа русского страшилы с татарским разрезом, но детской душой. И в сотый раз были неправы, потому что это, увы, и есть та самая русская идея, которую заказал когда-то рыжему Чубайсу белый президент, -- а большего прогиба перед Западом, чем фильм "Кавказский пленник", не придумал бы и сам Сильвестр Спилберг.
Бог с ним, с "Пленником", там всех в конце убивают, это неинтересно. А вот Лунгин всю дорогу, еще с чекистских боевиков про Хакасию, коим был сценаристом, брел на ощупь к этой самой заветной идее, что запрятана за тридевять земель среди перышек у бухарского эмира в кошме. У него полковой командир Гайдар любил нанайскую девочку Настю и учил хакасские слова, этнограф Харлампиев обобщал всю чебурекскую борьбу в единое самбо, еврей-композитор в тюбетейке трепал по щеке племенного быка по кличке Космонавт, а поезд с выброшенной в окошко капитулянтской белой простыней уходил из Москвы в солнечный Абакан.
Увы, русская идея -- это помесь, взрывчатый микс культур и полигон для непростых отношений. Обычный русский человек -- метис, у которого папа юрист, прадед по материнской линии куда-то стада угонял, брат работает вышибалой в Сиднее, а вся дальняя родня воевала между собой в гражданскую. И сегодня, спустя десятилетие, Россия снова занимает свое историческое место -- толмача Востока, многослойного гибкого буфера на пути варварских доиндустриальных орд в Европу. Только русским дано совладать с этим беспределом, окоротить азиатский разбой и вендетту, потому что язык знают -- эти вот самые хакасские слова. Только они могут рявкнуть в стамбульском борделе: "Турки, тихо! Я за дочкой!" -- и врезать из пулемета наискосяк по туркам, которые не хотят тихо.
Россия ныне -- как старый рефери в силовых бандитских разборках, который знает правила тех и других и может объяснить, чего они друг от друга хотят. И зеркало русской идеи -- узбекская письменность. Все равно абракадабра, все равно не переведи -- поймешь. Но все ж кириллица, а не какая ни то арабская вязь или иероглифы. Хотя бы с транскрипцией no problem.
Западу этого не понять, он переводит "карцер" как "punishment cup", а "готов" как "infarctus". У них, кроме инфарктуса, ничего случиться с человеком не может, поэтому и смотрят на исламских террористов, как на инопланетян, удивляясь, отчего они так непохожи на спилберговского Е.Т. Но все равно интуитивно зовут еврейские, грузинские и чеченские бандгруппы в Европе русской мафией. Чуют, с кем базар держать.
За эту откровенность фильм и не полюбили.
Дома -- потому что роль демилитаризованной зоны меж исламской и христианской цивилизациями кажется малозавидной всем, кроме упоенной дикостью и посвистом камчи творческой молодежи (оно и впрямь так, только другой-то роли все равно никто не предлагает). Снаружи -- потому что дружить или ссориться с Азией норовят без посредников, во имя чего-либо вовсе закрывают глаза на некоторые ее историко-культурные особенности, либо демонизируют их сверх всякой меры. Для обеих целей жутковато-потешный фильм Лунгина малопригоден.
А тем, кто ищет прямого толковища, не помешало бы заглянуть за угол. Там, в подворотне у Мулен-Руж, в самом центре Парижа, тихо стоит двухквартальный "линкольн" с тонированными стеклами.
А в "линкольне" -- Джафар.