Запах флоксов и ромашковый луг
«Сегодня». 21 февраля 1996 года
Борис Кузьминский
Людмила Петрушевская. Маленькая волшебница. Кукольный роман. «Октябрь» # 1
Жила-была в городе Москве злая фея Петрушевская Людмила Стефановна. А в хрустальном дворце на заоблачных гималайских высотах - белый маг, скрипичный мастер Амати Николо Джироламович.
Только маг-то был настоящий и добрым своим чародейством по мере сил реорганизовывал действительность: мастерил струнные инструменты для даровитых детишек, покупал и одушевлял кукол Барби, что как бы ненароком
попадались на глаза нищим старичкам (после чего в старичковых квартирах воцарялись уют и достаток), превращал новорожденных крысят в ушлых отроковиц и обучал сих отроковиц азам колдовства и стенографии.
А фея была, в общем, понарошечная: ее чары распространялись лишь на параллельную, условную реальность - на литературу.
О существовании гималайского Амати человечество до поры не подозревало, ибо во всех энциклопедиях значилось, что он ум. в 1684 году.
Зато про злую фею знали многие. Под ее пером элементы повседневности становились деталями пыточной машины. Вроде бы какофония. Но какофония, выверенная до последней дьявольской нотки; ненависть - высшая милость,
низшая низость - любовь. «Где ты, беленький мальчик, запах флоксов и…» - взывала истеричка мамаша к подонку сыну; нежные слова штопором ввинчивались в вязкое мировое варево, и, покидая варево, штопор лоснился кровью. Гноем. Бешеной звериной слюной. С хрустом, с кожей отдиралась клеенка от дряхлых пролежней; стоном, стоном напластывались друг на друга квартиры ночных многоэтажек; светло-сизым мрачнели обложки «Нового мира» на кушетках интеллигентной Москвы. Чтоб не сойти с ума, заграничные критики подверстывали эти массивы слитных, циклопических, многостраничных абзацев к беккетовской традиции, отечественные - к трифоновской; но обе традиции подверстываться напрочь отказывались, отшатывались, точно накрахмаленные монахини от лепроидных язв. И Беккет, и Трифонов - структурная проза, беллетристика на пике формальной изощренности. А «Свой круг» или «Время ночь» не были ни прозой, ни структурой, ни даже текстом.
Они были - чудом; случаются ведь мглистые, целиком безотрадные чудеса. Но, видно, терпение мастера Амати, обретающегося в хрустальном дворце, ровно Робинзон XXI века, в конце концов истощилось. И он предстал перед феей; не в сверкании молний, естественно (характер у него мягковат), а в этаком, думается, благостном благостном, жемчужном-жемчужном облачке.
Добро, по-отечески убедительно изрек Николо Джироламович, тоже магия, дорогая моя.
Причем добро - парадокс, а? - жизнеспособней и фундаментальней зла.
Виолончель глазу приятней, чем штопор.
Светлый, чуть приправленный горечью юмор - тоже штука в хозяйстве полезная.
Так возникли постоянные персонажи недоперелопаченной «Столицы» - блоха Лукерья, таракан Максимка и др. (Какова могла быть другая причина их возникновения, автор этих строк боится предположить.)
А нынче, под сизо-полосатой обложкой «Октября», явился и лично Амати со всеми своими скрипками, Барбями, хрусталями и вундеркиндами.
С праведным, но каким-то чрезмерным отвращением к телевикторинам типа «Поля чудес».
С полным лукошком ромашковой рассады.
И потянуло духом гофмановатых сказочек Вениамина Каверина, где негодяи донельзя противны, но перевоспитуемы. Главное - их как следует припугнуть. Превратить истеричку мамашу и подонка сына в хищных животных - на полчасика. Или запустить над ухом киллера, который подло пересчитывает патроны, игрушечный орган, сработанный нищим старичком, в чьей квартире вдруг воцарились уют и достаток.
"После чего этот бандит побежал в церковь и там, весь дрожа (а музыка играла), купил сто свечек и поставил их у всех икон, а потом этот бандюга заказал панихиду по мамочке и папочке (убиенным Анатолию и Матильде),
которых ему пришлось прикончить, а то бы они его вдвоем прикончили, такие дела».
Такие дела.
Добро жизнеспособней.
Тем паче что выпарить его из мирового вязкого варева стилистически оказалось легче легкого.
Никакого сугубого фейства тут не требуется.
Просто каждую фразу текста нужно начинать с красной строки.
«- А ты не съешь меня, мама? - спрашивал лисенок, подползая. - Ой, съем, съем, сынок, - плакала волчица. - Я съем тебя, не подходи».
Однако человеческое в ней возобладало.
Точка - абзац.
Об авторе: delya-rape
Борис Кузьминский
Людмила Петрушевская. Маленькая волшебница. Кукольный роман. «Октябрь» # 1
Жила-была в городе Москве злая фея Петрушевская Людмила Стефановна. А в хрустальном дворце на заоблачных гималайских высотах - белый маг, скрипичный мастер Амати Николо Джироламович.
Только маг-то был настоящий и добрым своим чародейством по мере сил реорганизовывал действительность: мастерил струнные инструменты для даровитых детишек, покупал и одушевлял кукол Барби, что как бы ненароком
попадались на глаза нищим старичкам (после чего в старичковых квартирах воцарялись уют и достаток), превращал новорожденных крысят в ушлых отроковиц и обучал сих отроковиц азам колдовства и стенографии.
А фея была, в общем, понарошечная: ее чары распространялись лишь на параллельную, условную реальность - на литературу.
О существовании гималайского Амати человечество до поры не подозревало, ибо во всех энциклопедиях значилось, что он ум. в 1684 году.
Зато про злую фею знали многие. Под ее пером элементы повседневности становились деталями пыточной машины. Вроде бы какофония. Но какофония, выверенная до последней дьявольской нотки; ненависть - высшая милость,
низшая низость - любовь. «Где ты, беленький мальчик, запах флоксов и…» - взывала истеричка мамаша к подонку сыну; нежные слова штопором ввинчивались в вязкое мировое варево, и, покидая варево, штопор лоснился кровью. Гноем. Бешеной звериной слюной. С хрустом, с кожей отдиралась клеенка от дряхлых пролежней; стоном, стоном напластывались друг на друга квартиры ночных многоэтажек; светло-сизым мрачнели обложки «Нового мира» на кушетках интеллигентной Москвы. Чтоб не сойти с ума, заграничные критики подверстывали эти массивы слитных, циклопических, многостраничных абзацев к беккетовской традиции, отечественные - к трифоновской; но обе традиции подверстываться напрочь отказывались, отшатывались, точно накрахмаленные монахини от лепроидных язв. И Беккет, и Трифонов - структурная проза, беллетристика на пике формальной изощренности. А «Свой круг» или «Время ночь» не были ни прозой, ни структурой, ни даже текстом.
Они были - чудом; случаются ведь мглистые, целиком безотрадные чудеса. Но, видно, терпение мастера Амати, обретающегося в хрустальном дворце, ровно Робинзон XXI века, в конце концов истощилось. И он предстал перед феей; не в сверкании молний, естественно (характер у него мягковат), а в этаком, думается, благостном благостном, жемчужном-жемчужном облачке.
Добро, по-отечески убедительно изрек Николо Джироламович, тоже магия, дорогая моя.
Причем добро - парадокс, а? - жизнеспособней и фундаментальней зла.
Виолончель глазу приятней, чем штопор.
Светлый, чуть приправленный горечью юмор - тоже штука в хозяйстве полезная.
Так возникли постоянные персонажи недоперелопаченной «Столицы» - блоха Лукерья, таракан Максимка и др. (Какова могла быть другая причина их возникновения, автор этих строк боится предположить.)
А нынче, под сизо-полосатой обложкой «Октября», явился и лично Амати со всеми своими скрипками, Барбями, хрусталями и вундеркиндами.
С праведным, но каким-то чрезмерным отвращением к телевикторинам типа «Поля чудес».
С полным лукошком ромашковой рассады.
И потянуло духом гофмановатых сказочек Вениамина Каверина, где негодяи донельзя противны, но перевоспитуемы. Главное - их как следует припугнуть. Превратить истеричку мамашу и подонка сына в хищных животных - на полчасика. Или запустить над ухом киллера, который подло пересчитывает патроны, игрушечный орган, сработанный нищим старичком, в чьей квартире вдруг воцарились уют и достаток.
"После чего этот бандит побежал в церковь и там, весь дрожа (а музыка играла), купил сто свечек и поставил их у всех икон, а потом этот бандюга заказал панихиду по мамочке и папочке (убиенным Анатолию и Матильде),
которых ему пришлось прикончить, а то бы они его вдвоем прикончили, такие дела».
Такие дела.
Добро жизнеспособней.
Тем паче что выпарить его из мирового вязкого варева стилистически оказалось легче легкого.
Никакого сугубого фейства тут не требуется.
Просто каждую фразу текста нужно начинать с красной строки.
«- А ты не съешь меня, мама? - спрашивал лисенок, подползая. - Ой, съем, съем, сынок, - плакала волчица. - Я съем тебя, не подходи».
Однако человеческое в ней возобладало.
Точка - абзац.
Об авторе: delya-rape