(no subject)
Под небом голубым
Проникнув в тайну атома и победив Саддама, современный мужчина все еще боится голубых. Чтобы развенчать этот глупый страх, английские журналисты А. А. Джиль и Джереми Кларксон, оба гетеросексуалы, отправились на популярный гей-курорт Миконос.
журнал GQ, июль-август 2003 года
МОИ друг Джереми Кларксон абсолютно нормален. Он настолько, что называется, стрейт, что, если ему влить в пуп масло, можно будет определять спиртовой уровень. В этом человеке нет ни крупицы вычурного, ему неведомы манерность и жеманство. Кларксона лучше всего характеризуют отсутствующие у него качества. А что у него определенно отсутствует, так это отклонения. Он прост настолько, что его можно заподозрить даже в некоторой гомофобии.
Но тот, кто думает подобным образом, ошибается. Кларксон не боится гомо так, как иные из нас боятся, скажем, пауков. Если к нему в ванну свалится гомоэрот, он не выскочит оттуда на унитаз и, зажав колени, не станетзвать фальцетом жену, чтобы та выбросила жуткую, мохнатую тварь в окошко. Нет, Джереми Кларксон мыслит о гомосексуализме, как премьер Чемберлен о Чехословакии. Это черт-те где, а где именно, я и знать не желаю. И чем дальше, тем лучше. Мне кажется, что в таком подходе есть что-то школьное, недоразвитое. Так смеются над плоскими анекдотами про педиков глупые дети.
Сперва, задумывая совместный репортаж, мы собирались податься в Норвегию на чемпионат мира по водным гонкам: «Хайнекен», селедка и штурвалы. Нет, твердо сказал я, не время вникать в дела пропахших бензином лодочников, не время вписываться во все эти озорные повороты. Пора коснуться сексуальности. Не своей собственной, своя пусть себе отдыхает под скалой. Мы попробуем вникнуть в чужую. И вот мы на солнечном греческом острове Миконос.
Мои отношения с однополой любовью не менее иррациональные, чем у Джереми. Я рос в театральной среде, и голубой сленг понятен мне, как родной язык. Меня притягивают язвительный юмор и помпезность гей-искусства, я их понимаю. Мне не чуждо ничто педерастическое, кроме их гениталий: оказываясь в кровати, я всегда желал видеть там только один член. «Хочешь знать, кто ты есть? - сказал однажды мне один хороший содомит. - Ты блудный гей. Или голубой натурал. Но еще не вечер».
Я не бывал в Греции лет десять. Однако уже на трапе самолета нахлынуло знакомое ощущение праздности. Великий архитектор Вселенной увлекался грубым минимализмом, когда ваял острова греческого архипелага. Миконос представляет собой осыпающийся комок верблюжьего цвета. Наверняка островок чем-то отличается от других, но эти отличия неинтересны. Греки строят беспорядочно, недаром они выдумали слово «хаос». Любимые строй материалы здесь бетон и шлакоблоки. Однако это единственный ландшафт на планете, где они смотрятся совершенно естественно и гармонично.
Несмотря на упоминания у Геродота и в «Одиссее», славой своей островок обязан не древнему туризму, а небывалой популярности в современном мире очень древнего увлечения. Начиная с 60-х здесь образовалась своего рода Мекка (пожалуй, неподходящее слово), где молодые гомики ищут разнообразия, а точнее, того же самого. Миконос переводится как «остров ветров», и если вы, как Джереми, любите плоские шутки, пожалуйста, смейтесь - название под стать курортникам.
Удивительно,но не у всех здесь гуляет ветер, в общем, сюда едут не одни гомосексуалисты. По каменным садам вечерами разгуливают семейные эллины из Афин, прибывающие на уик-енд. Но если в Испании или Италии из этих прогулок родителей с детьми может родиться роман или даже молодая семья, то здесь папаши-минотавры взглядами отгоняют дочек от любого мужчины меньше пятидесяти. А дочери куксятся, и глаза у них слезятся от перекиси, которой обработаны их усы. Здесь щеголяют нарядами. Не модными, нет, в конце концов это всего лишь Греция. Но стараются, как могут. Между тем моему другу Джереми ох как нужен какой-нибудь курортный костюм. Уму непостижимо, о чем он думал, когда собирал чемодан. Скорее всего про автокросс в Линкольншире. После сильнейшего давления мне удается заманить его в магазинчик на набережной. Заставить Джереми примерить что-либо - все равно что заставить Наоми Кэмпбелл выбрать свадебное платье. Еще труднее подобрать то, что он в состоянии надеть. Миниатюрные азиаты, которые строчили это барахло, явно не учли размеры этого покупателя. Отрок-продавец разглядывает Джеремино брюхо, как водопроводчик забитую нечистотами чугунную ванну с мертвой старухой. Но Кларксон, пискнув кикиморой, ныряет в угол и достает оттуда пару штанов. Они подходят. Пускай и сшиты не по моде, но размер его. Вот штанишки! Узор- как у пижамы с олимпийской символикой, которую кто-то выкрал и перешил для ловли раков. Кларксон дефилирует в лучах заката, а я за ним - наблюдаю, как чувствительные содомиты расступаются и жмутся жопами к стенам при виде этой апокалиптической фигуры.
Спускается вечер, и те, с кем нам предстоит познакомиться - люди лунного света, - выползают в популярнейший в эгейских краях гей-дискобар. С виду это простой двухэтажный дом на крохотной площади. Да, забыл сказать, я смог-таки уговорить Джереми оставить его «техасы» в номере. Он расслабился и готов гулять до утра. Впрочем, дудки. Джереми зажат, как родильные щипцы в отделе мягких игрушек. Вцепился в кружку с пивом, изображая гетеросексуальную безмятежность - детина метр девяносто в роли человека-невидимки.
Не прошло пяти минут, как он уже шипит: «Псссс... Меня снимают». - «Где, как, кто, зачем?» -«Вот тот мэн. Не смотри». Джереми указывает плечом в сторону двадцатилетнего грека с длинными ресницами и туловищем статуи: «Он мне маячит». - «Нет, не тебе». - «Точно мне». - «Да нет же, он строит куры бармену-трансвеститу, который стоит за твоей спиной». - «Откуда ты знаешь?» - «Знаю, товарищ. Известно ли тебе понятие "гейдар"? Так эти люди называют шестое чувство. Ворон к ворону летит». - «Ты же клялся, что ты не гейдар!»-«Я не гейдар, точно. Но кое-что усвоил по материнской линии. В любом случае, они целовались две минуты назад, я видел». Мои доводы не убеждают Джереми. Он уверен, что вся голубая планета мечтает с ним заняться «любовью, не смеющей назвать свое имя». Вы наверняка отмечали это бытующее среди нормальных мужчин заблуждение. «Джереми, с чего ты взял, что эти дяди мечтают разнести твой алтарь?» -«Как с чего? Они - бывалые. Я - новичок. Для них высший кайф засадить женатому, растлить стрейтового мэна».
Брось, Джереми, пересказывать старые анекдоты про грузинов. Никто тебя не хочет. Ни под газом, ни за деньги, ни просто так. Такие, как ты, не интересуют геев. Да и для женщин вы не дар с небес. Никто вам не рад, кроме ваших скоростных драндулетов.
Бар наполняется. К двум часам ночи это гудящая от похоти, сверкающая улыбками, забитая до отказа бочка. Атмосфера в ней накаляется, а мы с Джереми висим, как два огнетушителя. Кроме всего прочего, у нас и возраст не тот. А с возрастом здесь сурово. Вокруг молодцы футбольного типа от восемнадцати до тридцати. Улица похожа на спортшколу. Крутится парочка манерных, но большинство добивается эффекта в стиле «буч». Мужиковствуют. На балконе по соседству три чопорных трансвестита изображают Миннелли, Лиз Тейлор и Марлен Дитрих. Вид у них старомодный, киношно-черно-белый. Краем уха слышу, как приятный архитектор из Испании страстно базарит про ледовый блицкриг в области культуры. Он не брешет, вся культура кишит гомосексуалами, но не все они талантливы. Оккупировав ту или иную культурную сферу, геи своими открытиями сперва привлекают нормальных женщин, те обращают в новую веру так называемых нормальных мужчин, которые превращают новизну в мейнстрим и нафталин, и тогда гей-первопроходцы идут дальше и изобретают что-нибудь новенькое. Я кивнул, улыбнулся и извинился, что оскверняю своим присутствием данное место.
Тем временем Джереми умудрился надыбать двух женщин, выращенных естественным путем. На самом деле они только что вышли замуж друг за друга у себя в Америке и проводят здесь медовый месяц. Джереми подмигивает мне. К четырем утра меня утомило зрелище атлетизма и стройности. Сколько можно, в глазах рябит от игры мускулов и бедер, а в нос шибает духами Le Blue и Egoiste.
Мы возвращаемся в отель по проснувшемуся городу. Я пересказываю Джереми педерастическую теорию культуры. «Ну да, пусть скажут еще, это они изобрели Ferrari и Mustang». Пожалуй, он прав - гей-культура не простирается до автостроения. Это тебе не жабо и манжеты.
«Заметь, что характерно для здешних мест, помимо гомиков, - делится впечатлениями Джереми, - нет пьяных. На улицах не нарыгано, нет драк, нет орущего хулиганья. Будь это в Северной Европе, все было бы залито мочой, кругом кровища и сирены ревут». А ведь он прав. Недавние исследования подтверждают, что содомиты - самые неагрессивные жители Земли, не считая тибетских монахов. Бицепсов и тестостерона на Миконосе больше, чем на чемпионате по регби, но все тихо. Демографически голубые действительно более законопослушны, чем многие из нас. Они сознательнее, гражданственнее, лучше голосуют, лучше зарабатывают, меньше мусорят. Больше читают. Чаще ходят в театр. Больше покупают. Занимают лучшие должности. Они здоровее и образованнее нас. Лучше платят налоги. В общем, гомосексуалист-образцовый гражданин. Все должны стремиться стать педерастами. Быть, а не казаться. А мы должны желать, чтобы педерастическую стезю избрали наши дети. Мешает один пустяк. «Пустяк? Хрен тебе, - брызжет Джереми. - Это чертовски большое дело. Позорное,унизительное, болезненное дело. Пустяк! Да я лучше буду жить на свалке в Кардиффе и ездить на мотоцикле без седла».
Позавтракав, мы идем на райский пляж. Впрочем, все пляжи, если верить рекламе, райские. Но здесь вас приглашают на Супер-парадиз-Бич. Это длинная полоса серой гальки, разбухающей под непрерывным потоком солнечных лучей. Идешь как по дну аквариума с вуалехвостами. Пляж поделен на различные градусы педерастического присутствия. Сперва идут греческие пары, потом они перетекают в залетных одиночек, но все это гетеросекс, затем среди них начинают встречаться полупидоры со своими чайками, ну а потом уже, так сказать, из настоящей пшенички, чистые петухи, и, наконец, элита, очколазы высшего сорта - эти держатся вдалеке, благородство обязывает.
Джереми шествует с важным видом, я за ним, и наконец мы располагаемся под камнем посреди тюленьей колонии голых и хищных гомоэротов. Вам такое и не снилось. Тела этих молодых дарований не просто холеные и тренированные, нет, такого качества не дадут ни спорт, ни балет. Эти мускулы предназначены исключительно для показухи,и они впечатляют. Безволосые, сверкающие, как детали мотоцикла. С каждым движением выпирает что-то новое. Ожившие картинки календаря. Сравнение с фигурой Джереми поражает и веселит.
Он уже успел обратить на себя внимание всего пляжа. Только очень пристальный, распропагандированный человек стал бы утверждать, что Джереми и окружающие его пляжники одной крови. Дело в том, что мой толстый Кларксон совсем белый, с синими прожилками, и похож на невостребованный свадебный торт. Геи курят и лениво играют ягодицами.
Иногда, как бы случайно, они дефилируют к воде, чтобы провокационно обмакнуть промежность в том же море, что их античные предшественники. Что греха таить, со школьных дней я не видел такого количества вываленных держаков, и, надо признаться, изменилось не только количество, но и качество. Они не удаляют все волосы с лобка. Выбривают усы, кто под Адольфа, кто под Фабрициуса. Некоторые лобки издали напоминают групповые портреты командиров Красной Армии (в дальнейшем репрессированных) или ансамбля Cream. Только один орган не улучшают ни косметика, ни спорт. У некоторых срамные уды выглядят просто ужасно - гнутые, горбатые, варикозные, зобатые, похожие на жеваный хрящ. Над ними издевались так, что им впору обратиться в суд через адвоката. Владельцы не дают им покоя. Они то и дело их поправляют, взбивают и прихорашивают. Словно свора одержимых домохозяек перекладывает подушки. Чтобы все было как у людей.
Хотите знать, в чем разница между обычным дядей на пляже и его голубым товарищем? Помимо ухоженного туловища, естественно. Нормальный чувак заходит в море и смотрит в горизонт. А гей поворачивается к горизонту задом и обозревает пляж. Так и сканируют, где у кого почем, опытным глазом прикидывают размеры. Стоит вам поднять взгляд, и вы упретесь им в бесстыжие бельма очередного Оскара Уайльда. Камеры наблюдения в мясном отделе работают не мигая. Даже нежно болтающиеся в пене прибоя мужички следят за сигналом своими анальными локаторами. Мышь не проскользнет. Впрочем, мышь, пожалуй, может. Здесь, как над мемориалом очередных жертв, деликатно молчат даже мухи.
Никто не травит анекдотов. Смеха нет. Только напряженный нойз приглушенных голосочков. Здесь не праздник, а торговля. Аукцион жоп. Голубой капитализм. Такова атмосфера знаменитого пляжа «Суперпарадиз».
Джереми все это надоело через час. У него пропал азарт любоваться, сколько есть способов повернуться к морю передом, а к Ивану задом. «Куда это они все ходят?» - указывает Джереми на бетонную горку. «Аты как думаешь?» - «Сходим посмотрим?» Вот оно. Для него это преодоление большого страха. Мальчик решил поймать шпионов. Он сюда и прибыл с этой целью.
Карабкаемся на холм. Лезть неудобно, бетон раскалился. Солнце лупит в глаза неоновой вывеской, вдоль обрыва стоят и лежат, ждут нужного человека. Похоже на парк культуры и отдыха только без деревьев, без зелени, каруселей и пивных. Голый ка- мень, голые жопы.
Я прилег на краю утеса. В бледно-голубой воде лениво плавают обнаженные юноши, похожие на персонажей из фильмов про гитлерюгенд. Метров за десять от меня на каменюге расстелил полотенце детина, сделанный из окороков и трубок, завязанных узлом. На нем ничего, кроме черных кожаных сапог. Полотенце, вазелин, презерватив, сапоги - мечта поэта! Он словно иллюстрация к греческому мифу про наказанного титана, выброшенного на скалу и посаженного на цепь своего либидо. Окинув меня взглядом, титан в сапогах становится раком, болтая мошонкой, и начинает мастурбировать. По-моему, больше для эффекта. Увы, не могу сказать, что мне это льстит, равно как что меня это интересует. Джереми задыхается: «Видал...?» Словно он увидел спаривание птеродактилей. Видал, конечно. Тебе надо выпить пива. В баре, что внизу, официант в пляжном трико подает нам лагер и жареного спрута.
Подливка мне не нравится, и вообще, я понимаю, что мне здесь не нравится. Постоянная показуха вызывает усталость и дискомфорт. Безжалостная евгеника педерастического отбора производит гнетущее впечатление. Здесь нет места для старых, некрасивых, толстых и застенчивых. Ударение делается на физической красоте определенного стиля, при этом исключаются несовершенство, интеллигентность, юмор, флирт и галантность. Не то чтобы педерасты отвергали эти ценности как таковые: они просто забыли их положить в багаж c гондонами и сапогами, когда сюда собирались.
Наши пути расходятся там, где начинается безадресная ебля мимолетностей. «А здесь ничего, - бормочет Джереми. - Я рад, что мы посетили именно этот остров». В этом весь он. Великий путаник. Хлебом не корми, но дай что-нибудь обосрать с целью катарсиса. Я же говорил в начале, что о Джереми следует судить по тому, чего у него нет. Вот он и преодолел последний барьер - детский страх гомосексуализма. Уже это хорошо. Здесь его не изнасиловала группа Village People. Он не подцепил манеру сюсюкать и напевать арии из мюзиклов. И главное, никто не попросил у него автограф! Ну наконец-то Джереми нашел хоть сколько-то крепких мужиков, которым, слава богу, совершенно плевать на машины.
Дж. Кларксон: показания невинного
Я хотел в Норвегию на гонки скоростных катеров. Бесплатный перелет, в отеле одни викинги, обещают покатать по фьордам на скорости 150 км/ч. Но для «моей нежной Адриенн» все это чересчур мужиковато. «Летим на Миконос, - говорит. - Поживем, как боги». По ряду причин это была Плохая Идея с большой буквы. Во-первых, греки налетят и будут цапать тебя за что угодно: за то, что ты рассматривал их самолеты, надругался над их флагом или просто похож на турка. Один раз так уже было на Крите: я был избит, и меня же за это посадили в холодную. А во-вторых, еда и напитки. Большинство цивилизованных народов делают вино из ягод. Греки съедают листья, выбрасывают ягоды, а вино добывают из креозота.
Ей-богу, совсем неплохо, что через какие-то три тысячи лет эта греческая булка, и все крошки, что плавают вокруг нее, размокнет и опустится на дно морское. Однако Адриенн продолжала настаивать на своем. Мы едем на Миконос. Когда-то там жил старина Гомер, а теперь на острове «платят за солнце, платят за тень» половина мирового гомосексуализма. «Если уж мы собрались в Грецию, тогда махнем на Лесбос, там веселее?» - спросил было я. В конце концов я договорился с авиакомпанией Marquis Jet, и они выделили нам эксклюзивный Falcon-2000. Появилась последняя надежда. «Адриенн, - говорю я, - мы имеем в нашем распоряжении личный самолет. Куда хочешь, туда и лети. Говори куда. В Осло? Тронхейм?» Она мне в ответ: «Миконос», - сидит и подрезает рукава своих футболок.
В этой Адриенн есть что-то от Станиславского. Она стремится вникнуть в роль. Отправляясь в Тбилиси, она надевает кепку-аэродром, а по Рейкьявику гуляет в дохе из дохлых лис, словно большая дохлая лиса. Все это хорошо, но в стране голубых фей эти методы вряд ли помогут. «Не надевай ты эти прозрачные белые штаны», - советую я. Она огрызается. «Или надень под них трусы пошире».
Наверное, пора объяснить, что я не гомофоб, то есть не тот, кто боится голубых. Просто, за исключением Адриенн, никто из моих друзей этим не увлекается. Я вырос в Южном Йоркшире, это пролетарский край, где, как в СССР, голубые существовали, но не афишировали свои наклонности. А сейчас я живу в Чиппинг Нортоне, где тоже с геями негусто. «Но ты работаешь в масс-медиа, а это весьма голубая сфера», -снова шипит Адриенн. Да, но я освещаю автогонки, а не русский балет.
Сперва все шло нормально. Типичный островок греческого архипелага. Недостроенные дома, канализация нараспашку. На всех ресторанах вывески «Завтрак. Ланч. Обед. Греческие блюда», будто местная кухня что-то отдельное, несъедобное. Плюс пиво, кастрированное, как церковный хорист. И все-таки это Средиземноморье, судя по цикадам и бугенвиллеям. Будь то Капри, Корсика, Минорка или Мальта, все равно это прекрасное место, и даже греки не сумели его испортить. Мы попадаем в бар на средневековой окраине и любуемся закатом. Мимо проходит английская пара и, заметив меня в костюме а-ля Джордж Клуни и Адриенн, вырядившуюся моряком, удивляется: «А мы и не знали, что Джереми Кларксон тоже по этим делам!» Это немаловажно. Ведь возвратясь на родину, они расскажут своим знакомым, что видели меня в Греции с каким-то мужедевой, и пойдет. Так скоро и в Лестере узнают, что крепкий парень, ведущий программы про машины, оказывается, тоже... К полночи попадаем к Пьерро. Это старейший гей-клуб на острове. Внутри сплошные мускулы и наркотики. Адриенн кривляется, но все мимо кассы. «Типичный переодетый натурал. Я видел такого в Майами», - замечает один из танцоров.
Мне никогда не приходило в голову, что может существовать столько оттенков голубизны. И еще кое-что: мы выбираем отдых по погоде. А у этих все решает не климат, а секс. Любишь количество - валяй на Ибицу. А ценишь качество - тогда в Бангкок. Ну а если не гурман, и ты готов со Шварценеггером, по-лимоновски, на стройке - тогда добро пожаловать на остров, где дрочил свои гусли старина Гомер.
Натыкаемся на двух американок, но не спешим, потому что знаем: нормальные девушки часто ходят в гей-клубы, чтобы спокойно потанцевать, там к ним не будут приставать. Через пятнадцать минут мы болтаем как старые знакомые, а Адриенн делает мученические глаза, ревнует.
Одна из них хвалит мою кожу и говорит, что мне на вид лет двадцать восемь. Льстит, проказница. Вскоре выясняется, что плутовки замужем. Причем друг за другом. Подумать только, в снежном Вермонте, рядом с дачей Солженицына, уже разрешены лесбийские браки! По возвращении в Штаты они собираются сделать ребеночка в пробирке, каждая себе, пойдут в спермобанк, им там закапают, и готово. «Вот будет кул!» - восклицает более симпатичная и высовывает проколотый язык. Вам да, а детям не очень, думаю я, но молчу. Утром следующего дня мы отправляемся на нудистский пляж «Суперпарадиз». Наконец приходит и мой черед. В баре на одном из утесов ко мне подошли. Их было трое, и все атлеты: Стив, Дуг и еще один Дуг, американцы. «Да не гей я», - оправдываюсь, отодвигая стул. «Мы заметили», - говорят и начинают обсуждать хореографию закрытия Олимпиады. Я хотел бы поговорить о скоростных катерах и дартсе, а также отсутствии бюстов идеальной формы. В конце концов мы остановились на острове Миконос. «Как здесь спокойно», - восхищаются штатники. Нет, братцы, здесь неспокойно, особенно в компании моей Адриенн. Она фиглярничает в диско, кокетничает в баре, и ее не видят в упор. А вот товарища Натуральченко клеят сразу два Дуга. Напоследок мы посетили пляж, где снимался знаменитый фильм про Шерли Валентайн, женщину, победившую кризис среднего возраста с помощью любовника-грека, которого сыграл Том Конти. И что бы вы думали? Эта святыня двуполой любви оказалась пустынной. «В реальной жизни Том Конти баловал бы мужа этой Валентины», - сбросил маску мой Адриенн. Так-то лучше, старина. А Норвегия подождет.
Проникнув в тайну атома и победив Саддама, современный мужчина все еще боится голубых. Чтобы развенчать этот глупый страх, английские журналисты А. А. Джиль и Джереми Кларксон, оба гетеросексуалы, отправились на популярный гей-курорт Миконос.
журнал GQ, июль-август 2003 года
МОИ друг Джереми Кларксон абсолютно нормален. Он настолько, что называется, стрейт, что, если ему влить в пуп масло, можно будет определять спиртовой уровень. В этом человеке нет ни крупицы вычурного, ему неведомы манерность и жеманство. Кларксона лучше всего характеризуют отсутствующие у него качества. А что у него определенно отсутствует, так это отклонения. Он прост настолько, что его можно заподозрить даже в некоторой гомофобии.
Но тот, кто думает подобным образом, ошибается. Кларксон не боится гомо так, как иные из нас боятся, скажем, пауков. Если к нему в ванну свалится гомоэрот, он не выскочит оттуда на унитаз и, зажав колени, не станетзвать фальцетом жену, чтобы та выбросила жуткую, мохнатую тварь в окошко. Нет, Джереми Кларксон мыслит о гомосексуализме, как премьер Чемберлен о Чехословакии. Это черт-те где, а где именно, я и знать не желаю. И чем дальше, тем лучше. Мне кажется, что в таком подходе есть что-то школьное, недоразвитое. Так смеются над плоскими анекдотами про педиков глупые дети.
Сперва, задумывая совместный репортаж, мы собирались податься в Норвегию на чемпионат мира по водным гонкам: «Хайнекен», селедка и штурвалы. Нет, твердо сказал я, не время вникать в дела пропахших бензином лодочников, не время вписываться во все эти озорные повороты. Пора коснуться сексуальности. Не своей собственной, своя пусть себе отдыхает под скалой. Мы попробуем вникнуть в чужую. И вот мы на солнечном греческом острове Миконос.
Мои отношения с однополой любовью не менее иррациональные, чем у Джереми. Я рос в театральной среде, и голубой сленг понятен мне, как родной язык. Меня притягивают язвительный юмор и помпезность гей-искусства, я их понимаю. Мне не чуждо ничто педерастическое, кроме их гениталий: оказываясь в кровати, я всегда желал видеть там только один член. «Хочешь знать, кто ты есть? - сказал однажды мне один хороший содомит. - Ты блудный гей. Или голубой натурал. Но еще не вечер».
Я не бывал в Греции лет десять. Однако уже на трапе самолета нахлынуло знакомое ощущение праздности. Великий архитектор Вселенной увлекался грубым минимализмом, когда ваял острова греческого архипелага. Миконос представляет собой осыпающийся комок верблюжьего цвета. Наверняка островок чем-то отличается от других, но эти отличия неинтересны. Греки строят беспорядочно, недаром они выдумали слово «хаос». Любимые строй материалы здесь бетон и шлакоблоки. Однако это единственный ландшафт на планете, где они смотрятся совершенно естественно и гармонично.
Несмотря на упоминания у Геродота и в «Одиссее», славой своей островок обязан не древнему туризму, а небывалой популярности в современном мире очень древнего увлечения. Начиная с 60-х здесь образовалась своего рода Мекка (пожалуй, неподходящее слово), где молодые гомики ищут разнообразия, а точнее, того же самого. Миконос переводится как «остров ветров», и если вы, как Джереми, любите плоские шутки, пожалуйста, смейтесь - название под стать курортникам.
Удивительно,но не у всех здесь гуляет ветер, в общем, сюда едут не одни гомосексуалисты. По каменным садам вечерами разгуливают семейные эллины из Афин, прибывающие на уик-енд. Но если в Испании или Италии из этих прогулок родителей с детьми может родиться роман или даже молодая семья, то здесь папаши-минотавры взглядами отгоняют дочек от любого мужчины меньше пятидесяти. А дочери куксятся, и глаза у них слезятся от перекиси, которой обработаны их усы. Здесь щеголяют нарядами. Не модными, нет, в конце концов это всего лишь Греция. Но стараются, как могут. Между тем моему другу Джереми ох как нужен какой-нибудь курортный костюм. Уму непостижимо, о чем он думал, когда собирал чемодан. Скорее всего про автокросс в Линкольншире. После сильнейшего давления мне удается заманить его в магазинчик на набережной. Заставить Джереми примерить что-либо - все равно что заставить Наоми Кэмпбелл выбрать свадебное платье. Еще труднее подобрать то, что он в состоянии надеть. Миниатюрные азиаты, которые строчили это барахло, явно не учли размеры этого покупателя. Отрок-продавец разглядывает Джеремино брюхо, как водопроводчик забитую нечистотами чугунную ванну с мертвой старухой. Но Кларксон, пискнув кикиморой, ныряет в угол и достает оттуда пару штанов. Они подходят. Пускай и сшиты не по моде, но размер его. Вот штанишки! Узор- как у пижамы с олимпийской символикой, которую кто-то выкрал и перешил для ловли раков. Кларксон дефилирует в лучах заката, а я за ним - наблюдаю, как чувствительные содомиты расступаются и жмутся жопами к стенам при виде этой апокалиптической фигуры.
Спускается вечер, и те, с кем нам предстоит познакомиться - люди лунного света, - выползают в популярнейший в эгейских краях гей-дискобар. С виду это простой двухэтажный дом на крохотной площади. Да, забыл сказать, я смог-таки уговорить Джереми оставить его «техасы» в номере. Он расслабился и готов гулять до утра. Впрочем, дудки. Джереми зажат, как родильные щипцы в отделе мягких игрушек. Вцепился в кружку с пивом, изображая гетеросексуальную безмятежность - детина метр девяносто в роли человека-невидимки.
Не прошло пяти минут, как он уже шипит: «Псссс... Меня снимают». - «Где, как, кто, зачем?» -«Вот тот мэн. Не смотри». Джереми указывает плечом в сторону двадцатилетнего грека с длинными ресницами и туловищем статуи: «Он мне маячит». - «Нет, не тебе». - «Точно мне». - «Да нет же, он строит куры бармену-трансвеститу, который стоит за твоей спиной». - «Откуда ты знаешь?» - «Знаю, товарищ. Известно ли тебе понятие "гейдар"? Так эти люди называют шестое чувство. Ворон к ворону летит». - «Ты же клялся, что ты не гейдар!»-«Я не гейдар, точно. Но кое-что усвоил по материнской линии. В любом случае, они целовались две минуты назад, я видел». Мои доводы не убеждают Джереми. Он уверен, что вся голубая планета мечтает с ним заняться «любовью, не смеющей назвать свое имя». Вы наверняка отмечали это бытующее среди нормальных мужчин заблуждение. «Джереми, с чего ты взял, что эти дяди мечтают разнести твой алтарь?» -«Как с чего? Они - бывалые. Я - новичок. Для них высший кайф засадить женатому, растлить стрейтового мэна».
Брось, Джереми, пересказывать старые анекдоты про грузинов. Никто тебя не хочет. Ни под газом, ни за деньги, ни просто так. Такие, как ты, не интересуют геев. Да и для женщин вы не дар с небес. Никто вам не рад, кроме ваших скоростных драндулетов.
Бар наполняется. К двум часам ночи это гудящая от похоти, сверкающая улыбками, забитая до отказа бочка. Атмосфера в ней накаляется, а мы с Джереми висим, как два огнетушителя. Кроме всего прочего, у нас и возраст не тот. А с возрастом здесь сурово. Вокруг молодцы футбольного типа от восемнадцати до тридцати. Улица похожа на спортшколу. Крутится парочка манерных, но большинство добивается эффекта в стиле «буч». Мужиковствуют. На балконе по соседству три чопорных трансвестита изображают Миннелли, Лиз Тейлор и Марлен Дитрих. Вид у них старомодный, киношно-черно-белый. Краем уха слышу, как приятный архитектор из Испании страстно базарит про ледовый блицкриг в области культуры. Он не брешет, вся культура кишит гомосексуалами, но не все они талантливы. Оккупировав ту или иную культурную сферу, геи своими открытиями сперва привлекают нормальных женщин, те обращают в новую веру так называемых нормальных мужчин, которые превращают новизну в мейнстрим и нафталин, и тогда гей-первопроходцы идут дальше и изобретают что-нибудь новенькое. Я кивнул, улыбнулся и извинился, что оскверняю своим присутствием данное место.
Тем временем Джереми умудрился надыбать двух женщин, выращенных естественным путем. На самом деле они только что вышли замуж друг за друга у себя в Америке и проводят здесь медовый месяц. Джереми подмигивает мне. К четырем утра меня утомило зрелище атлетизма и стройности. Сколько можно, в глазах рябит от игры мускулов и бедер, а в нос шибает духами Le Blue и Egoiste.
Мы возвращаемся в отель по проснувшемуся городу. Я пересказываю Джереми педерастическую теорию культуры. «Ну да, пусть скажут еще, это они изобрели Ferrari и Mustang». Пожалуй, он прав - гей-культура не простирается до автостроения. Это тебе не жабо и манжеты.
«Заметь, что характерно для здешних мест, помимо гомиков, - делится впечатлениями Джереми, - нет пьяных. На улицах не нарыгано, нет драк, нет орущего хулиганья. Будь это в Северной Европе, все было бы залито мочой, кругом кровища и сирены ревут». А ведь он прав. Недавние исследования подтверждают, что содомиты - самые неагрессивные жители Земли, не считая тибетских монахов. Бицепсов и тестостерона на Миконосе больше, чем на чемпионате по регби, но все тихо. Демографически голубые действительно более законопослушны, чем многие из нас. Они сознательнее, гражданственнее, лучше голосуют, лучше зарабатывают, меньше мусорят. Больше читают. Чаще ходят в театр. Больше покупают. Занимают лучшие должности. Они здоровее и образованнее нас. Лучше платят налоги. В общем, гомосексуалист-образцовый гражданин. Все должны стремиться стать педерастами. Быть, а не казаться. А мы должны желать, чтобы педерастическую стезю избрали наши дети. Мешает один пустяк. «Пустяк? Хрен тебе, - брызжет Джереми. - Это чертовски большое дело. Позорное,унизительное, болезненное дело. Пустяк! Да я лучше буду жить на свалке в Кардиффе и ездить на мотоцикле без седла».
Позавтракав, мы идем на райский пляж. Впрочем, все пляжи, если верить рекламе, райские. Но здесь вас приглашают на Супер-парадиз-Бич. Это длинная полоса серой гальки, разбухающей под непрерывным потоком солнечных лучей. Идешь как по дну аквариума с вуалехвостами. Пляж поделен на различные градусы педерастического присутствия. Сперва идут греческие пары, потом они перетекают в залетных одиночек, но все это гетеросекс, затем среди них начинают встречаться полупидоры со своими чайками, ну а потом уже, так сказать, из настоящей пшенички, чистые петухи, и, наконец, элита, очколазы высшего сорта - эти держатся вдалеке, благородство обязывает.
Джереми шествует с важным видом, я за ним, и наконец мы располагаемся под камнем посреди тюленьей колонии голых и хищных гомоэротов. Вам такое и не снилось. Тела этих молодых дарований не просто холеные и тренированные, нет, такого качества не дадут ни спорт, ни балет. Эти мускулы предназначены исключительно для показухи,и они впечатляют. Безволосые, сверкающие, как детали мотоцикла. С каждым движением выпирает что-то новое. Ожившие картинки календаря. Сравнение с фигурой Джереми поражает и веселит.
Он уже успел обратить на себя внимание всего пляжа. Только очень пристальный, распропагандированный человек стал бы утверждать, что Джереми и окружающие его пляжники одной крови. Дело в том, что мой толстый Кларксон совсем белый, с синими прожилками, и похож на невостребованный свадебный торт. Геи курят и лениво играют ягодицами.
Иногда, как бы случайно, они дефилируют к воде, чтобы провокационно обмакнуть промежность в том же море, что их античные предшественники. Что греха таить, со школьных дней я не видел такого количества вываленных держаков, и, надо признаться, изменилось не только количество, но и качество. Они не удаляют все волосы с лобка. Выбривают усы, кто под Адольфа, кто под Фабрициуса. Некоторые лобки издали напоминают групповые портреты командиров Красной Армии (в дальнейшем репрессированных) или ансамбля Cream. Только один орган не улучшают ни косметика, ни спорт. У некоторых срамные уды выглядят просто ужасно - гнутые, горбатые, варикозные, зобатые, похожие на жеваный хрящ. Над ними издевались так, что им впору обратиться в суд через адвоката. Владельцы не дают им покоя. Они то и дело их поправляют, взбивают и прихорашивают. Словно свора одержимых домохозяек перекладывает подушки. Чтобы все было как у людей.
Хотите знать, в чем разница между обычным дядей на пляже и его голубым товарищем? Помимо ухоженного туловища, естественно. Нормальный чувак заходит в море и смотрит в горизонт. А гей поворачивается к горизонту задом и обозревает пляж. Так и сканируют, где у кого почем, опытным глазом прикидывают размеры. Стоит вам поднять взгляд, и вы упретесь им в бесстыжие бельма очередного Оскара Уайльда. Камеры наблюдения в мясном отделе работают не мигая. Даже нежно болтающиеся в пене прибоя мужички следят за сигналом своими анальными локаторами. Мышь не проскользнет. Впрочем, мышь, пожалуй, может. Здесь, как над мемориалом очередных жертв, деликатно молчат даже мухи.
Никто не травит анекдотов. Смеха нет. Только напряженный нойз приглушенных голосочков. Здесь не праздник, а торговля. Аукцион жоп. Голубой капитализм. Такова атмосфера знаменитого пляжа «Суперпарадиз».
Джереми все это надоело через час. У него пропал азарт любоваться, сколько есть способов повернуться к морю передом, а к Ивану задом. «Куда это они все ходят?» - указывает Джереми на бетонную горку. «Аты как думаешь?» - «Сходим посмотрим?» Вот оно. Для него это преодоление большого страха. Мальчик решил поймать шпионов. Он сюда и прибыл с этой целью.
Карабкаемся на холм. Лезть неудобно, бетон раскалился. Солнце лупит в глаза неоновой вывеской, вдоль обрыва стоят и лежат, ждут нужного человека. Похоже на парк культуры и отдыха только без деревьев, без зелени, каруселей и пивных. Голый ка- мень, голые жопы.
Я прилег на краю утеса. В бледно-голубой воде лениво плавают обнаженные юноши, похожие на персонажей из фильмов про гитлерюгенд. Метров за десять от меня на каменюге расстелил полотенце детина, сделанный из окороков и трубок, завязанных узлом. На нем ничего, кроме черных кожаных сапог. Полотенце, вазелин, презерватив, сапоги - мечта поэта! Он словно иллюстрация к греческому мифу про наказанного титана, выброшенного на скалу и посаженного на цепь своего либидо. Окинув меня взглядом, титан в сапогах становится раком, болтая мошонкой, и начинает мастурбировать. По-моему, больше для эффекта. Увы, не могу сказать, что мне это льстит, равно как что меня это интересует. Джереми задыхается: «Видал...?» Словно он увидел спаривание птеродактилей. Видал, конечно. Тебе надо выпить пива. В баре, что внизу, официант в пляжном трико подает нам лагер и жареного спрута.
Подливка мне не нравится, и вообще, я понимаю, что мне здесь не нравится. Постоянная показуха вызывает усталость и дискомфорт. Безжалостная евгеника педерастического отбора производит гнетущее впечатление. Здесь нет места для старых, некрасивых, толстых и застенчивых. Ударение делается на физической красоте определенного стиля, при этом исключаются несовершенство, интеллигентность, юмор, флирт и галантность. Не то чтобы педерасты отвергали эти ценности как таковые: они просто забыли их положить в багаж c гондонами и сапогами, когда сюда собирались.
Наши пути расходятся там, где начинается безадресная ебля мимолетностей. «А здесь ничего, - бормочет Джереми. - Я рад, что мы посетили именно этот остров». В этом весь он. Великий путаник. Хлебом не корми, но дай что-нибудь обосрать с целью катарсиса. Я же говорил в начале, что о Джереми следует судить по тому, чего у него нет. Вот он и преодолел последний барьер - детский страх гомосексуализма. Уже это хорошо. Здесь его не изнасиловала группа Village People. Он не подцепил манеру сюсюкать и напевать арии из мюзиклов. И главное, никто не попросил у него автограф! Ну наконец-то Джереми нашел хоть сколько-то крепких мужиков, которым, слава богу, совершенно плевать на машины.
Дж. Кларксон: показания невинного
Я хотел в Норвегию на гонки скоростных катеров. Бесплатный перелет, в отеле одни викинги, обещают покатать по фьордам на скорости 150 км/ч. Но для «моей нежной Адриенн» все это чересчур мужиковато. «Летим на Миконос, - говорит. - Поживем, как боги». По ряду причин это была Плохая Идея с большой буквы. Во-первых, греки налетят и будут цапать тебя за что угодно: за то, что ты рассматривал их самолеты, надругался над их флагом или просто похож на турка. Один раз так уже было на Крите: я был избит, и меня же за это посадили в холодную. А во-вторых, еда и напитки. Большинство цивилизованных народов делают вино из ягод. Греки съедают листья, выбрасывают ягоды, а вино добывают из креозота.
Ей-богу, совсем неплохо, что через какие-то три тысячи лет эта греческая булка, и все крошки, что плавают вокруг нее, размокнет и опустится на дно морское. Однако Адриенн продолжала настаивать на своем. Мы едем на Миконос. Когда-то там жил старина Гомер, а теперь на острове «платят за солнце, платят за тень» половина мирового гомосексуализма. «Если уж мы собрались в Грецию, тогда махнем на Лесбос, там веселее?» - спросил было я. В конце концов я договорился с авиакомпанией Marquis Jet, и они выделили нам эксклюзивный Falcon-2000. Появилась последняя надежда. «Адриенн, - говорю я, - мы имеем в нашем распоряжении личный самолет. Куда хочешь, туда и лети. Говори куда. В Осло? Тронхейм?» Она мне в ответ: «Миконос», - сидит и подрезает рукава своих футболок.
В этой Адриенн есть что-то от Станиславского. Она стремится вникнуть в роль. Отправляясь в Тбилиси, она надевает кепку-аэродром, а по Рейкьявику гуляет в дохе из дохлых лис, словно большая дохлая лиса. Все это хорошо, но в стране голубых фей эти методы вряд ли помогут. «Не надевай ты эти прозрачные белые штаны», - советую я. Она огрызается. «Или надень под них трусы пошире».
Наверное, пора объяснить, что я не гомофоб, то есть не тот, кто боится голубых. Просто, за исключением Адриенн, никто из моих друзей этим не увлекается. Я вырос в Южном Йоркшире, это пролетарский край, где, как в СССР, голубые существовали, но не афишировали свои наклонности. А сейчас я живу в Чиппинг Нортоне, где тоже с геями негусто. «Но ты работаешь в масс-медиа, а это весьма голубая сфера», -снова шипит Адриенн. Да, но я освещаю автогонки, а не русский балет.
Сперва все шло нормально. Типичный островок греческого архипелага. Недостроенные дома, канализация нараспашку. На всех ресторанах вывески «Завтрак. Ланч. Обед. Греческие блюда», будто местная кухня что-то отдельное, несъедобное. Плюс пиво, кастрированное, как церковный хорист. И все-таки это Средиземноморье, судя по цикадам и бугенвиллеям. Будь то Капри, Корсика, Минорка или Мальта, все равно это прекрасное место, и даже греки не сумели его испортить. Мы попадаем в бар на средневековой окраине и любуемся закатом. Мимо проходит английская пара и, заметив меня в костюме а-ля Джордж Клуни и Адриенн, вырядившуюся моряком, удивляется: «А мы и не знали, что Джереми Кларксон тоже по этим делам!» Это немаловажно. Ведь возвратясь на родину, они расскажут своим знакомым, что видели меня в Греции с каким-то мужедевой, и пойдет. Так скоро и в Лестере узнают, что крепкий парень, ведущий программы про машины, оказывается, тоже... К полночи попадаем к Пьерро. Это старейший гей-клуб на острове. Внутри сплошные мускулы и наркотики. Адриенн кривляется, но все мимо кассы. «Типичный переодетый натурал. Я видел такого в Майами», - замечает один из танцоров.
Мне никогда не приходило в голову, что может существовать столько оттенков голубизны. И еще кое-что: мы выбираем отдых по погоде. А у этих все решает не климат, а секс. Любишь количество - валяй на Ибицу. А ценишь качество - тогда в Бангкок. Ну а если не гурман, и ты готов со Шварценеггером, по-лимоновски, на стройке - тогда добро пожаловать на остров, где дрочил свои гусли старина Гомер.
Натыкаемся на двух американок, но не спешим, потому что знаем: нормальные девушки часто ходят в гей-клубы, чтобы спокойно потанцевать, там к ним не будут приставать. Через пятнадцать минут мы болтаем как старые знакомые, а Адриенн делает мученические глаза, ревнует.
Одна из них хвалит мою кожу и говорит, что мне на вид лет двадцать восемь. Льстит, проказница. Вскоре выясняется, что плутовки замужем. Причем друг за другом. Подумать только, в снежном Вермонте, рядом с дачей Солженицына, уже разрешены лесбийские браки! По возвращении в Штаты они собираются сделать ребеночка в пробирке, каждая себе, пойдут в спермобанк, им там закапают, и готово. «Вот будет кул!» - восклицает более симпатичная и высовывает проколотый язык. Вам да, а детям не очень, думаю я, но молчу. Утром следующего дня мы отправляемся на нудистский пляж «Суперпарадиз». Наконец приходит и мой черед. В баре на одном из утесов ко мне подошли. Их было трое, и все атлеты: Стив, Дуг и еще один Дуг, американцы. «Да не гей я», - оправдываюсь, отодвигая стул. «Мы заметили», - говорят и начинают обсуждать хореографию закрытия Олимпиады. Я хотел бы поговорить о скоростных катерах и дартсе, а также отсутствии бюстов идеальной формы. В конце концов мы остановились на острове Миконос. «Как здесь спокойно», - восхищаются штатники. Нет, братцы, здесь неспокойно, особенно в компании моей Адриенн. Она фиглярничает в диско, кокетничает в баре, и ее не видят в упор. А вот товарища Натуральченко клеят сразу два Дуга. Напоследок мы посетили пляж, где снимался знаменитый фильм про Шерли Валентайн, женщину, победившую кризис среднего возраста с помощью любовника-грека, которого сыграл Том Конти. И что бы вы думали? Эта святыня двуполой любви оказалась пустынной. «В реальной жизни Том Конти баловал бы мужа этой Валентины», - сбросил маску мой Адриенн. Так-то лучше, старина. А Норвегия подождет.