«Немцы, другие иностранцы и пришлые люди в Саратове» (конспект)
Ф.В.Духовников
«Немцы, другие иностранцы и пришлые люди в Саратове»
Статья опубликована в сборнике «Саратовский край. Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый» (Саратов, паровая скоропечатня Губернского правления, 1893. Издание саратовского Общества вспомощестования нуждающимся литераторам)
«Когда Императрица Екатерина II манифестом 1763 г. пригласила иностранцев «праздношатающихся» переселиться в Россию «для заселения и обитания рода человеческого наивыгоднейших и полезнейших мест», - немцы в Германии, по случаю известной семилетней войны, находились в бедственном положении: постоянные войны и пожары до такой степени разорили жителей, что многие остались без крова и средств. Немцы поэтому согласились переселиться из Германии в Россию; кроме их, пожелали поселиться в России некоторые швейцарцы, шведы и французы.
Преимущественно то была голытьба, народ безнравственный, негодный, что впоследствии отразилось весьма печально на благосостоянии сословий. Вот что рассказывает о первой жизни иностранцев в России академик Фальк, гостивший в Саратове осенью 1769 и собравший сведения об иностранцах на месте. «Они были привезены на счет казны морем в С-Петербург, и потом не только отправлены на место их назначения на казенный счет, но и отведены еще были им селения, луга, леса и дан рабочий скот, необходимая утварь и провиант на несколько лет. Число колонистов с женами и детьми простиралось до 10 000 душ. <...> В Саратове находился попечительский комитет для колонистов. Оный имел у города 16 больших казарм, в которых жили они до построения деревень, и в коих жило ныне (в 1769 г.) 30 разорившихся семейств, кои в наказание за худое хозяйство принуждены были работать на кирпичных заводах. Здесь таким образом появились 104 деревни (колонии): 60 стоят на левом берегу Волги, от большого Иргиза до Еруслана, по берегу Волги и степным речкам Караману и Еруслану; прочие же все - на правом берегу, частью в стороне, при Медведице, Иловле и их речках.
Колонисты набраны из разных званий, из крестьян, ремесленников, купцов, фабрикантов, художников и даже ученых, некоторые с отличными способностями, но большая часть ленивых и шалунов. По плану все должны заниматься земледелием, но парикмахеры, цирульники, фабриканты и другие не радят об оном, а потому их земли не плодоносны. Многие колонисты суть хорошие сельские хозяева и живут богато, другие, принявшись за ремесла, также живут хорошо. В Саратове колонисты седельники, живописцы, резчики, золотых дел мастера, скульпторы, шляпники, ткачи, оружейники и проч. Французская колония (дома в которой каменные, а в прочих мазанки) до половины опустела, поелику жители ея разсеялись по губернии учить детей или присматривать за ними. Многие же совершенно разорились» («Полное собрание ученых путешествий по России, т. VI. Записки академика Фалька, стр. 112- 114).
«Не успели немцы как следует обжиться в Саратове, как на них послышались жалобы. Во 2 пунктах наказа, данного депутату г. Саратова Матвею Смирнову в Екатерининскую комиссию для составления нового уложения в 1767 г., черносошные крестьяне жаловались, что «они претерпевают стеснения от поселенных в сих местах иностранных колонистов, которые, построив близ Саратова хутора, развели яблоновые сады на самых лучших местах и завладели городским пастбищем».
«Малочисленное немецкое общество в первые годы жительства своего в Саратове не могло иметь ни церквей, ни священников, но для богослужения был построен молитвенный дом на отведенном для лютеран и католиков месте (теперь дворовые места Очкина и католической церкви). <...> Несмотря на религиозную рознь, лютеране и католики молились вместе: чужая сторона сплотила вероисповедания, доселе враждебные».
В 1796 году в Саратове проживали, пишет Духовников, только 137 немцев (77 мужчин, 60 женщин), из которых большинство были лютеране. Строительство лютеранской церкви была начато в 1790 году, а закончено в 1793-м - на Никольской улице. В 1879 году церковь будет перестроена по проекту К.В.Тидена. Католикам удалось свою первую деревянную церковь построить только в 1805 году.
«Немцы сначала жили «на горах», между церквями Преображения и Духосошествия, которой тогда еще не было; там же были и въезжие (постоялые) дворы для колонистов, приезжающих в Саратов по своим надобностям. Несколько немецких семейств и до сих пор там живут. Потом для немцев отведены были места там, где теперь первый квартал Немецкой улицы между Никольской и Александровской. Согласно распоряжению правительства, которое при постройке домов рекомендовало поощрять «брать места сколько можно обширнее и не менее 11 сажень на улицу, чтобы не был стеснен воздух и безопасно было на случай пожара, а также заводить хоть маленькие сады около домов», каждому немецкому семейству отрезано было земли до 15 сажень ширины, т.е. по улице, и 40 сажень длины, т.е. во дворе; при каждом доме немцы завели сады, которые существуют и теперь.
Новый поселок, как находившийся вдали от города, назывался долгое время Немецкой слободой».
«Кроме Немецкой улицы, колонисты жили и в других частях города, между прочим и на Московской улице, между Михаило-Архангельскою площадью и Верхним базаром. Там в 1800 г. колонист Штаф, предок А.К., купил у саратовского мещанина Плотникова дом, в котором устроил въезжий двор для колонистов; в том же квартале жил колонист Кейзер, Немец Линдегрен, переселившийся из Воронежа, открыл на Московской ул. в доме Акимова, в 1807 г. первую частную аптеку в Саратове».
II
«Контора иностранных поселенцев выдвигала колонистов на служебном поприще, почему некоторые из тщеславия и самолюбия добивались поступать в нее. Одним из таких типических представителей был Греф. Он получил музыкальное образование за границею, куда был послан на счет жителей какой-то колонии, с тем, чтобы прослужить за это известное число лет органистом церкви. Из колонии он перешел органистом в саратовскую лютеранскую церковь. В Саратове он стал давать уроки музыки на фортепиано детям стряпчего Ступина и Пыпиных, между прочим, Елизавете Николаевне, вышедшей замуж за Терсинского, который был впоследствии контролером св. Синода. Греф, будучи около 25 лет, стал подготавляться в университет: его тянула туда не наука, а диплом, который давал возможность приобрести видное положение в свете. Поступивши в казанский университет, он принужден был чрез год выйти из него по причине душевной болезни; но все-таки он окончил в университете курс. Хотя по окончании курса он и занял должность чиновника в саратовской конторе иностранных поселенцев, чего так страстно добивался, но, подобно другим, он мечтал о Петербурге, чтобы оттуда повелевать и управлять саратовскою конторою иностранных поселенцев и саратовскими колониями. Особенно возмущало его ничтожное жалованье, получаемом им за труды: когда он давал уроки музыки в Саратове, то получал более 1000 р., в конторе же он более работал, и то только за 300 р. Это заставляло его призадумываться. Неудовлетворенное тщеславие довело его до нервного расстройства и до сумашествия. Поимка фальшивых монетчиков в колонии Панцыровке, которые посажены в острог, так подействовало на него, что он, явясь в присутствие, объявил себя фальшивым монетчиком. По освидетельствовании во врачебной управе он признан сумашедшим и отправлен в дом умалишенных, где и умер в буйном помешательства.
Клаус, автор книги «Наши колонии», сын органиста, по окончании курса в саратовской гимназии, поступил в саратовскую контору иностранных поселенцев, откуда был переведен в Петербург, где дослужился до генеральского чина».
III
«Война 1812 г. увеличила число пришлых и иностранцев в Саратове.
<...>
Вместе с высылкой в Саратов пленных французов, в Саратове в 1812 г. появилась на жителях болезнь, так как большая часть пленных были больные и умирали. Так, в селе Синодском, Вольского уезда, состоявшем по последней ревизии из 401 души мужского пола и 441 женского пола, вскоре после прихода пленных началась, по донесению старосты этого села, болезнь, от которой с декабря 1812 г. по 9 января 1813 г. умерло 11 человек, выздоровело 41, еще слабых 21 «и ныне больных 13». По свидетельству доктора Кербера, болезнь была простудная горячка с желчью.
1812 г. 18 ноября в дневнике Скопина читаем: «В Саратов еще прислали пленных французов. Жалостное их состояние! Не обуты и не одеты. Гибнут чрезвычайно» (стр. 445).
<...>
Пользуясь любезностью француза Савена, я воспроизвожу его рассказ, относящийся ко времени войны с французами в 1812 г.
Француз Савен был пленен при переправе французской армии через речку Березину. Он переправлялся на понтоне №3; под ним была убита лошадь; понтон потонул, и Савен кое-как достиг до берега, где и был взят в плен. Мороз во время отступления армии был жестокий - около 30 градусов, отчего у Савена обмерзли ноги. Положение пленных французской армии было ужасное: куда их ни пригоняли казаки, везде дома были заняты пленными и негде было согреться. Пленных, как баранов, загоняли на ночлег в какой-нибудь большой сарай и запирали там. Хотя на содержание их отпускалось, но офицер, провожавший партию, пропивал деньги и не давал пленным есть, или бросал им в сарай черствый хлеб, купленный у мужиков. Обращались с пленными дерзко и грубо и провожатые солдаты, и крестьяне. От голода и холода много пленных умерло дорогою.
Скопин несколько яснее выставляет отношение русских к пленным: «Воины Наполеона, говорит он в Дневнике под 1812 г., берутся в плен и, по непривычке к климату, умирают сотнями. К сему их губит и ожесточение русских, кои при перегоне их из одной губернии в другую не пускают их даже обогреться в избах, и загоняют в овчарни, где они и умирают по 20 и более человек» (стр. 458).
Бедственное положение пленных увеличивалось и от незнания ими русского языка, и от неумения объясняться с русскими. С какой радостью пленные встречали русских, знавших французский язык! Не вынося морозов и не имея ни пищи, ни теплой одежды, пленные просили русских, как милости, взять их к себе на услужение и даже закабалить, чем оставить идти дальше.
По словам старожилов, помещик села Аблязовки, Кузнецкого уезда, оставил у себя много пленных из одной партии, и по их просьбе, построив им домики, закрепостил их к себе.
Савену, как капитану и притом с отмороженными ногами, оказано предпочтение: его вместе с другими посадили в сани и накрыли сеном. Так в сене он доехал до Саратова. <...> В Саратове Савена положили в Александровскую больницу, в которой он пролежал 13 месяцев, терпя большие лишения. Саратовский губернатор А.Д.Панчулидзев, этот симпатичный и гуманный человек, оказал большую услугу Савену: он пригласил его учить его детей французскому языку и рисованию. Оставшись в Саратове, Савен в продолжение нескольких десятков лет был учителем и воспитателем в аристократических домах Саратова; многие его ученики и до сих пор здравствуют, равно и он сам, несмотря на преклонные его годы - более 120 лет.
<...>
Сначала саратовцы, а равно и пленные других национальностей, враждебно отнеслись к пленным французам. «Привезли в Саратов, говорит Скопин - плохой наблюдатель и еще менее рассказчик, - в своем Дневнике под 28 октября 1813 г., пленных из Могилева штаб и обер-офицеров до 60 человек. Они взяты еще прошлого года. Странно, что все ныне гнушаются французов. Часть из сих офицеров были баварцы и ганноверцы. Обои сии просили их отделить от французов, «ибо де они канальи».
<...>
Но подобные отношения, особенно привилегированного класса саратовского общества, к военнопленным продолжались не долго, симпатии ко всему иностранному и в частности к французам были слишком велики в русском обществе; кроме того французский язык тогда составлял основу образования юношества. Отчасти это обстоятельство, отчасти сожаление к пленным были причиною того, что старались облегчить их участь и приглашали их даже к себе на житье.
Французы, особенное красивые, обладавшие хорошим манерами, приняты были в домах помещиков, как хорошие гости. Барышни влюблялись в них и выходили даже замуж. Указывают на француза Риго, который женился на Ахлебениной, богатой помещице, владевшей имениями в Саратовской и Тамбовской губерниях. Дочь от этого брака, Екатерина Петровна, вышла замуж за капельмейстера Новикова, который иногда играл в театре любимые им роли. Дети их все актеры.
Одна барыня приютила у себя пленных офицеров и ввела их в свое общество, желая похвастаться ими пред своими знакомыми, но так как у пленных и одежда и обувь износились, то барыня сшила им за свой счет платье и обувь. Но изумление и разочарование ея французами было полное, когда они, явясь в новых костюмах, держали себя неприлично, имели грубые манеры и говорили все на необщепринятом французском языке. Оказалось, все они были провинциальные французские крестьяне.
Несмотря на плохой жаргон таких французов, саратовские помещики держали их у себя или в качестве учителей и воспитателей, или в качестве дядек. Даже в 1830 и 1840-х годах нынешнего столетия много подобных французов жило в домах помещиков. И.И.Введенский, тогда еще ученик саратовской семинарии, а впоследствии переводчик Диккенса, хорошо с детства владевший французским языком, осмеивал выговор таких учителей-французов, и они не только избегали встречи с ним, но даже убегали от него, опасаясь изобличения.
Но немногим пленным выпала такая счастливая доля: их было слишком много, чтобы можно было для всех найти работу в Саратове и других местах. Многие из пленных, вскоре по прибытии, для облегчения своей участи пожелали принять русское подданство, другие изъявляли желание поступить даже в русскую службу.
Саратовский губернатор, согласно положению комитета министров «распубликовал в 1813 году, не пожелает ли кто из Саратовской губернии взять к себе для работы пленных, знающих какое-либо мастерство, а равно и художников». На этот призыв откликнулись помещики и разобрали пленных».
«В Саратове пленных тоже заставляли работать. По словам А.И.Шахматова, роща Уфимцева и сад института, принадлежавшие тогда сарат. губернатору Панчулидзеву, насажены французскими пленными; многие овраги в Саратове засыпаны тоже ими.
В 1913 г. из всех военнопленных французской армии отправлены из Саратова немцы, а с июня 1814 г. «стали отправляться в свое отечество, по совам Скопина, и французы в великом множестве».
«Но много пленных всех национальностей, принявший русское подданство, остались в Саратовской губернии. Их приписали к государственным крестьянам, причем некоторые приняли русские фамилии; француз Восушард переделал свою фамилию чтением яю с конца: Драшусов».
«Остались военнопленные и в Саратове, где поселились во втором и третьем кварталах Немецкой слободы. Там жили колонисты ремесленники, занимавшиеся производство сарпинки. Склад жизни колонистов более подходил к жизни военнопленных, чем нравы саратовских купцов и мещан, придерживавшихся раскола и считавших всех иностранцев нехристями. За неимением места в Немецкой слободке, военнопленные разместились и в других частях города. Из военнопленных, оставшихся жить в Саратове, большоую известностью пользовались: а) учиталя Сикар и Савен, рассказами которого я пользуюсь для настоящего очерка, и б) ремесленники: столяр К.И.Вамсганц, Презендорф и И.А.Гаген (на Казаьеяй улице), сапожник Фром, три немца братья Кох, имевшие дом на Московской улице (теперь дом Немировского. Зачеркнуто кем-то из читавший книгу ранее. Вместо Немировского написано Оленева. Мое. Прим.), один серебряник, другой - ружейный мастер и третий - часовщик. Итальянец Кайро из Милана, сын которого носил фамилию Каиров, открыл в Саратве первую лавку курительного и нюхательного табаку».
«Немцы, другие иностранцы и пришлые люди в Саратове»
Статья опубликована в сборнике «Саратовский край. Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый» (Саратов, паровая скоропечатня Губернского правления, 1893. Издание саратовского Общества вспомощестования нуждающимся литераторам)
«Когда Императрица Екатерина II манифестом 1763 г. пригласила иностранцев «праздношатающихся» переселиться в Россию «для заселения и обитания рода человеческого наивыгоднейших и полезнейших мест», - немцы в Германии, по случаю известной семилетней войны, находились в бедственном положении: постоянные войны и пожары до такой степени разорили жителей, что многие остались без крова и средств. Немцы поэтому согласились переселиться из Германии в Россию; кроме их, пожелали поселиться в России некоторые швейцарцы, шведы и французы.
Преимущественно то была голытьба, народ безнравственный, негодный, что впоследствии отразилось весьма печально на благосостоянии сословий. Вот что рассказывает о первой жизни иностранцев в России академик Фальк, гостивший в Саратове осенью 1769 и собравший сведения об иностранцах на месте. «Они были привезены на счет казны морем в С-Петербург, и потом не только отправлены на место их назначения на казенный счет, но и отведены еще были им селения, луга, леса и дан рабочий скот, необходимая утварь и провиант на несколько лет. Число колонистов с женами и детьми простиралось до 10 000 душ. <...> В Саратове находился попечительский комитет для колонистов. Оный имел у города 16 больших казарм, в которых жили они до построения деревень, и в коих жило ныне (в 1769 г.) 30 разорившихся семейств, кои в наказание за худое хозяйство принуждены были работать на кирпичных заводах. Здесь таким образом появились 104 деревни (колонии): 60 стоят на левом берегу Волги, от большого Иргиза до Еруслана, по берегу Волги и степным речкам Караману и Еруслану; прочие же все - на правом берегу, частью в стороне, при Медведице, Иловле и их речках.
Колонисты набраны из разных званий, из крестьян, ремесленников, купцов, фабрикантов, художников и даже ученых, некоторые с отличными способностями, но большая часть ленивых и шалунов. По плану все должны заниматься земледелием, но парикмахеры, цирульники, фабриканты и другие не радят об оном, а потому их земли не плодоносны. Многие колонисты суть хорошие сельские хозяева и живут богато, другие, принявшись за ремесла, также живут хорошо. В Саратове колонисты седельники, живописцы, резчики, золотых дел мастера, скульпторы, шляпники, ткачи, оружейники и проч. Французская колония (дома в которой каменные, а в прочих мазанки) до половины опустела, поелику жители ея разсеялись по губернии учить детей или присматривать за ними. Многие же совершенно разорились» («Полное собрание ученых путешествий по России, т. VI. Записки академика Фалька, стр. 112- 114).
«Не успели немцы как следует обжиться в Саратове, как на них послышались жалобы. Во 2 пунктах наказа, данного депутату г. Саратова Матвею Смирнову в Екатерининскую комиссию для составления нового уложения в 1767 г., черносошные крестьяне жаловались, что «они претерпевают стеснения от поселенных в сих местах иностранных колонистов, которые, построив близ Саратова хутора, развели яблоновые сады на самых лучших местах и завладели городским пастбищем».
«Малочисленное немецкое общество в первые годы жительства своего в Саратове не могло иметь ни церквей, ни священников, но для богослужения был построен молитвенный дом на отведенном для лютеран и католиков месте (теперь дворовые места Очкина и католической церкви). <...> Несмотря на религиозную рознь, лютеране и католики молились вместе: чужая сторона сплотила вероисповедания, доселе враждебные».
В 1796 году в Саратове проживали, пишет Духовников, только 137 немцев (77 мужчин, 60 женщин), из которых большинство были лютеране. Строительство лютеранской церкви была начато в 1790 году, а закончено в 1793-м - на Никольской улице. В 1879 году церковь будет перестроена по проекту К.В.Тидена. Католикам удалось свою первую деревянную церковь построить только в 1805 году.
«Немцы сначала жили «на горах», между церквями Преображения и Духосошествия, которой тогда еще не было; там же были и въезжие (постоялые) дворы для колонистов, приезжающих в Саратов по своим надобностям. Несколько немецких семейств и до сих пор там живут. Потом для немцев отведены были места там, где теперь первый квартал Немецкой улицы между Никольской и Александровской. Согласно распоряжению правительства, которое при постройке домов рекомендовало поощрять «брать места сколько можно обширнее и не менее 11 сажень на улицу, чтобы не был стеснен воздух и безопасно было на случай пожара, а также заводить хоть маленькие сады около домов», каждому немецкому семейству отрезано было земли до 15 сажень ширины, т.е. по улице, и 40 сажень длины, т.е. во дворе; при каждом доме немцы завели сады, которые существуют и теперь.
Новый поселок, как находившийся вдали от города, назывался долгое время Немецкой слободой».
«Кроме Немецкой улицы, колонисты жили и в других частях города, между прочим и на Московской улице, между Михаило-Архангельскою площадью и Верхним базаром. Там в 1800 г. колонист Штаф, предок А.К., купил у саратовского мещанина Плотникова дом, в котором устроил въезжий двор для колонистов; в том же квартале жил колонист Кейзер, Немец Линдегрен, переселившийся из Воронежа, открыл на Московской ул. в доме Акимова, в 1807 г. первую частную аптеку в Саратове».
II
«Контора иностранных поселенцев выдвигала колонистов на служебном поприще, почему некоторые из тщеславия и самолюбия добивались поступать в нее. Одним из таких типических представителей был Греф. Он получил музыкальное образование за границею, куда был послан на счет жителей какой-то колонии, с тем, чтобы прослужить за это известное число лет органистом церкви. Из колонии он перешел органистом в саратовскую лютеранскую церковь. В Саратове он стал давать уроки музыки на фортепиано детям стряпчего Ступина и Пыпиных, между прочим, Елизавете Николаевне, вышедшей замуж за Терсинского, который был впоследствии контролером св. Синода. Греф, будучи около 25 лет, стал подготавляться в университет: его тянула туда не наука, а диплом, который давал возможность приобрести видное положение в свете. Поступивши в казанский университет, он принужден был чрез год выйти из него по причине душевной болезни; но все-таки он окончил в университете курс. Хотя по окончании курса он и занял должность чиновника в саратовской конторе иностранных поселенцев, чего так страстно добивался, но, подобно другим, он мечтал о Петербурге, чтобы оттуда повелевать и управлять саратовскою конторою иностранных поселенцев и саратовскими колониями. Особенно возмущало его ничтожное жалованье, получаемом им за труды: когда он давал уроки музыки в Саратове, то получал более 1000 р., в конторе же он более работал, и то только за 300 р. Это заставляло его призадумываться. Неудовлетворенное тщеславие довело его до нервного расстройства и до сумашествия. Поимка фальшивых монетчиков в колонии Панцыровке, которые посажены в острог, так подействовало на него, что он, явясь в присутствие, объявил себя фальшивым монетчиком. По освидетельствовании во врачебной управе он признан сумашедшим и отправлен в дом умалишенных, где и умер в буйном помешательства.
Клаус, автор книги «Наши колонии», сын органиста, по окончании курса в саратовской гимназии, поступил в саратовскую контору иностранных поселенцев, откуда был переведен в Петербург, где дослужился до генеральского чина».
III
«Война 1812 г. увеличила число пришлых и иностранцев в Саратове.
<...>
Вместе с высылкой в Саратов пленных французов, в Саратове в 1812 г. появилась на жителях болезнь, так как большая часть пленных были больные и умирали. Так, в селе Синодском, Вольского уезда, состоявшем по последней ревизии из 401 души мужского пола и 441 женского пола, вскоре после прихода пленных началась, по донесению старосты этого села, болезнь, от которой с декабря 1812 г. по 9 января 1813 г. умерло 11 человек, выздоровело 41, еще слабых 21 «и ныне больных 13». По свидетельству доктора Кербера, болезнь была простудная горячка с желчью.
1812 г. 18 ноября в дневнике Скопина читаем: «В Саратов еще прислали пленных французов. Жалостное их состояние! Не обуты и не одеты. Гибнут чрезвычайно» (стр. 445).
<...>
Пользуясь любезностью француза Савена, я воспроизвожу его рассказ, относящийся ко времени войны с французами в 1812 г.
Француз Савен был пленен при переправе французской армии через речку Березину. Он переправлялся на понтоне №3; под ним была убита лошадь; понтон потонул, и Савен кое-как достиг до берега, где и был взят в плен. Мороз во время отступления армии был жестокий - около 30 градусов, отчего у Савена обмерзли ноги. Положение пленных французской армии было ужасное: куда их ни пригоняли казаки, везде дома были заняты пленными и негде было согреться. Пленных, как баранов, загоняли на ночлег в какой-нибудь большой сарай и запирали там. Хотя на содержание их отпускалось, но офицер, провожавший партию, пропивал деньги и не давал пленным есть, или бросал им в сарай черствый хлеб, купленный у мужиков. Обращались с пленными дерзко и грубо и провожатые солдаты, и крестьяне. От голода и холода много пленных умерло дорогою.
Скопин несколько яснее выставляет отношение русских к пленным: «Воины Наполеона, говорит он в Дневнике под 1812 г., берутся в плен и, по непривычке к климату, умирают сотнями. К сему их губит и ожесточение русских, кои при перегоне их из одной губернии в другую не пускают их даже обогреться в избах, и загоняют в овчарни, где они и умирают по 20 и более человек» (стр. 458).
Бедственное положение пленных увеличивалось и от незнания ими русского языка, и от неумения объясняться с русскими. С какой радостью пленные встречали русских, знавших французский язык! Не вынося морозов и не имея ни пищи, ни теплой одежды, пленные просили русских, как милости, взять их к себе на услужение и даже закабалить, чем оставить идти дальше.
По словам старожилов, помещик села Аблязовки, Кузнецкого уезда, оставил у себя много пленных из одной партии, и по их просьбе, построив им домики, закрепостил их к себе.
Савену, как капитану и притом с отмороженными ногами, оказано предпочтение: его вместе с другими посадили в сани и накрыли сеном. Так в сене он доехал до Саратова. <...> В Саратове Савена положили в Александровскую больницу, в которой он пролежал 13 месяцев, терпя большие лишения. Саратовский губернатор А.Д.Панчулидзев, этот симпатичный и гуманный человек, оказал большую услугу Савену: он пригласил его учить его детей французскому языку и рисованию. Оставшись в Саратове, Савен в продолжение нескольких десятков лет был учителем и воспитателем в аристократических домах Саратова; многие его ученики и до сих пор здравствуют, равно и он сам, несмотря на преклонные его годы - более 120 лет.
<...>
Сначала саратовцы, а равно и пленные других национальностей, враждебно отнеслись к пленным французам. «Привезли в Саратов, говорит Скопин - плохой наблюдатель и еще менее рассказчик, - в своем Дневнике под 28 октября 1813 г., пленных из Могилева штаб и обер-офицеров до 60 человек. Они взяты еще прошлого года. Странно, что все ныне гнушаются французов. Часть из сих офицеров были баварцы и ганноверцы. Обои сии просили их отделить от французов, «ибо де они канальи».
<...>
Но подобные отношения, особенно привилегированного класса саратовского общества, к военнопленным продолжались не долго, симпатии ко всему иностранному и в частности к французам были слишком велики в русском обществе; кроме того французский язык тогда составлял основу образования юношества. Отчасти это обстоятельство, отчасти сожаление к пленным были причиною того, что старались облегчить их участь и приглашали их даже к себе на житье.
Французы, особенное красивые, обладавшие хорошим манерами, приняты были в домах помещиков, как хорошие гости. Барышни влюблялись в них и выходили даже замуж. Указывают на француза Риго, который женился на Ахлебениной, богатой помещице, владевшей имениями в Саратовской и Тамбовской губерниях. Дочь от этого брака, Екатерина Петровна, вышла замуж за капельмейстера Новикова, который иногда играл в театре любимые им роли. Дети их все актеры.
Одна барыня приютила у себя пленных офицеров и ввела их в свое общество, желая похвастаться ими пред своими знакомыми, но так как у пленных и одежда и обувь износились, то барыня сшила им за свой счет платье и обувь. Но изумление и разочарование ея французами было полное, когда они, явясь в новых костюмах, держали себя неприлично, имели грубые манеры и говорили все на необщепринятом французском языке. Оказалось, все они были провинциальные французские крестьяне.
Несмотря на плохой жаргон таких французов, саратовские помещики держали их у себя или в качестве учителей и воспитателей, или в качестве дядек. Даже в 1830 и 1840-х годах нынешнего столетия много подобных французов жило в домах помещиков. И.И.Введенский, тогда еще ученик саратовской семинарии, а впоследствии переводчик Диккенса, хорошо с детства владевший французским языком, осмеивал выговор таких учителей-французов, и они не только избегали встречи с ним, но даже убегали от него, опасаясь изобличения.
Но немногим пленным выпала такая счастливая доля: их было слишком много, чтобы можно было для всех найти работу в Саратове и других местах. Многие из пленных, вскоре по прибытии, для облегчения своей участи пожелали принять русское подданство, другие изъявляли желание поступить даже в русскую службу.
Саратовский губернатор, согласно положению комитета министров «распубликовал в 1813 году, не пожелает ли кто из Саратовской губернии взять к себе для работы пленных, знающих какое-либо мастерство, а равно и художников». На этот призыв откликнулись помещики и разобрали пленных».
«В Саратове пленных тоже заставляли работать. По словам А.И.Шахматова, роща Уфимцева и сад института, принадлежавшие тогда сарат. губернатору Панчулидзеву, насажены французскими пленными; многие овраги в Саратове засыпаны тоже ими.
В 1913 г. из всех военнопленных французской армии отправлены из Саратова немцы, а с июня 1814 г. «стали отправляться в свое отечество, по совам Скопина, и французы в великом множестве».
«Но много пленных всех национальностей, принявший русское подданство, остались в Саратовской губернии. Их приписали к государственным крестьянам, причем некоторые приняли русские фамилии; француз Восушард переделал свою фамилию чтением яю с конца: Драшусов».
«Остались военнопленные и в Саратове, где поселились во втором и третьем кварталах Немецкой слободы. Там жили колонисты ремесленники, занимавшиеся производство сарпинки. Склад жизни колонистов более подходил к жизни военнопленных, чем нравы саратовских купцов и мещан, придерживавшихся раскола и считавших всех иностранцев нехристями. За неимением места в Немецкой слободке, военнопленные разместились и в других частях города. Из военнопленных, оставшихся жить в Саратове, большоую известностью пользовались: а) учиталя Сикар и Савен, рассказами которого я пользуюсь для настоящего очерка, и б) ремесленники: столяр К.И.Вамсганц, Презендорф и И.А.Гаген (на Казаьеяй улице), сапожник Фром, три немца братья Кох, имевшие дом на Московской улице (теперь дом Немировского. Зачеркнуто кем-то из читавший книгу ранее. Вместо Немировского написано Оленева. Мое. Прим.), один серебряник, другой - ружейный мастер и третий - часовщик. Итальянец Кайро из Милана, сын которого носил фамилию Каиров, открыл в Саратве первую лавку курительного и нюхательного табаку».