(no subject)
Брет Истон Эллис
интервью: Кирилл Куталов
Ваши книги похожи на киносценарии - обилие диалогов, детальное описание помещений, внешности. Это сознательный стилистический прием, или вы пишете с рассчетом на будущую экранизацию?
На самом деле все зависит от персонажей и от главного героя. Я не могу сказать, что я сознательно пишу в кинематографическом стиле. Это происходит неосознанно. Я думаю, что каждый, кто испытал на себе влияние кино, вырос под влиянием кинематографа, пишет более-менее кинематографично. Для меня это даже странно, поскольку мои книги не очень похожи на кино, которое требует вполне определенных вещей - линейной истории, приятных персонажей, счастливого конца и так далее. Я имею в виду крупнобюджетное голливудское кино. Мои книги не очень-то вписываются в эту схему. Я работаю так, как мне представляется должен работать писатель. Иногда это выглядит кинематографично, но, например, книга, над которой я работаю сейчас - она не настолько кинематографична, наоборот, она очень, я бы сказал, внутренняя.
Иными словами, вы не выбираете, как должна быть написана книга - как роман или как сценарий.
Я не думаю, что сценарии, которые я пишу, когда работаю для кино, способны развиться в хорошую книгу. И наоборот, книги, которые я хотел бы написать, вряд ли могут быть успешно экранизированы. Для меня это совершенно разные виды творчества. Лучшие книги не обязательно становятся хорошими фильмами, а лучшие сценарии как правило похожи просто на очень плохой роман (смеется). Я разделяю два эти ремесла.
В “Американском психопате” ваши персонажи говорят о мужской моде и стиле примерно столько же, сколько герои классической литературы обсуждают нравственные и религиозные проблемы - и, похоже, придают этому такое же значение. Вы утверждаете, что стиль - это новая этика, и выбор марки, например, одежды, приобретает больший вес, чем может показаться?
Да, это правда, и я согласен с этим. Как так получилось, почему это так - я не знаю. Мир рекламы пожрал нас всех. Он настолько всеобъемлющ, что давно уже стал нашей единственной системой координат. Я знаю, что в этом есть и моя вина тоже, и не только как писателя, но и как человека. Иногда я тоже сужу о мире по лейблам, это происходит, например, в разговорах с друзьями - мы вдруг начинаем говорить о брендах или вообще о вещах, или о рекламе. Это уже настолько глубоко засело в нашей культуре, что составляет основу повседневной жизни.
Что на вас надето сейчас?
На мне черная футболка, кажется, Calvin Klein и джинсовые шорты Nike.
Ваша осведомленность в вопросах моды наводит на мысль, что вы много времени уделяете изучению модных журналов. Это обязательная часть вашей работы? Что вы читаете?
Я действительно читал много модных журналов, особенно когда я работал над “Американским психопатом”. Кроме этого, когда я писал “Гламораму”, я много времени проводил в модной тусовке, но эти времена позади. На самом деле, я никогда особенно не интересовался модой и мужской модой в особенности, я вообще довольно просто одеваюсь. У меня есть пара костюмов, но в основном моя одежда - это джинсы и футболки. Мне не интересна мужская мода. Мне, наверное, не стоит так отвечать журналу GQ (смеется), но это правда. Когда я писал “Американского психопата”, мужская мода была очень строгой - все носили костюмы и галстуки, но эти времена прошли. Мне кажется, с тех пор мода очень изменилась, гораздо больше людей носят casual, и это стало гораздо более приемлемо. Лично я надеваю галстук не чаще раза в год, а в начале девяностых носил его постоянно.
“Американский психопат”, и “Гламорама” написаны от первого лица - часто создается ощущение, что автор и герой сливаются. И если это так, то как быть с оборотной стороной ваших персонажей, например, с маньяком Патриком Бейтменом? Насколько он - ваше alter ego?
Конечно, отрицательные персонажи не берутся ниоткуда - это я их создаю, они - часть меня. И мое критическое отношение к Патрику Бейтмену или Виктору Варду - это в том числе и критическое отношение ко мне самому. Я не думаю, что можно написать роман вроде “Американского психопата” или “Гламорамы”, не идентифицируя себя с повествователем (главным героем), или по меньшей мере не стараясь как можно глубже проникнуть в этот образ, в этот психоз или невроз, словом, во все их проблемы. Я бы сказал, что из всех моих романов “Американский психопат” наиболее автобиографичен. Это не значит, что я убиваю проституток, или что я какой-то псих, но когда я писал этот роман, меня одолевали очень мрачные и депрессивные мысли, мне не нравилось все, что я видел, и я думаю, все это нашло свое отражение в книге. Но так обычно и происходит - по любой книге можно сказать, что происходит в данный момент с автором.
Как по-вашему, может ли литература и особенно кино в современном мире служить своего рода каналом для отвода агрессивных импульсов общества? Я имею в виду следующее: не будучи в состоянии позволить себе в обычной жизни, комфортной и стабильной, проявлений своих темных инстинктов, человек идет в кино, смотрит садистское порно или фильм ужасов, и в некотором смысле очищается, если не излечивается. Вы оставляете за своими текстами возможность такого воздействия?
Если развивать вашу мысль, то можно сказать, что книги или фильмы определенного рода наоборот должны заставлять людей выходить на улицы и убивать. Я в это не верю. Не думаю, что художественные артефакты - кино, литература, рэп или хип-хоп или что бы то ни было еще могут побуждать людей к насилию. Мне кажется, что импульсы к этому в обществе совершенно другие. Я так же не думаю, что литература или кино могут снимать напряжение так, как вы говорите, я вообще не уверен, что между насилием и искусством есть какая-то связь.
Зато общество так или иначе на “художественные артефакты” реагирует, по крайней мере, в Европе. Ощущаете ли вы какое бы то ни было цензурное или политическое давление? Часто ли вам говорят, что вы “слишком далеко зашли”, и что вы на это отвечаете? Что для вас значит слово “политкорректность”?
Я думаю, что политкорректность закончилась, по крайней мере, в это стране. Новое поколение вообще не знает, что это такое. Я начинал писать в эпоху, когда велись настоящие войны, причиной которых была попытка загнать искусство в рамки политкорректности, и “Американский психопат” был опубликован в самый разгар этих войн. Я бы не сказал, что в это время была какая-то особая цензура, в США нет понятия “цензура”, но многое - книги, музыка, особенно рэп, фильмы - вытеснялись на обочину. Делалось все возможное, чтобы результаты творчества такого рода были недоступны широкой публике. Но поколение сменилось и теперь уже так не происходит. То же самое и с понятием “слишком далеко зайти”. Я не знаю, что это такое. Я пишу художественную литературу, фикшн, романы, и все, что происходит внутри обложки этих романов, все придумано. И я, если честно, не понимаю, как люди могут так бурно реагировать на книги, как будто в них проливается настоящая кровь. Наверное, у этих людей очень мало проблем в реальной жизни, если они могут прочитать книгу и так сильно по ее поводу расстроиться.
Ну а как же Мишель Уэльбек, который даже из Франции сбежал и спрятался от журналистов после того, как против него выдвинули обвинения в национализме?
Я знаю Мишеля и нахожу это смешным. Он спокойно может жить во Франции, ему просто не хочется там жить. Он явно себя переоценивает. Вы хотите сказать, что его кто-то застрелит, если он выйдет на улицу в Париже? Это смешно. Я люблю его книги, я считаю “Элементарные частицы” лучшей книгой, написанной в Европе за последние семь - десять лет, но мне кажется, он слишком круто поступает, прячась в Ирландии от неких мифических охотников за его головой. Он может спокойно вернуться во Францию.
Я бы хотел поговорить с вами о терроризме. Виктор Вард из “Гламорамы” не устает восхищаться красотой террористов - бывших моделей. Современные террористы, похоже, взяли ваш рецепт на вооружение - они используют медиа, делают заявления для прессы, появляются в музыкальных клипах. “Гламорама” написана до разрушения WTC. Вы ощущаете себя человеком, который предсказал появление новой мутации терроризма - медиа-терроризма?
Нет, совершенно не ощущаю. Видите ли, когда я собирал материал для “Гламорамы” и читал массу литературы о терроризме - романы, документальные книги, газеты - я даже подумать не мог ни о чем настолько ужасающем, как 11 сентября, мое воображение не простиралось так далеко. Я бы просто не смог предсказать что-то подобное. С другой стороны, все сейчас используют масс-медиа и интернет, да и видео свое записать тоже особого труда не составляет - это естественное следствие технологического прогресса.
Хорошо, я поставлю вопрос по-другому. Что вы чувствовали 11 сентября?
У меня в тот год было ужасное лето. Худшее лето за всю мою жизнь. У меня были серьезные проблемы со здоровьем, я вообще не мог спать, у меня было ощущение, что за мной кто-то охотится и так далее. 10 сентября пришли результаты томограммы мозга, которые подтвердили, что со мной все в порядке, и я впервые за год, наверное, смог нормально заснуть и выспаться. А утром одиннадцатого, после моего последнего визита к врачу, первый самолет врезался в WTC. В этом, конечно, была некая мрачная ирония, потому что все мои проблемы как-то сразу потускнели на фоне этой трагедии. На самом деле, я предпочитаю не говорить о своих чувствах относительно 11 сентября, потому что мои чувства совершенно ничего не значат по сравнению с тем, что случилось. Многие мои друзья, писатели и журналисты, довольно много говорили и писали о том, что они испытывали в тот день - мне это совсем не по душе. Я даже не знаю, что по этому поводу можно сказать. После 11 сентября изменилось все. Это звучит как банальность, но по другому не скажешь.
Не думаете ли вы, что недавние взрывы в Мадриде, как и 11 сентября - своего рода отрепетированный сценарий, скопированный с какого-нибудь голливудского фильма?
Да, конечно. Самый грандиозный голливудский фильм - это и есть 11 сентября. По напряженности, по прописанности сценария. В каком-то извращенном смысле это и есть голливудский фильм. Интересно также, как подобные события представлены, скажем, в новостях - это буквально роман, литературный текст: теракт, скорбь, комментарии, расследование. Похоже на то, как устроен роман: завязка, развития действия, кульминация, развязка… Точно то же происходит и с войной: войну показывают как телесериал: солдаты становятся звездами, Джессика Ланж становится героем войны… Это все выглядит невероятно фальшиво и надумано, создается впечатление, что за всем за этим стоит какой-то режиссер. Был момент, когда люди смотрели телевизор и спрашивали: итак, кого мы будем бомбить сегодня? У некоторых каналов даже музыка на заставках к материалам про войну была другая - более драматичная, другие хвалились тем, что они лучше снимают в пустыне, и все это походило на какое-то реалити-шоу. Было очень грустно на это смотреть.
В “Гламораме” в сцене с взрывом в отеле по руинам проходят знаменитости - мимо следов катастрофы и без малейших следов повреждений. Вы стали международной знаменитостью. Это дает вам ощущение бессмертия?
Определенно нет (смеется). Странно, что вы назвали меня международной знаменитостью - я себя так совсем не ощущаю. И особенно в сравнении со знаменитыми актерами, спортсменами или рок-звездами. Писатель не может быть очень знаменитым, независимо от того, насколько ты популярен или сколько книг ты продал. Писателя никто не знает. Когда я куда-нибудь иду, ко мне никто не подходит и не просит дать автограф. Быть писателем довольно прикольно - ты можешь быть известным, люди могут знать твое имя, но вместе с тем ты живешь инкогнито. Твое лицо не появляется на обложке журнала и у тебя есть пространство для личной жизни. Что же касается бессмертия, то его скорее дает уверенность в том, что книги не обращаются в прах, что люди всегда будут тебя читать. С другой стороны, каждый, у кого есть компьютер и тем более свой веб-сайт может чувствовать себя бессмертным, например, ведя онлайн-дневник. Хотя, конечно, может быть, если бы я не был Бретом Истоном Эллисом, я бы говорил совсем другие слова. Может быть, я бы чувствовал, что мне нужно сделать нечто, чтобы оставить свидетельство того, что я вообще был.
Может быть, в лицо вас знают действительно немногие, но ваше имя точно известно…
Да, что правда, то правда. Когда я называю свое имя, определенная реакция имеет место. Именно поэтому я предпочитаю называть себя вымышленным именем.
В ваших книгах есть один навязчивый мотив, идея-фикс - поверхность. Все действие происходит на поверхности - обложки модного журнала или телеэкрана - и даже когда вроде бы уходит вглубь, все равно остается на поверхности. Мир как огромная обложка. Заканчивается ли она где-нибудь? Другими словами, находите ли вы что-то настоящее в жизни - чему нет места на этой обложке? Сострадание при виде человеческой трагедии? Умиление при виде детей? Может быть, оргазм? Или все это лишь другие способы манипулирования сознанием?
Я думаю, что мои книги это и есть критика общества, которое пытается судить о мире поверхностно и не идти вглубь. Общества, в котором каждый зависит только от того, что он видит, непосредственно воспринимает и верит в то, что поверхность - это и есть истина. Я пытаюсь поколебать эту уверенность. Сейчас мы существуем в условиях тирании визуального образа, тирании имиджа. Визуальный образ определяет то, как мы живем, что мы считаем истиной, во что мы верим - все это находится на поверхности вещей. Проблема здесь в том, что поверхность часто бывает лжива. Она не имеет отношения к реальности. Чтобы пробиться к реальности нужно думать о том, что послужило причиной возникновения этих образов, как вообще возникла эта поверхность. И я бы не стал писать свои книги, если бы не верил, что поверхностью все не исчерпывается. Я могу сказать о себе, что чувствую свою вину за такое положение вещей, потому что довольно долгое время сам жил именно так, но за это время я многому научился. Главным образом - не верить в то, что мне показывают и во всем сомневаться. Я отдаю отчет в том, что в визуальный век весьма непросто устоять перед соблазном видимого образа и не поверить в то, что истина - за поверхностью, а не на ней. И это особенно важно сейчас, когда мы научились делать с визуальными образами все - мы можем их изменять, манипулировать с ними, использовать их по своему усмотрению. Я очень нервничаю, когда об этом думаю.
Вы можете предложить какой-нибудь способ противостоять этой тирании - я имею в виду, в обычной жизни, не уходя, скажем, в монастырь?
Может оказаться, что монастырь останется единственным выходом. Знаете, бывает сложно общаться с людьми, которые этого не чувствуют. Я знаю про себя, что стоит мне расслабиться, мной с легкостью можно будет манипулировать. Так и происходит. Телевизор, глянцевые журналы - нельзя забывать, что это только картинка, что реальность совсем другая. С другой стороны, иногда мне кажется, что кроме поверхности ничего не осталось, что это единственная реальность, которая у нас есть. Или, по крайней мере, что мы к этому идем.
Вы много смотрите телевизор?
Я много смотрел раньше - очень много. Сейчас я обычно работаю целыми днями. Иногда могу сделать перерыв, чтобы посмотреть какое-нибудь шоу, но как правило телевизор просто работает с выключенным звуком. Меня выводят из себя новости - чтобы успокоиться, я сажусь на информационную диету, три недели живу без новостей. Потом понемногу начинаю возвращаться к норме - читаю газеты, смотрю новости по телевизору… Мне это очень помогает - я стал гораздо менее нервным.
А интернетом много пользуетесь?
С интернетом то же самое, что и с телевизором - раньше я много сидел в интернете, но сейчас у меня мало времени, и я предпочитаю интернету чтение. Может быть, в будущем он будет занимать в моей жизни больше места.
Вы читали каких-нибудь современных российских писателей?
К сожалению, в Америке очень мало переводят европейских писателей, но я читал «Жизнь насекомых» Виктора Пелевина, и мне понравилось.
Мир ваших книг - это мужской мир. Полнота власти находится в руках мужчин, власти как финансовой, так и политической и сексуальной. Вы считаете, что разговоры об изменении баланса сил между мужчиной и женщиной в современном мире - только феминистская пропаганда?
Конечно пропаганда! (смеется) Мужчины по-прежнему все контролируют в этом мире, и то, что вы ставите вопрос так - тревожный сигнал. Я вообще не понимаю, почему мы об этом заговорили! Конечно, вы мне можете сказать, что на самом деле это женщины все контролируют, потому что они контролируют мужчин, но я не думаю, что это правда. Мужчина по-прежнему у руля хотя бы в силу своей генетической к тому предрасположенности, своей физиологии, своей грубости. Может быть, женщины умнее, и в каком-то смысле сферы влияния делятся поровну, я не знаю. Я вырос в неполной семье, отец покинул нас, когда я был ребенком и домом управляли мои две сестры и моя мать. Но даже несмотря на то, что я очень хорошо знаю, что такое сильная женщина, я всегда чувствовал влияние отца. Брутальное, грубое, но оно сохранялось даже после того, как он ушел из семьи! Я не исключаю, что именно этим обусловлен образ мужчины в моих книгах, и что все коренится в отношениях между моей матерью и моим отцом.
Вы работаете за компьютером или пишете от руки?
Я привык сперва писать рукой и только потом вносить все в компьютер. Когда я был студентом, я работал на пишущей машинке, а первый компьютер увидел в двадцать лет - я просто принадлежу другому поколению. Последнее время я больше времени провожу за клавиатурой, но тем не менее очень много пишу в свою записную книжку - наброски, детали, какие-то комментарии… Рукой писать удобнее - я могу, например, писать лежа на диване или сидя в машине в пробке, даже в кино, если фильм не очень интересный. Сам я никогда не думал, что буду проводить столько времени за компьютером, но сейчас так принято работать и от этого никуда не деться. Мне нравится ощущение, когда я пишу от руки, мне нравится это движение, мне нравится исписывать одну страницу за другой - для меня это очень органично и удобно. Но это объективно уходит в прошлое - сейчас гораздо более органично смотреть в экран, печатать, переставлять слова одним щелчком… Но по большому счету вряд ли это что-то меняет - не думаю, что работая за компьютером, я пишу лучше или хуже. У меня несколько компьютеров - здесь в Лос-Анджелесе у меня стоит на столе большой компьютер, еще у меня есть ноутбук…
А карманный компьютер у вас есть?
Нет, такого у меня нет. Да и вообще я не очень люблю портативные компьютеры и никогда не беру с собой ноутбук, когда путешествую или переезжаю.
Пьете ли вы кофе, когда работаете? Сколько литров выпиваете в день? Ваши герои курят - вы курите? Сколько сигарет в день? Вы предпочитаете работать на трезвую голову или вам нужны стимуляторы - кофе, алкоголь, мятные леденцы, может быть, еще что-нибудь?
Я вообще не могу писать под какими либо стимуляторами. Даже когда у меня похмелье, я не могу нормально работать. Насчет алкоголя, вы знаете, я встаю очень рано, и пить в такую рань - это плохая идея. Что же касается наркотиков, то свой первый роман, «Меньше чем ноль» я написал под спидом. Это был текст на 800 страницах без единого абзаца - это было совершенно невозможно читать.
Но тем не менее, «Меньше чем ноль» произвел грандиозный эффект…
Да - после того, как я в течение двух лет сокращал его и переписывал на трезвую голову. Мне нужно быть трезвым, чтобы писать, иметь абсолютно ясную голову. Особенно если я нахожусь в середине работы над романом. Я выпиваю утром пару чашек кофе, я пытаюсь как можно меньше курить. Это неплохо получается, потому что в доме, где я живу в Лос-Анджелесе я не могу курить - чтобы закурить мне нужно выходить на улицу. Вечером, когда работа закончена, я могу немного выпить.
Что вы обычно пьете?
Зависит от того, где я нахожусь. Я могу пить все, что угодно, но как правило пью вино. Возраст, знаете ли.
А музыку вы во время работы слушаете?
Раньше слушал, сейчас нет. А вообще я много музыки слушаю, даже очень много. Рок-н-ролл в основном.
У вас на столе стоит ваша фотография?
У меня на столе нет ни одной фотографии. На нем лежат только газеты, журналы, книги, счета и черновики, но никаких фотографий. Я не хочу никого видеть, когда работаю.
Книги, которые вы читаете во время работы над новым романом должны обязательно соотноситься с вашей работой или у вас остается время на чтение для удовольствия?
Я всегда читаю для удовольствия. Если мне не хватает времени, я лучше пораньше встану или попозже лягу, но время чтобы почитать найду. Для меня чтение и есть самое большое удовольствие. Выбор книг не обязательно сказывается на том, что и как я пишу. Знаете, некоторые писатели бросают читать на время работы над романом. Я с этим не согласен. Мне кажется, если ты читаешь хороший роман во время работы, он тебя вдохновляет, если ты читаешь плохой роман - он тебя тоже вдохновляет, потому что ты чувствуешь, что можешь написать лучше. Беспроигрышная ситуация.
Можно ли узнать, о чем ваш новый роман?
Он обо мне. Это очень автобиографичная история о Брете Эллисе.
Объявление
Завел новый блог на blogspot.com, трансляцию через rss можно получать тут.
интервью: Кирилл Куталов
Ваши книги похожи на киносценарии - обилие диалогов, детальное описание помещений, внешности. Это сознательный стилистический прием, или вы пишете с рассчетом на будущую экранизацию?
На самом деле все зависит от персонажей и от главного героя. Я не могу сказать, что я сознательно пишу в кинематографическом стиле. Это происходит неосознанно. Я думаю, что каждый, кто испытал на себе влияние кино, вырос под влиянием кинематографа, пишет более-менее кинематографично. Для меня это даже странно, поскольку мои книги не очень похожи на кино, которое требует вполне определенных вещей - линейной истории, приятных персонажей, счастливого конца и так далее. Я имею в виду крупнобюджетное голливудское кино. Мои книги не очень-то вписываются в эту схему. Я работаю так, как мне представляется должен работать писатель. Иногда это выглядит кинематографично, но, например, книга, над которой я работаю сейчас - она не настолько кинематографична, наоборот, она очень, я бы сказал, внутренняя.
Иными словами, вы не выбираете, как должна быть написана книга - как роман или как сценарий.
Я не думаю, что сценарии, которые я пишу, когда работаю для кино, способны развиться в хорошую книгу. И наоборот, книги, которые я хотел бы написать, вряд ли могут быть успешно экранизированы. Для меня это совершенно разные виды творчества. Лучшие книги не обязательно становятся хорошими фильмами, а лучшие сценарии как правило похожи просто на очень плохой роман (смеется). Я разделяю два эти ремесла.
В “Американском психопате” ваши персонажи говорят о мужской моде и стиле примерно столько же, сколько герои классической литературы обсуждают нравственные и религиозные проблемы - и, похоже, придают этому такое же значение. Вы утверждаете, что стиль - это новая этика, и выбор марки, например, одежды, приобретает больший вес, чем может показаться?
Да, это правда, и я согласен с этим. Как так получилось, почему это так - я не знаю. Мир рекламы пожрал нас всех. Он настолько всеобъемлющ, что давно уже стал нашей единственной системой координат. Я знаю, что в этом есть и моя вина тоже, и не только как писателя, но и как человека. Иногда я тоже сужу о мире по лейблам, это происходит, например, в разговорах с друзьями - мы вдруг начинаем говорить о брендах или вообще о вещах, или о рекламе. Это уже настолько глубоко засело в нашей культуре, что составляет основу повседневной жизни.
Что на вас надето сейчас?
На мне черная футболка, кажется, Calvin Klein и джинсовые шорты Nike.
Ваша осведомленность в вопросах моды наводит на мысль, что вы много времени уделяете изучению модных журналов. Это обязательная часть вашей работы? Что вы читаете?
Я действительно читал много модных журналов, особенно когда я работал над “Американским психопатом”. Кроме этого, когда я писал “Гламораму”, я много времени проводил в модной тусовке, но эти времена позади. На самом деле, я никогда особенно не интересовался модой и мужской модой в особенности, я вообще довольно просто одеваюсь. У меня есть пара костюмов, но в основном моя одежда - это джинсы и футболки. Мне не интересна мужская мода. Мне, наверное, не стоит так отвечать журналу GQ (смеется), но это правда. Когда я писал “Американского психопата”, мужская мода была очень строгой - все носили костюмы и галстуки, но эти времена прошли. Мне кажется, с тех пор мода очень изменилась, гораздо больше людей носят casual, и это стало гораздо более приемлемо. Лично я надеваю галстук не чаще раза в год, а в начале девяностых носил его постоянно.
“Американский психопат”, и “Гламорама” написаны от первого лица - часто создается ощущение, что автор и герой сливаются. И если это так, то как быть с оборотной стороной ваших персонажей, например, с маньяком Патриком Бейтменом? Насколько он - ваше alter ego?
Конечно, отрицательные персонажи не берутся ниоткуда - это я их создаю, они - часть меня. И мое критическое отношение к Патрику Бейтмену или Виктору Варду - это в том числе и критическое отношение ко мне самому. Я не думаю, что можно написать роман вроде “Американского психопата” или “Гламорамы”, не идентифицируя себя с повествователем (главным героем), или по меньшей мере не стараясь как можно глубже проникнуть в этот образ, в этот психоз или невроз, словом, во все их проблемы. Я бы сказал, что из всех моих романов “Американский психопат” наиболее автобиографичен. Это не значит, что я убиваю проституток, или что я какой-то псих, но когда я писал этот роман, меня одолевали очень мрачные и депрессивные мысли, мне не нравилось все, что я видел, и я думаю, все это нашло свое отражение в книге. Но так обычно и происходит - по любой книге можно сказать, что происходит в данный момент с автором.
Как по-вашему, может ли литература и особенно кино в современном мире служить своего рода каналом для отвода агрессивных импульсов общества? Я имею в виду следующее: не будучи в состоянии позволить себе в обычной жизни, комфортной и стабильной, проявлений своих темных инстинктов, человек идет в кино, смотрит садистское порно или фильм ужасов, и в некотором смысле очищается, если не излечивается. Вы оставляете за своими текстами возможность такого воздействия?
Если развивать вашу мысль, то можно сказать, что книги или фильмы определенного рода наоборот должны заставлять людей выходить на улицы и убивать. Я в это не верю. Не думаю, что художественные артефакты - кино, литература, рэп или хип-хоп или что бы то ни было еще могут побуждать людей к насилию. Мне кажется, что импульсы к этому в обществе совершенно другие. Я так же не думаю, что литература или кино могут снимать напряжение так, как вы говорите, я вообще не уверен, что между насилием и искусством есть какая-то связь.
Зато общество так или иначе на “художественные артефакты” реагирует, по крайней мере, в Европе. Ощущаете ли вы какое бы то ни было цензурное или политическое давление? Часто ли вам говорят, что вы “слишком далеко зашли”, и что вы на это отвечаете? Что для вас значит слово “политкорректность”?
Я думаю, что политкорректность закончилась, по крайней мере, в это стране. Новое поколение вообще не знает, что это такое. Я начинал писать в эпоху, когда велись настоящие войны, причиной которых была попытка загнать искусство в рамки политкорректности, и “Американский психопат” был опубликован в самый разгар этих войн. Я бы не сказал, что в это время была какая-то особая цензура, в США нет понятия “цензура”, но многое - книги, музыка, особенно рэп, фильмы - вытеснялись на обочину. Делалось все возможное, чтобы результаты творчества такого рода были недоступны широкой публике. Но поколение сменилось и теперь уже так не происходит. То же самое и с понятием “слишком далеко зайти”. Я не знаю, что это такое. Я пишу художественную литературу, фикшн, романы, и все, что происходит внутри обложки этих романов, все придумано. И я, если честно, не понимаю, как люди могут так бурно реагировать на книги, как будто в них проливается настоящая кровь. Наверное, у этих людей очень мало проблем в реальной жизни, если они могут прочитать книгу и так сильно по ее поводу расстроиться.
Ну а как же Мишель Уэльбек, который даже из Франции сбежал и спрятался от журналистов после того, как против него выдвинули обвинения в национализме?
Я знаю Мишеля и нахожу это смешным. Он спокойно может жить во Франции, ему просто не хочется там жить. Он явно себя переоценивает. Вы хотите сказать, что его кто-то застрелит, если он выйдет на улицу в Париже? Это смешно. Я люблю его книги, я считаю “Элементарные частицы” лучшей книгой, написанной в Европе за последние семь - десять лет, но мне кажется, он слишком круто поступает, прячась в Ирландии от неких мифических охотников за его головой. Он может спокойно вернуться во Францию.
Я бы хотел поговорить с вами о терроризме. Виктор Вард из “Гламорамы” не устает восхищаться красотой террористов - бывших моделей. Современные террористы, похоже, взяли ваш рецепт на вооружение - они используют медиа, делают заявления для прессы, появляются в музыкальных клипах. “Гламорама” написана до разрушения WTC. Вы ощущаете себя человеком, который предсказал появление новой мутации терроризма - медиа-терроризма?
Нет, совершенно не ощущаю. Видите ли, когда я собирал материал для “Гламорамы” и читал массу литературы о терроризме - романы, документальные книги, газеты - я даже подумать не мог ни о чем настолько ужасающем, как 11 сентября, мое воображение не простиралось так далеко. Я бы просто не смог предсказать что-то подобное. С другой стороны, все сейчас используют масс-медиа и интернет, да и видео свое записать тоже особого труда не составляет - это естественное следствие технологического прогресса.
Хорошо, я поставлю вопрос по-другому. Что вы чувствовали 11 сентября?
У меня в тот год было ужасное лето. Худшее лето за всю мою жизнь. У меня были серьезные проблемы со здоровьем, я вообще не мог спать, у меня было ощущение, что за мной кто-то охотится и так далее. 10 сентября пришли результаты томограммы мозга, которые подтвердили, что со мной все в порядке, и я впервые за год, наверное, смог нормально заснуть и выспаться. А утром одиннадцатого, после моего последнего визита к врачу, первый самолет врезался в WTC. В этом, конечно, была некая мрачная ирония, потому что все мои проблемы как-то сразу потускнели на фоне этой трагедии. На самом деле, я предпочитаю не говорить о своих чувствах относительно 11 сентября, потому что мои чувства совершенно ничего не значат по сравнению с тем, что случилось. Многие мои друзья, писатели и журналисты, довольно много говорили и писали о том, что они испытывали в тот день - мне это совсем не по душе. Я даже не знаю, что по этому поводу можно сказать. После 11 сентября изменилось все. Это звучит как банальность, но по другому не скажешь.
Не думаете ли вы, что недавние взрывы в Мадриде, как и 11 сентября - своего рода отрепетированный сценарий, скопированный с какого-нибудь голливудского фильма?
Да, конечно. Самый грандиозный голливудский фильм - это и есть 11 сентября. По напряженности, по прописанности сценария. В каком-то извращенном смысле это и есть голливудский фильм. Интересно также, как подобные события представлены, скажем, в новостях - это буквально роман, литературный текст: теракт, скорбь, комментарии, расследование. Похоже на то, как устроен роман: завязка, развития действия, кульминация, развязка… Точно то же происходит и с войной: войну показывают как телесериал: солдаты становятся звездами, Джессика Ланж становится героем войны… Это все выглядит невероятно фальшиво и надумано, создается впечатление, что за всем за этим стоит какой-то режиссер. Был момент, когда люди смотрели телевизор и спрашивали: итак, кого мы будем бомбить сегодня? У некоторых каналов даже музыка на заставках к материалам про войну была другая - более драматичная, другие хвалились тем, что они лучше снимают в пустыне, и все это походило на какое-то реалити-шоу. Было очень грустно на это смотреть.
В “Гламораме” в сцене с взрывом в отеле по руинам проходят знаменитости - мимо следов катастрофы и без малейших следов повреждений. Вы стали международной знаменитостью. Это дает вам ощущение бессмертия?
Определенно нет (смеется). Странно, что вы назвали меня международной знаменитостью - я себя так совсем не ощущаю. И особенно в сравнении со знаменитыми актерами, спортсменами или рок-звездами. Писатель не может быть очень знаменитым, независимо от того, насколько ты популярен или сколько книг ты продал. Писателя никто не знает. Когда я куда-нибудь иду, ко мне никто не подходит и не просит дать автограф. Быть писателем довольно прикольно - ты можешь быть известным, люди могут знать твое имя, но вместе с тем ты живешь инкогнито. Твое лицо не появляется на обложке журнала и у тебя есть пространство для личной жизни. Что же касается бессмертия, то его скорее дает уверенность в том, что книги не обращаются в прах, что люди всегда будут тебя читать. С другой стороны, каждый, у кого есть компьютер и тем более свой веб-сайт может чувствовать себя бессмертным, например, ведя онлайн-дневник. Хотя, конечно, может быть, если бы я не был Бретом Истоном Эллисом, я бы говорил совсем другие слова. Может быть, я бы чувствовал, что мне нужно сделать нечто, чтобы оставить свидетельство того, что я вообще был.
Может быть, в лицо вас знают действительно немногие, но ваше имя точно известно…
Да, что правда, то правда. Когда я называю свое имя, определенная реакция имеет место. Именно поэтому я предпочитаю называть себя вымышленным именем.
В ваших книгах есть один навязчивый мотив, идея-фикс - поверхность. Все действие происходит на поверхности - обложки модного журнала или телеэкрана - и даже когда вроде бы уходит вглубь, все равно остается на поверхности. Мир как огромная обложка. Заканчивается ли она где-нибудь? Другими словами, находите ли вы что-то настоящее в жизни - чему нет места на этой обложке? Сострадание при виде человеческой трагедии? Умиление при виде детей? Может быть, оргазм? Или все это лишь другие способы манипулирования сознанием?
Я думаю, что мои книги это и есть критика общества, которое пытается судить о мире поверхностно и не идти вглубь. Общества, в котором каждый зависит только от того, что он видит, непосредственно воспринимает и верит в то, что поверхность - это и есть истина. Я пытаюсь поколебать эту уверенность. Сейчас мы существуем в условиях тирании визуального образа, тирании имиджа. Визуальный образ определяет то, как мы живем, что мы считаем истиной, во что мы верим - все это находится на поверхности вещей. Проблема здесь в том, что поверхность часто бывает лжива. Она не имеет отношения к реальности. Чтобы пробиться к реальности нужно думать о том, что послужило причиной возникновения этих образов, как вообще возникла эта поверхность. И я бы не стал писать свои книги, если бы не верил, что поверхностью все не исчерпывается. Я могу сказать о себе, что чувствую свою вину за такое положение вещей, потому что довольно долгое время сам жил именно так, но за это время я многому научился. Главным образом - не верить в то, что мне показывают и во всем сомневаться. Я отдаю отчет в том, что в визуальный век весьма непросто устоять перед соблазном видимого образа и не поверить в то, что истина - за поверхностью, а не на ней. И это особенно важно сейчас, когда мы научились делать с визуальными образами все - мы можем их изменять, манипулировать с ними, использовать их по своему усмотрению. Я очень нервничаю, когда об этом думаю.
Вы можете предложить какой-нибудь способ противостоять этой тирании - я имею в виду, в обычной жизни, не уходя, скажем, в монастырь?
Может оказаться, что монастырь останется единственным выходом. Знаете, бывает сложно общаться с людьми, которые этого не чувствуют. Я знаю про себя, что стоит мне расслабиться, мной с легкостью можно будет манипулировать. Так и происходит. Телевизор, глянцевые журналы - нельзя забывать, что это только картинка, что реальность совсем другая. С другой стороны, иногда мне кажется, что кроме поверхности ничего не осталось, что это единственная реальность, которая у нас есть. Или, по крайней мере, что мы к этому идем.
Вы много смотрите телевизор?
Я много смотрел раньше - очень много. Сейчас я обычно работаю целыми днями. Иногда могу сделать перерыв, чтобы посмотреть какое-нибудь шоу, но как правило телевизор просто работает с выключенным звуком. Меня выводят из себя новости - чтобы успокоиться, я сажусь на информационную диету, три недели живу без новостей. Потом понемногу начинаю возвращаться к норме - читаю газеты, смотрю новости по телевизору… Мне это очень помогает - я стал гораздо менее нервным.
А интернетом много пользуетесь?
С интернетом то же самое, что и с телевизором - раньше я много сидел в интернете, но сейчас у меня мало времени, и я предпочитаю интернету чтение. Может быть, в будущем он будет занимать в моей жизни больше места.
Вы читали каких-нибудь современных российских писателей?
К сожалению, в Америке очень мало переводят европейских писателей, но я читал «Жизнь насекомых» Виктора Пелевина, и мне понравилось.
Мир ваших книг - это мужской мир. Полнота власти находится в руках мужчин, власти как финансовой, так и политической и сексуальной. Вы считаете, что разговоры об изменении баланса сил между мужчиной и женщиной в современном мире - только феминистская пропаганда?
Конечно пропаганда! (смеется) Мужчины по-прежнему все контролируют в этом мире, и то, что вы ставите вопрос так - тревожный сигнал. Я вообще не понимаю, почему мы об этом заговорили! Конечно, вы мне можете сказать, что на самом деле это женщины все контролируют, потому что они контролируют мужчин, но я не думаю, что это правда. Мужчина по-прежнему у руля хотя бы в силу своей генетической к тому предрасположенности, своей физиологии, своей грубости. Может быть, женщины умнее, и в каком-то смысле сферы влияния делятся поровну, я не знаю. Я вырос в неполной семье, отец покинул нас, когда я был ребенком и домом управляли мои две сестры и моя мать. Но даже несмотря на то, что я очень хорошо знаю, что такое сильная женщина, я всегда чувствовал влияние отца. Брутальное, грубое, но оно сохранялось даже после того, как он ушел из семьи! Я не исключаю, что именно этим обусловлен образ мужчины в моих книгах, и что все коренится в отношениях между моей матерью и моим отцом.
Вы работаете за компьютером или пишете от руки?
Я привык сперва писать рукой и только потом вносить все в компьютер. Когда я был студентом, я работал на пишущей машинке, а первый компьютер увидел в двадцать лет - я просто принадлежу другому поколению. Последнее время я больше времени провожу за клавиатурой, но тем не менее очень много пишу в свою записную книжку - наброски, детали, какие-то комментарии… Рукой писать удобнее - я могу, например, писать лежа на диване или сидя в машине в пробке, даже в кино, если фильм не очень интересный. Сам я никогда не думал, что буду проводить столько времени за компьютером, но сейчас так принято работать и от этого никуда не деться. Мне нравится ощущение, когда я пишу от руки, мне нравится это движение, мне нравится исписывать одну страницу за другой - для меня это очень органично и удобно. Но это объективно уходит в прошлое - сейчас гораздо более органично смотреть в экран, печатать, переставлять слова одним щелчком… Но по большому счету вряд ли это что-то меняет - не думаю, что работая за компьютером, я пишу лучше или хуже. У меня несколько компьютеров - здесь в Лос-Анджелесе у меня стоит на столе большой компьютер, еще у меня есть ноутбук…
А карманный компьютер у вас есть?
Нет, такого у меня нет. Да и вообще я не очень люблю портативные компьютеры и никогда не беру с собой ноутбук, когда путешествую или переезжаю.
Пьете ли вы кофе, когда работаете? Сколько литров выпиваете в день? Ваши герои курят - вы курите? Сколько сигарет в день? Вы предпочитаете работать на трезвую голову или вам нужны стимуляторы - кофе, алкоголь, мятные леденцы, может быть, еще что-нибудь?
Я вообще не могу писать под какими либо стимуляторами. Даже когда у меня похмелье, я не могу нормально работать. Насчет алкоголя, вы знаете, я встаю очень рано, и пить в такую рань - это плохая идея. Что же касается наркотиков, то свой первый роман, «Меньше чем ноль» я написал под спидом. Это был текст на 800 страницах без единого абзаца - это было совершенно невозможно читать.
Но тем не менее, «Меньше чем ноль» произвел грандиозный эффект…
Да - после того, как я в течение двух лет сокращал его и переписывал на трезвую голову. Мне нужно быть трезвым, чтобы писать, иметь абсолютно ясную голову. Особенно если я нахожусь в середине работы над романом. Я выпиваю утром пару чашек кофе, я пытаюсь как можно меньше курить. Это неплохо получается, потому что в доме, где я живу в Лос-Анджелесе я не могу курить - чтобы закурить мне нужно выходить на улицу. Вечером, когда работа закончена, я могу немного выпить.
Что вы обычно пьете?
Зависит от того, где я нахожусь. Я могу пить все, что угодно, но как правило пью вино. Возраст, знаете ли.
А музыку вы во время работы слушаете?
Раньше слушал, сейчас нет. А вообще я много музыки слушаю, даже очень много. Рок-н-ролл в основном.
У вас на столе стоит ваша фотография?
У меня на столе нет ни одной фотографии. На нем лежат только газеты, журналы, книги, счета и черновики, но никаких фотографий. Я не хочу никого видеть, когда работаю.
Книги, которые вы читаете во время работы над новым романом должны обязательно соотноситься с вашей работой или у вас остается время на чтение для удовольствия?
Я всегда читаю для удовольствия. Если мне не хватает времени, я лучше пораньше встану или попозже лягу, но время чтобы почитать найду. Для меня чтение и есть самое большое удовольствие. Выбор книг не обязательно сказывается на том, что и как я пишу. Знаете, некоторые писатели бросают читать на время работы над романом. Я с этим не согласен. Мне кажется, если ты читаешь хороший роман во время работы, он тебя вдохновляет, если ты читаешь плохой роман - он тебя тоже вдохновляет, потому что ты чувствуешь, что можешь написать лучше. Беспроигрышная ситуация.
Можно ли узнать, о чем ваш новый роман?
Он обо мне. Это очень автобиографичная история о Брете Эллисе.
Объявление
Завел новый блог на blogspot.com, трансляцию через rss можно получать тут.