О ВОСПИТАНИИ ЭЛИТЫ
Интересная практика из времён поздней Римской империи (хотя, очень сильно подозреваю, что и непоздней тоже): вторая половина IV от Р.Х. - ещё чуть-чуть и - всё! - сушите вёсла, ибо приплыли. Итак, читаем и наслаждаемся (ну, или хватаемся за голову - suum cuique) [Хизер П. Падение Римской империи. - М.: Издательство АСТ, 2019. - с. 36 - 39]:
«… Основной принцип этой образовательной системы состоял в интенсивном изучении небольшого числа литературных текстов под руководством специалиста по языку и литературному толкованию - грамматика. Это занимало семь или более лет, начиная с восьмилетнего возраста. При этом сосредоточивались только на четырёх авторах: Вергилии, Цицероне, Саллюстии или Теренции. Затем ученик поступал к ритору, у которого он изучал большее число текстов, но методы в целом использовались те же самые. Тексты читались строчка за строчкой, и каждый языковой оборот обязательно выявлялся и обсуждался. Обычное школьное занятие состояло в описании события из повседневной жизни в стиле одного из избранных авторов (“Состязания на колеснице, как их мог бы изобразить Вергилий: начинай”). Важно отметить, что эти тексты считались составляющими канон “правильного” языка, и дети должны были усвоить оный, чтобы использовать как его лексику, так и сложный грамматический строй. Всё это должно было держать образованного латинянина в своего рода культурных тисках, предотвращая или, по крайней мере, серьёзно задерживая процесс естественных изменений в языке. К тому же это позволяло сразу же понять, кто перед тобой. Как только представитель римской элиты открывал рот, становилось очевидно, что он изучал “правильную” латынь. Это как если бы современная система преподавания сосредоточилась на изучении сочинений Шекспира с целью различать образованных людей от других по их способности говорить на языке Шекспира. Найденные в погибших во время извержения 79 г. Помпеях граффити позволяют понять, насколько элитный латинский IV в. отличался от народной речи, показывая, что повседневная латынь уже эволюционировала в сторону менее структурированного в грамматическом отношении романского наречия.
Квинтус Аурэлиус Симмакус (Quintus Aurelius Symmachus), как принято считать, прибывает после своей смерти на небо на руках гениев. Там его ожидают пять человек, возможно, предки. Бог Солнца наблюдает за происходящим из ближайшей части зодиака. Фрагмент диптиха из слоновой кости, датируемого 402 г. от Р.Х. Собственность Британского музея (The British Museum), временно выставленная в Чикагском институте искусств (Art Institute of Chicago), Чикаго, США.
Однако искусством говорить дело не ограничивалось. Симмах и его друзья заявляли, что, помимо языка этих текстов, постижение их содержания делает их людьми такого уровня, с которыми никто не может сравниться. Латинская грамматика, доказывали они, является инструментом для развития логически точного мышления. Если вы не умеете мастерски использовать времена и наклонения, то вы не можете точно высказать то, что думаете, или правильно выразить верное соотношение между вещами. Другими словами, грамматика была введением в формальную логику. Симмах и люди его круга воспринимали также излюбленные литературные тексты как своего рода свод данных о поведении человека - как хорошего, так и плохого, руководствуясь которыми каждый человек может усвоить, как можно поступать и как нельзя. На уровне обыденного сознания это означает, например: судьба Александра Великого учит тому, что не надо напиваться за обедом и бросать копья в лучших друзей. Однако можно извлечь уроки и более тонкого свойства, касающиеся гордости, стойкости, любви и так далее, а также их последствий: всё это иллюстрируется примерами судеб и поступков конкретных индивидов, становится достижимым высший уровень. То есть более глубоко - и здесь их суждения отражали дидактическую философию, впервые начавшую развиваться в классической Греции, - Симмах и люди его круга обосновывали тезис о том, что только размышления о судьбах многих известных людей с их хорошим или дурным поведением дают возможность человеку развить в полной мере интеллектуальную и эмоциональную стороны его “я” и достичь наилучшего из возможных состояния. Подлинные сострадание, любовь, ненависть и восхищение, разумеется, недоступны необразованным людям; просвещение и истинная человечность должны выковываться в кузницах латинских училищ. Как говорил Симмах о некоем Палладии: его “красноречие приводило в волнение слушателей-латинян по причине мастерства, с которым была построена его речь, богатства образов, глубины мыслей, блеска стиля. Я так считаю: ораторское дарование [Палладия] столь же достойно подражания, сколь и его нрав”. Но с точки зрения Симмаха и его товарищей, образованные римляне не только говорили на изысканном языке, но и обсуждали на нём предметы, недоступные пониманию людей непросвещённых.
С современной точки зрения, всё это очень малопривлекательно. Хотя грамматики старались использовать при необходимости свои тексты как материалы по истории, географии и другим предметам, курс обучения был очень однобок. Сосредоточенность на языке превращала латинские тексты в чисто формальное средство. В своих письмах Симмах имел склонность обращаться к любому адресату, как жаловалась королева Виктория на Гладстона, словно на официальном приеме: “Так что никто не должен обвинять меня в том, будто я прервал нашу переписку. Я скорее поспешу исполнить свои обязательства, нежели в долгом бездействии ожидать твоего ответа” (Symm. Epist. I. 1). Так начинается первое письмо сборника, написанное им отцу в 375 г. Подобный формализм в отношениях отца с сыном не рассматривался в IV в. как нечто неуместное. Действительно, древние стремились к тому, чтобы плодом полученного ими изысканного образования стала, прежде всего, искусная речь перед аудиторией. Симмах пользовался известностью у современников и хотел быть известным как “оратор” и имел обыкновение отсылать друзьям копии своих речей.
Не все римляне позднеантичной эпохи были до такой степени сосредоточены на образовании и его важности, как Симмах, но все соглашались с тем, что оно помогало человеку не только понять, в чем заключается добродетель, но и убедить окружающих в правильности своего мнения. Иными словами, это было то, что позволяло руководить остальными людьми…».
В общем, язык - наше всё. Хотя, конечно, доскональное изучение языка четырёхсотлетней давности и его активное использование в повседневной жизни смотрится тем более странным, чем больше пытаешься мысленно переложить речи нынешней политической элиты на изнасилованное Петрусом Магнусом великорусское наречие образца начала XVIII столетия…
«… Основной принцип этой образовательной системы состоял в интенсивном изучении небольшого числа литературных текстов под руководством специалиста по языку и литературному толкованию - грамматика. Это занимало семь или более лет, начиная с восьмилетнего возраста. При этом сосредоточивались только на четырёх авторах: Вергилии, Цицероне, Саллюстии или Теренции. Затем ученик поступал к ритору, у которого он изучал большее число текстов, но методы в целом использовались те же самые. Тексты читались строчка за строчкой, и каждый языковой оборот обязательно выявлялся и обсуждался. Обычное школьное занятие состояло в описании события из повседневной жизни в стиле одного из избранных авторов (“Состязания на колеснице, как их мог бы изобразить Вергилий: начинай”). Важно отметить, что эти тексты считались составляющими канон “правильного” языка, и дети должны были усвоить оный, чтобы использовать как его лексику, так и сложный грамматический строй. Всё это должно было держать образованного латинянина в своего рода культурных тисках, предотвращая или, по крайней мере, серьёзно задерживая процесс естественных изменений в языке. К тому же это позволяло сразу же понять, кто перед тобой. Как только представитель римской элиты открывал рот, становилось очевидно, что он изучал “правильную” латынь. Это как если бы современная система преподавания сосредоточилась на изучении сочинений Шекспира с целью различать образованных людей от других по их способности говорить на языке Шекспира. Найденные в погибших во время извержения 79 г. Помпеях граффити позволяют понять, насколько элитный латинский IV в. отличался от народной речи, показывая, что повседневная латынь уже эволюционировала в сторону менее структурированного в грамматическом отношении романского наречия.
Квинтус Аурэлиус Симмакус (Quintus Aurelius Symmachus), как принято считать, прибывает после своей смерти на небо на руках гениев. Там его ожидают пять человек, возможно, предки. Бог Солнца наблюдает за происходящим из ближайшей части зодиака. Фрагмент диптиха из слоновой кости, датируемого 402 г. от Р.Х. Собственность Британского музея (The British Museum), временно выставленная в Чикагском институте искусств (Art Institute of Chicago), Чикаго, США.
Однако искусством говорить дело не ограничивалось. Симмах и его друзья заявляли, что, помимо языка этих текстов, постижение их содержания делает их людьми такого уровня, с которыми никто не может сравниться. Латинская грамматика, доказывали они, является инструментом для развития логически точного мышления. Если вы не умеете мастерски использовать времена и наклонения, то вы не можете точно высказать то, что думаете, или правильно выразить верное соотношение между вещами. Другими словами, грамматика была введением в формальную логику. Симмах и люди его круга воспринимали также излюбленные литературные тексты как своего рода свод данных о поведении человека - как хорошего, так и плохого, руководствуясь которыми каждый человек может усвоить, как можно поступать и как нельзя. На уровне обыденного сознания это означает, например: судьба Александра Великого учит тому, что не надо напиваться за обедом и бросать копья в лучших друзей. Однако можно извлечь уроки и более тонкого свойства, касающиеся гордости, стойкости, любви и так далее, а также их последствий: всё это иллюстрируется примерами судеб и поступков конкретных индивидов, становится достижимым высший уровень. То есть более глубоко - и здесь их суждения отражали дидактическую философию, впервые начавшую развиваться в классической Греции, - Симмах и люди его круга обосновывали тезис о том, что только размышления о судьбах многих известных людей с их хорошим или дурным поведением дают возможность человеку развить в полной мере интеллектуальную и эмоциональную стороны его “я” и достичь наилучшего из возможных состояния. Подлинные сострадание, любовь, ненависть и восхищение, разумеется, недоступны необразованным людям; просвещение и истинная человечность должны выковываться в кузницах латинских училищ. Как говорил Симмах о некоем Палладии: его “красноречие приводило в волнение слушателей-латинян по причине мастерства, с которым была построена его речь, богатства образов, глубины мыслей, блеска стиля. Я так считаю: ораторское дарование [Палладия] столь же достойно подражания, сколь и его нрав”. Но с точки зрения Симмаха и его товарищей, образованные римляне не только говорили на изысканном языке, но и обсуждали на нём предметы, недоступные пониманию людей непросвещённых.
С современной точки зрения, всё это очень малопривлекательно. Хотя грамматики старались использовать при необходимости свои тексты как материалы по истории, географии и другим предметам, курс обучения был очень однобок. Сосредоточенность на языке превращала латинские тексты в чисто формальное средство. В своих письмах Симмах имел склонность обращаться к любому адресату, как жаловалась королева Виктория на Гладстона, словно на официальном приеме: “Так что никто не должен обвинять меня в том, будто я прервал нашу переписку. Я скорее поспешу исполнить свои обязательства, нежели в долгом бездействии ожидать твоего ответа” (Symm. Epist. I. 1). Так начинается первое письмо сборника, написанное им отцу в 375 г. Подобный формализм в отношениях отца с сыном не рассматривался в IV в. как нечто неуместное. Действительно, древние стремились к тому, чтобы плодом полученного ими изысканного образования стала, прежде всего, искусная речь перед аудиторией. Симмах пользовался известностью у современников и хотел быть известным как “оратор” и имел обыкновение отсылать друзьям копии своих речей.
Не все римляне позднеантичной эпохи были до такой степени сосредоточены на образовании и его важности, как Симмах, но все соглашались с тем, что оно помогало человеку не только понять, в чем заключается добродетель, но и убедить окружающих в правильности своего мнения. Иными словами, это было то, что позволяло руководить остальными людьми…».
В общем, язык - наше всё. Хотя, конечно, доскональное изучение языка четырёхсотлетней давности и его активное использование в повседневной жизни смотрится тем более странным, чем больше пытаешься мысленно переложить речи нынешней политической элиты на изнасилованное Петрусом Магнусом великорусское наречие образца начала XVIII столетия…