Гностические трансформации образа Прометея. Вторая часть.
Продолжая тему инверсии в прочтении Прометея, нужно понять, что значило его скульптурное изображение во дворе Министерства Пропаганды и Просвещения фашистской Германии. Была ли это просто одна из многочисленных статуй, которые наряду с другими античными образами не слишком сложно использовала пропагандистская машина 3 Рейха, или можно говорить о чем-то большем ? О необходимости вывернуть наизнанку эту, крайне важную для обоснования гуманизма, фигуру. Для того, чтобы выявить такие попытки и понять, насколько они пригодны для оформления «Черного Прометея» воспользуемся работой А.Ф. Лосева «Проблема символа и реалистическое искусство» и рассмотрим описанные в ней трактовки образа Прометея.
«Уже в 1773 году Гёте пишет свою неоконченную драму «Прометей» <...> где прославляется человеческое творчество с пантеистической трактовкой самого образа Прометея. Символика Прометея здесь восстанавливается со всей своей идеей бесконечности, но в духе тогдашнего индивидуализма, внутренняя сущность которого есть в данном случае пантеизм.»
Пантеистическая трактовка, каким-то образом представляет Прометея проявлением безначальной и бесконечной Природы, ее духом-посланцем, одним из обертонов которого, несомненно, является еще и дух Земли. То есть речь идет о хтонике, столь притягательной для оккультного фашизма по причинам метафизического характера, но не только поэтому. Ведь западная культура в значительной мере возжелала этой хтоники еще до прихода фашизма и сама упала ему в руки. Это было соединение «по зову сердца». Вот что об этом пишет С.Аверинцев в работе «Образ античности в западноевропейской культуре XX в»:
«Смутные глубины архаического мифа полюбили, еще не увидев, а только почуяв. <…> Мифологическую архаику искали в прошлом, потому что мечтали возродить ее в настоящем»
«На первом плане в этой незаконченной драме Гёте - не просто художественное творчество, но творчество Прометеем людей для их вечного пребывания в области всякого рода страстей и чувств, радости и страдания, переполняющих душу вплоть до желания умереть».
Это трактовка полноты жизни как дионисийского пира, океана хаоса и в итоге разбуженного танатического начала. То есть дар гетевского Прометея людям - бушующий огонь дионисийства, раскачивающий его радостями и страданиями и приводящий опустошенного этой раскачкой человека к «освобождению» через смерть.
Прометею Гёте здесь принадлежат слова, в точности описывающие опыт мистического ( в его типичном неоплатоническом гностическом варианте) слияния с Абсолютом:
«И все вокруг тебя сникает в ночь,
И в несказанном ощущенье ты
Весь мир объемлешь,-
Тот миг есть смерть».
Интересно также, что А. Лосев указывает на существование легко совместимых с пантеистическими, неоплатонических, трактовок Прометея :
« настоящую рефлективную интерпретацию мифа о Прометее мы можем найти только в <...> неоплатонизме <...> Только там мы и найдем разрешение вопроса о примирении Зевса и Прометея» (Лосев А. «Проблема символа и реалистическое искусство»)
Это указывает на то, что и в дальнейшем тема Прометея могла была востребована в понимании, полностью противоположном эсхиловскому, причем (что очень опасно) не менее глубоко осмысленном.
Еще одним свидетельством того, что Прометей в его эсхиловском виде положительного героя устраивал далеко не всех, является следующее: «Читая Горация и Проперция, мы должны сказать, что только в Риме раздалась глубочайшая критика подвига Прометея» (Лосев А. «Проблема символа и реалистическое искусство»)
Эта критика не носила характер мейнстрима, но она была вписана в римскую культуру просто по факту того, что эту критику оформили Гораций и Проперций. При этом понятно, что наследуя римскую идентичность, в западной культуре в соответствующее время нашлась возможность развить и этот взгляд на прометеизм.
Стоит упомянуть еще одно интересное высказывание А.Лосева:
«Платон упоминает о Прометее не раз, и если в «Горгии» (523 d ) говорится о даровании людям от Прометея забвения смерти...»
То есть, здесь говорится о том, что Платон рассматривал забвение смерти в качестве дара Прометея людям. В отличие от Эсхила, у которого в числе даров человеку упоминалась утеря провидческого дара.
Эсхиловский дар заслуживает отдельного размышления (оно уже написано, но в силу ограниченности размера сочинения, будет размещено в следующем). Все-таки эти два дара сильно разные вещи, потому что, утеря знания о смертности, лишает человека главного метафизического вызова и фактически превращает его в мирно пасущееся животное, радующееся и страдающее, но не имеющее возможности, а главное желания к беспокойному стремлению изменять и спасать мир.
Что вполне соответствует взглядам Платона на мир и роль человека в нем, когда любые изменения исходного благого состояния (золотого века) только ухудшают однажды созданное. Поэтому маленькая оговорка о забвении смерти, не меняя поверхностного восприятия Прометея как дарителя благ и не предъявляя его как отрицательного героя, полностью изменяет сущностное содержание его дара.
В работе А. Лосева указывается на еще одно конструирование «альтернативного» Прометея: «К. Шпиттелер в своем романе «Прометей и Эпиметей» (1880-1881) рисует Прометея в виде прямого предшественника ницшеанского сверхчеловека. Это - бунтовщик, признающий только закон сверхности...»
(Лосев А. Проблема символа и реалистическое искусство)
Вряд ли эта книга и созданный образ Прометея в ней несет гуманистический смысл, но на важный вопрос, в чем заключается суть огня, который несет человеку такой Прометей можно будет ответить только внимательно разобравшись в ней.