Я уже в Архангельске...
Буквально позавчера ехала в автобусе. Теперь это бывает редко, хотя я клялась, что не смогу без всех этих людей в общественном транспорте, которых я так всегда любила разглядывать и чьи разговоры считала (и считаю) сигналом с неба. И чьи истории с радостью впускала в сердце, а мне, не жалея, рассказывают многие. Даже тогда, когда я не смотрю в глаза... это удивительно, наверное, я так люблю слушать чужие жизни, другие жизни, что всегда находится кто-то, кто хочет рассказать.
В общем, ехала я в автобусе. Зашли мужчина и женщина. Мужчина сел со мной, а женщина - напротив нас, поодаль. Такая, типажа Веры Глаголевой, мышка будто запуганная. Все с опаской, несмело, по-простому подобрано кофейно-какао-коричневое. Я смотрела в окно, думала, какой же кайф видеть город, людей, цвет неба - это ни фига не успевается, когда надо следить за дорогой. И тут мужчина рядом стал артистично говорить, мол, что у него дома зверь, который все кричит "мяса-мяса". Я уточнила, мол, кошка...
И мужчина рассказал про кошку, как ей в новом доме негде гулять, что она, наверное, скоро подастся на поиски кота, что дом их старый сошел со свай, они там снимали квартиру и теперь переехали в другой, ближе к нашему лесозаводу (у нас в Архангельске многие микрорайоны по номерам лесозаводов называются, город так строился - лесозавод, дома, больница, школа, садик, магазины, клуб, почта - живём и радуемся, в 1931 году некто креативный пытался даже переименовать Архангельск в Лесопильск)).
Дяденька очень похож был на моего друга Витю, который умер два года назад от рака, я рассказывала... И возраста примерно такого же - к пятидесяти. Кожа изможденная... такая бывает у тех, кто сидел.
Женщина его, я конечно уловила, запереживала. Я старалась, чтобы она видела, что я с ним почти не говорю, что не смотрю на него... Но дяденька рассказывал, как он уехал из своего поселка, потому что лес оттуда весь вывезли и работы не стало, как снимал в моем родном городе Котласе квартиру. Как раз у этой женщины... а потом уехал в Архангельск, чтобы работать вахтами и жить в съемной квартире. Вот и вся жизнь.
А она собрала вещи да приехала к нему без предупреждения. Позвонила с вокзала, мол, я здесь - забирай. А он по-простому взял такси, забрал и стали они жить вместе.
- Ой, - говорит, - Людмила Николаевна у меня уже переживает, поглядывает, а я чего - общаюсь. Она у меня инвалид...
И он несколько раз это "инвалид" говорил. В Котласе у нее осталась мама, но с мамой отношения плохие... Я спросила, а что за инвалидность... С мамой отношения плохие, говорит, потому что она ее не хотела. Травилась всяко, пока дочь в утробе была, а дочь не вытравилась и родилась, но по сей день мать ей ее появления на свет не может простить. Потому дочь и инвалид. Читать-писать не может, не освоила, а память у нее хорошая. В телефоне визуально запоминает, как выглядят имена и номера, говорит, попросила купить сенсорный, тоже освоила.
Я сначала удивилась такой смелости женщины, когда попутчик мой рассказал, как она приехала к нему с вещами. Но после рассказа о матери поняла, что для нее это вопрос выживания. И так удивительно стало, как трогательно люди (пусть их никто в мире не ждет) пытаются выжить, как они, родившись, хотят жить, как они имеют на это право и как его отстаивают своими "я уже в Архангельске, забери меня с вокзала", как они доверяют кому-то, порой тому, кто говорить чуть меньше всех остальных - недобрых слов, свою жизнь, как бегут за счастьем, и как они на миллион процентов правы... Как люди идут за солнцем, как они, ругаясь в очередях и зарываясь в негатив, хотят одного - быть счастливыми, но не могут сказать и сделать этого простого, негордого, подкожного, между жизнью и смертью "я уже в Архангельске, забери меня с вокзала"... С вокзала, где раздают счастье всем, где можно пересесть на нужный поезд, где можно сойти с того, в котором ехать невыносимо. Как трогательно люди пытаются выжить и просто жить, как они, может, даже не понимая словесно, знают, пусть их не ждала их собственная мать, но их ждал мир, и им надо жить и быть счастливыми (пусть даже они перевернут кому-то судьбу, как переворачивает кусок асфальта пробившееся деревце, как меняет жизнь хозяев котенок, пришедший к их дверям) и ни за что не соглашаться быть там, где их не любят, и верить в то, что их кто-нибудь все равно примет...
Людмила беспокоилась, поглядывала и отворачивалась. Такая маленькая... с личиком типажа Веры Глаголевой. А я, конечно, старалась украдкой побольше "схватить" ее лица, лица женщины, которая смогла уехать за своим счастьем, которая знает, кто она для матери, карьера которой - мыть полы, пусть это не ее призвание, но реальность, которую скроила ей мать...
За день до этой встречи я делала интервью с семьей в деревне, у которой шестеро приемных детей. В очередной раз услышала ужасы детских домов, что творится там с детьми, за которых некому заступиться, и как они во внушительном количестве растекаются потом по тюрьмам и блат-хатам, заклейменные сотрудниками детских домов, что пойдут по стопам родителей, и не зная, что делать со своей жизнью. И Людмила с ее личиком и одеждой в робкой, но стройной кофейно-какао-коричневой гамме, была довершающим штрихом, картинкой, олицетворяющей тех, кто оказался не нужен, но вынужден жить, ибо жив... Картинкой, которую мне было бы даже не выдумать... Но у Людмилы теперь, слава Богу, есть кошка, которая должна вот-вот загулять, и мужчина, который забрал ее с вокзала.
Лена
В общем, ехала я в автобусе. Зашли мужчина и женщина. Мужчина сел со мной, а женщина - напротив нас, поодаль. Такая, типажа Веры Глаголевой, мышка будто запуганная. Все с опаской, несмело, по-простому подобрано кофейно-какао-коричневое. Я смотрела в окно, думала, какой же кайф видеть город, людей, цвет неба - это ни фига не успевается, когда надо следить за дорогой. И тут мужчина рядом стал артистично говорить, мол, что у него дома зверь, который все кричит "мяса-мяса". Я уточнила, мол, кошка...
И мужчина рассказал про кошку, как ей в новом доме негде гулять, что она, наверное, скоро подастся на поиски кота, что дом их старый сошел со свай, они там снимали квартиру и теперь переехали в другой, ближе к нашему лесозаводу (у нас в Архангельске многие микрорайоны по номерам лесозаводов называются, город так строился - лесозавод, дома, больница, школа, садик, магазины, клуб, почта - живём и радуемся, в 1931 году некто креативный пытался даже переименовать Архангельск в Лесопильск)).
Дяденька очень похож был на моего друга Витю, который умер два года назад от рака, я рассказывала... И возраста примерно такого же - к пятидесяти. Кожа изможденная... такая бывает у тех, кто сидел.
Женщина его, я конечно уловила, запереживала. Я старалась, чтобы она видела, что я с ним почти не говорю, что не смотрю на него... Но дяденька рассказывал, как он уехал из своего поселка, потому что лес оттуда весь вывезли и работы не стало, как снимал в моем родном городе Котласе квартиру. Как раз у этой женщины... а потом уехал в Архангельск, чтобы работать вахтами и жить в съемной квартире. Вот и вся жизнь.
А она собрала вещи да приехала к нему без предупреждения. Позвонила с вокзала, мол, я здесь - забирай. А он по-простому взял такси, забрал и стали они жить вместе.
- Ой, - говорит, - Людмила Николаевна у меня уже переживает, поглядывает, а я чего - общаюсь. Она у меня инвалид...
И он несколько раз это "инвалид" говорил. В Котласе у нее осталась мама, но с мамой отношения плохие... Я спросила, а что за инвалидность... С мамой отношения плохие, говорит, потому что она ее не хотела. Травилась всяко, пока дочь в утробе была, а дочь не вытравилась и родилась, но по сей день мать ей ее появления на свет не может простить. Потому дочь и инвалид. Читать-писать не может, не освоила, а память у нее хорошая. В телефоне визуально запоминает, как выглядят имена и номера, говорит, попросила купить сенсорный, тоже освоила.
Я сначала удивилась такой смелости женщины, когда попутчик мой рассказал, как она приехала к нему с вещами. Но после рассказа о матери поняла, что для нее это вопрос выживания. И так удивительно стало, как трогательно люди (пусть их никто в мире не ждет) пытаются выжить, как они, родившись, хотят жить, как они имеют на это право и как его отстаивают своими "я уже в Архангельске, забери меня с вокзала", как они доверяют кому-то, порой тому, кто говорить чуть меньше всех остальных - недобрых слов, свою жизнь, как бегут за счастьем, и как они на миллион процентов правы... Как люди идут за солнцем, как они, ругаясь в очередях и зарываясь в негатив, хотят одного - быть счастливыми, но не могут сказать и сделать этого простого, негордого, подкожного, между жизнью и смертью "я уже в Архангельске, забери меня с вокзала"... С вокзала, где раздают счастье всем, где можно пересесть на нужный поезд, где можно сойти с того, в котором ехать невыносимо. Как трогательно люди пытаются выжить и просто жить, как они, может, даже не понимая словесно, знают, пусть их не ждала их собственная мать, но их ждал мир, и им надо жить и быть счастливыми (пусть даже они перевернут кому-то судьбу, как переворачивает кусок асфальта пробившееся деревце, как меняет жизнь хозяев котенок, пришедший к их дверям) и ни за что не соглашаться быть там, где их не любят, и верить в то, что их кто-нибудь все равно примет...
Людмила беспокоилась, поглядывала и отворачивалась. Такая маленькая... с личиком типажа Веры Глаголевой. А я, конечно, старалась украдкой побольше "схватить" ее лица, лица женщины, которая смогла уехать за своим счастьем, которая знает, кто она для матери, карьера которой - мыть полы, пусть это не ее призвание, но реальность, которую скроила ей мать...
За день до этой встречи я делала интервью с семьей в деревне, у которой шестеро приемных детей. В очередной раз услышала ужасы детских домов, что творится там с детьми, за которых некому заступиться, и как они во внушительном количестве растекаются потом по тюрьмам и блат-хатам, заклейменные сотрудниками детских домов, что пойдут по стопам родителей, и не зная, что делать со своей жизнью. И Людмила с ее личиком и одеждой в робкой, но стройной кофейно-какао-коричневой гамме, была довершающим штрихом, картинкой, олицетворяющей тех, кто оказался не нужен, но вынужден жить, ибо жив... Картинкой, которую мне было бы даже не выдумать... Но у Людмилы теперь, слава Богу, есть кошка, которая должна вот-вот загулять, и мужчина, который забрал ее с вокзала.
Лена