много. октябрь.
вот и все, октябрь упал на дно, море вышло к берегу и осталось, за моей спиной - города, усталость, танцы ночью, пролитое вино, на моей груди - непокорный лоб, на моем плече - встрепенулся ангел, все, что здесь случилось - случилось главным, но, увы, ничто его не вернет.
только мне ли, стрелянной, сожалеть, я всегда умела белить и красить, тот, кто бьется в дверь ко мне - он прекрасен, но ее никак мне не отпереть. тот, кто смотрит выстрелом мне в висок, наливает медленно и до края, ты хоть знаешь, милый, кто я такая?
впрочем, если б знал - все равно не смог.
стихли песни, высохли города, запечатан мягкий конверт надежно, все так просто, ясно, совсем не сложно, я сказала “нет” лишь подумав “да”. но когда мы будем в другом краю, с совершенно новыми именами, обещай вдруг вспомнить о нежной самой , что сказала тихо - “я не люблю”.
***
эта боль - не то, чтоб сверлит и ноет,
и не то, чтоб я ее не смогла,
но плывет по речке кораблик ноев,
каждый пассажир в нем чего-то стоит,
только я, как прежде, не при делах.
и не то, чтоб я - да лицом не вышла,
чтоб язык мой нем был и голос сух,
но любой, кто сладко в затылок дышит,
мне потом становится слишком бывшим,
чтобы я сдавалась от этих рук.
поглядишь - я много себе считаю,
возвожу себя без конца на трон,
но под утро тронешь - а я растаю,
никаких секретов, рецептов тайных,
просто израсходованный патрон.
и никто не сможет - залечь и выждать,
и никто не станет вдруг впереди,
чтобы мне, железной, прохладно выдать:
я все сам. убью. уничтожу. выбью.
подожди тут.
слышишь? не уходи.
что же - жду? нисколько. седа, прохладна,
все, что загребла себе - все мое.
но плывет по речке кораблик ладный,
для кого-то эта любовь бесплатна,
для меня же столько,
что - ну её.
***
нет сил говорить о тебе, для тебя и с тобой,
в ушах эти дни бесконечный гуляет прибой,
как бог рисовал тебя, что за художник такой,
что линии так совершенны, жестоки безбожно?
что запах под кожей, что голос милее всех нот,
что час пролетает как миг, только помнится - год,
иначе и выдохнуть больно, забудь его, вот.
все песни мои про тебя.
разве это возможно -
чтоб кто-то еще из известных мне этих, живых,
так мог ударять - только взглядом секундным поддых.
вот руки мои, все дрожат, не ломай больше их,
не дай мне упасть от того, как ты - слишком - прекрасен.
и осень поникла. залило мой город дождем.
случается то, чего мы ведь по сути не ждем,
но сбудется, думаешь: я ведь мечтала о нем.
всю жизнь открывала. открыла. а мир - безучастен.
***
соблазн сильный - встать и умереть,
с балкона вниз, обмякшей сквозь пролеты,
ты говоришь: мы точно идиоты.
иди ко мне. не надо так смотреть.
и я иду - но прихожу в подвал,
где сырость пахнет так, как пахнет жалость,
здесь для тебя ни капли не осталось,
совсем немного - сильно опоздал.
бежит дорога лентой на груди,
мои медали - стойкость и прохлада,
так было надо, так кому-то надо,
и ничего, прошу, не говори,
смотри в рассвет, считай чужие дни,
мои не трогай - им не знаю счета.
ты говоришь: мы точно идиоты.
уйди, прошу, не надо, не тяни.
стою, молчу, взрываю города,
сношу с земли все сколько-то живое,
ты весь такой, что должен быть со мною,
но, впрочем, это тоже не беда,
беда, что эти руки - так сухи,
что на лице моем теперь порезы,
не руки вовсе - сталь и волнорезы,
не страсть, а так, безмолвные стихи.
и если ты хоть раз меня возьмешь,
и так перевернешь, что все сначала,
я не прощу тебе, что я не знала
всю жизнь, как ты отчаянно хорош,
сейчас - молчи, все это не для нас,
не приближайся больше, ни на йоту.
я говорю: мы точно идиоты.
пожалуйста.
еще. в последний раз.
***
я буду с тобой, неважно как долго. мне
считать не пристало, загадывать непривычно,
в какое весеннее я окажусь на дне,
проснусь - темнота, и тебя больше рядом нет -
ведь всё это будет потом.
догорает спичка,
умолкнет мотив самой лучшей из песен, прочь
уносится поезд, который привез любимых,
на каждое утро приходится позже ночь,
и этой необратимости не помочь
стать вечностью.
буду твердить неустанно имя
твое, чтоб впечаталось надписью в мой язык,
чтоб горло покрыло словами, руками, телом.
я буду с тобой ровно столько, пока ты жив,
пока ты любим, я любима, пока есть мы.
а что будет дальше - неважно.
не в этом дело.
***
вот к чему это все лилось,
для кого раскрывались веки?
два не любящих человека,
там где мягкому быть - лишь кость.
говорю не своим, родным,
заковыристым, как шифрую.
дай мне рану, я забинтую,
мне не сложно по выходным.
но потом - уходи, в кровать,
в чью-то душу, судьбу и веру.
я нисколько тебе не верю.
что и требовалось
доказать.
***
ты не писал мне писем тридцать лет,
ни строчки, ни конверта - пусть пустого,
но с именем твоим, чтоб край заломан
твоей рукой:
незримое - "привет",
а дальше - я придумаю сама,
твои несуществующие мысли
сложу на лист - жестоко, больно чистый -
в невыразимо важные слова.
и расскажу - сама себе - тобой:
"я так скучаю. я душевно болен
без губ твоих, плечей. немногословен
я, любящий тебя, совсем немой,
ведь слов не подобрать давно таких,
чтоб объяснить: мне без тебя - вслепую
бродить всю жизнь, не выйти на прямую,
потерянный, уставший, злобный, псих,
жалей меня - приди к моей спине,
к затылку прикоснись и успокойся,
я здесь, с тобой, ты ничего не бойся,
люби меня и каждой ночью снись" -
и я не потревожу, не взмолю,
все за тебя почувствую и скрою,
пришли письмо. я даже не открою.
я просто жду его.
я - так люблю.
ты не писал мне писем тридцать лет,
всю жизнь мою молчанием отметив,
мой век так долог без тебя, но светел.
заломан край. незримое "привет".