Мельница
Скрипит колесо, скрипит лошадь, Вайда едет на мельницу. В телеге два мешка из кожи с заплатами из редкой ткани, с дном, как память, бездонным.
Сколько бы Вайда не смотрела на мельницу - все кажется ей, что то не мельница, а человек-великан машет руками, а за плечами у него крылья - от земли до неба. И то, что для других скрежет мельничных жерновов, для Вайды - смех великана. Да велика ли разница для всех, кто идет на холм, что возле ручья - мельница или великан? Везут люди мешки к ручью на холм, везут на телегах, на руках несут, в карманах да корзинах - не пшеницу, не рожь, а горе-горькое, печаль да обиду, чтобы смолол их молчаливый мельник в мелкую муку и развеял по ветру. Только, где найдется такой ветер, чтобы унести все людское горе? Чтобы разметал его по миру, чтобы следа не осталось? Боятся люди, страшно им, что однажды брошенное вернется к ним сторицей, многие с полдороги сворачивают, бросают горе другим под ноги. Но иные взбираются на холм, скидывают мешки у самого мельницы и уходят, не оборачиваясь. Гора с плеч, камень с души. И куда мука из такого зерна на самом деле девается люди не спрашивают, а мельник не отвечает. А вот Вайда знает. Знает, но молчит, хотя молчание ее порой скатывается в круглые камешки, вроде тех, что ручейная волна обкатывает. Вайда, сама как вода, катает такие камешки под языком. А потом сплевывает. Такие камешки похожи на разноцветные леденцы. Когда она на деревянной тележке, запряженной деревянной лошадкой, подъезжает к мельнице, видит Вайда, как из дырявых карманов великана сыпется мука, словно серая пыль - только успевай мешки подставлять. А хочешь ладони - как решето. Набирает Вайда муку в мешки, будто пеплом их набивает и, обратно домой едет. Впереди лошадка, позади тележка, а под ними скрип и тугая дорога.Вайда живет в доме возле старой голубятни. В голубятне живут голуби, которых сама Вайда делает из писем. Стоит крыльям голубей окрепнуть, как Вайда отпускает их на белый свет, на серый рассвет, на пять сторон, чтобы летели прочь, согласно указанным на их крыльях ветрам. Потом Вайда идет обратно в дом, где половина всего - это печь, в которой горит старый огонь цвета крови земли. Вайда месит тесто, сыпет муку с мельницы. Сыпет сквозь пальцы, заливаясь горючими слезами. Месит Вайда тесто, лепит хлеба. Пока готовит, видит, как старятся ее руки, как уходит из них сила. Но пока хватает времени Вайде, успевает она приготовить хлеба, отправить их в алое пламя. Пока печется черный хлеб в печи, скорей, скорей бежит Вайда к строму сундуку. Открывает его, зажмурившись веет на нее холодом и ветром, слышит она шум крыльев, не открывая глаз, Вайда опускает руки в сундук и кажется ей, что горстями достает она оттуда горный, острый снег. Только стоит захлопнуть крышку, как в руках у нее оказываются белые листы бумаги, такой белой, что кажутся они чистой детской радостью, какой только и бывает она во сне. Садится рядом с сундуком и пишет, пишет письма Вайда. Пишет карандашом, пишет, углем, надо будет, будет кровью и слезами своими писать. Пока пишет, молодеют ее руки, снова становятся гладкими и полными сил, как ветви молодой ивы. Много писем нужно написать Вайде, много сделать из них голубей. Будут голуби, будит кому клевать черный хлеб из мельничной муки… Чтобы окрепли птицы, чтобы улетели прочь, унося в себе боль и горечь людскую. А будет мало птиц, обернутся они вороньем, будут кружить над домом Вайды, над ее головой, отнимая память и сон...
Давно ли так живет Вайда, она и сама не знает. Только накормив птиц в голубятне, на закате, Вайда иногда поднимает голову и кажется ей, будто видит она две тонкие руки, раздвигающие небо и набирающие полные горсти облаков…
Сколько бы Вайда не смотрела на мельницу - все кажется ей, что то не мельница, а человек-великан машет руками, а за плечами у него крылья - от земли до неба. И то, что для других скрежет мельничных жерновов, для Вайды - смех великана. Да велика ли разница для всех, кто идет на холм, что возле ручья - мельница или великан? Везут люди мешки к ручью на холм, везут на телегах, на руках несут, в карманах да корзинах - не пшеницу, не рожь, а горе-горькое, печаль да обиду, чтобы смолол их молчаливый мельник в мелкую муку и развеял по ветру. Только, где найдется такой ветер, чтобы унести все людское горе? Чтобы разметал его по миру, чтобы следа не осталось? Боятся люди, страшно им, что однажды брошенное вернется к ним сторицей, многие с полдороги сворачивают, бросают горе другим под ноги. Но иные взбираются на холм, скидывают мешки у самого мельницы и уходят, не оборачиваясь. Гора с плеч, камень с души. И куда мука из такого зерна на самом деле девается люди не спрашивают, а мельник не отвечает. А вот Вайда знает. Знает, но молчит, хотя молчание ее порой скатывается в круглые камешки, вроде тех, что ручейная волна обкатывает. Вайда, сама как вода, катает такие камешки под языком. А потом сплевывает. Такие камешки похожи на разноцветные леденцы. Когда она на деревянной тележке, запряженной деревянной лошадкой, подъезжает к мельнице, видит Вайда, как из дырявых карманов великана сыпется мука, словно серая пыль - только успевай мешки подставлять. А хочешь ладони - как решето. Набирает Вайда муку в мешки, будто пеплом их набивает и, обратно домой едет. Впереди лошадка, позади тележка, а под ними скрип и тугая дорога.Вайда живет в доме возле старой голубятни. В голубятне живут голуби, которых сама Вайда делает из писем. Стоит крыльям голубей окрепнуть, как Вайда отпускает их на белый свет, на серый рассвет, на пять сторон, чтобы летели прочь, согласно указанным на их крыльях ветрам. Потом Вайда идет обратно в дом, где половина всего - это печь, в которой горит старый огонь цвета крови земли. Вайда месит тесто, сыпет муку с мельницы. Сыпет сквозь пальцы, заливаясь горючими слезами. Месит Вайда тесто, лепит хлеба. Пока готовит, видит, как старятся ее руки, как уходит из них сила. Но пока хватает времени Вайде, успевает она приготовить хлеба, отправить их в алое пламя. Пока печется черный хлеб в печи, скорей, скорей бежит Вайда к строму сундуку. Открывает его, зажмурившись веет на нее холодом и ветром, слышит она шум крыльев, не открывая глаз, Вайда опускает руки в сундук и кажется ей, что горстями достает она оттуда горный, острый снег. Только стоит захлопнуть крышку, как в руках у нее оказываются белые листы бумаги, такой белой, что кажутся они чистой детской радостью, какой только и бывает она во сне. Садится рядом с сундуком и пишет, пишет письма Вайда. Пишет карандашом, пишет, углем, надо будет, будет кровью и слезами своими писать. Пока пишет, молодеют ее руки, снова становятся гладкими и полными сил, как ветви молодой ивы. Много писем нужно написать Вайде, много сделать из них голубей. Будут голуби, будит кому клевать черный хлеб из мельничной муки… Чтобы окрепли птицы, чтобы улетели прочь, унося в себе боль и горечь людскую. А будет мало птиц, обернутся они вороньем, будут кружить над домом Вайды, над ее головой, отнимая память и сон...
Давно ли так живет Вайда, она и сама не знает. Только накормив птиц в голубятне, на закате, Вайда иногда поднимает голову и кажется ей, будто видит она две тонкие руки, раздвигающие небо и набирающие полные горсти облаков…