Алексей Ивакин: Одесские рассказы 26-29
Перед самими рассказами, будет маленькое предисловие...
Оригинал взят у ivakin_alexey в Специально для Марка Гордиенко
Есть одна в Одессе семья мудаков. Фамилия - Айрапетяны. Папа и два сына. Старший сын - бывший сотрудник одесского УБОП как-то хвастался, что 2 мая замочил 27 сепаров. Чуть позже он показания изменил. Ну как показания? В личных беседах, когда майдауны нажираются - они начинают хвастать "подвигами". Так вот, спустя год он уже их не мочил, а так, задержал. Вместе с папашей и младшим братом.
Маркуша, когда вы в мае 14 бухали от страха и восторга одновременно на Жуковского, 36 - ваши разговоры о том, "кто сколько сепаров ебнул" тщательно записывались.
А теперь, когда подходит время, вас начинают подсаживать. Ничего личного, просто вы в СИЗО лучше сохраняетесь.
А теперь гадай, Маркуша, откуда у меня в Вятке фотокопии ваших повидомленний.
Оригинал взят у ivakin_alexey в Одесские рассказы (26)
В июле… Да, в июле четырнадцатого года встретились несколько человек в Одессе.
Ну сколько…
Ну пусть будет десять человек.
Математик, садовник, химик, программист, грузчик, водитель… Да какая разница, кто кем из них был до войны?
А где они встретились?
В Лузановке? В Крыжановке? На Черноморке? В Аркадии? Да хоть у Дюка.
Главное в другом. Они уже знали друг друга еще до войны.
Может быть, это была чья-то дача или причал. Квартира или лежак на пляже.
И это не важно, где.
Важно - зачем.
В тот день и родилось одесское подполье.
Да, уже были поджоги банкоматов, убийства майдаунов и прочее «веселье». Которое, на самом деле, вовсе не веселое.
Кто-то на деньгах писал - «Одесса помнит и не сдается», кто-то расклеивал самодельные листовки по ночам. Но любая стихия рано или поздно успокаивается, если нет организации. На это и надеялось СБУ, так они и рассчитывали, что стихийный протест скоро уляжется. Но они не учли того, что есть люди, которые готовы встать по-настоящему.
В тот день и родилась организация.
Они рисковали всем. Собой, родственниками, квартирами, в конце концов. Жизнью.
Но жизнь - это не когда бьется твое сердце.
Жизнь - это когда тебе не стыдно.
Они долго обсуждали и думали - что делать.
Вернее, что делать они и так понимали. Очищать Маму от паразитов.
Как делать - вот какой был основной вопрос.
Можно захватить оружие - и пойти в дикую психическую атаку. И героически погибнуть. Но какой в этом смысл? Место правосека Стерненко займет автомайдаун Гордиенко. И все. Ну еще кто-то погордится полчаса, наблюдая в онлайне атаку камикадзе.
Цель была поставлена совершенно другая.
Навести ужас на нацистов. При возможности, нанести им максимальный ущерб. При возможности, уничтожить хотя бы несколько оккупантов.
Но при этом учитывать два обязательных условия.
Первое. Никто из мирных жителей не должен пострадать.
Второе. Никто из подпольщиков тоже не имеет права погибнуть.
А заменить не кем. Нет, теоретически есть кем. Но чем больше отряд - тем выше вероятность провала. Проваливаться нельзя.
Да черт с ней, с жизнью. Нельзя давать нацистам повод для радости.
А как их убивать?
Ведь киевские наци поступали точно так же, как и их учителя из Берлина.
Они прикрывались мирными жителями.
Одесса, улица Жуковского, дом тридцать шесть.
Этот адрес врезан в мою память навечно.
Это обычный одесский дом в центре города. Три этажа, полукруглая арка. Во дворе щурятся под солнцем коты. Сохнет белье на веревках. По стене ползет виноград. Пахнет борщом и синенькими.
В этот дом, построенный из ракушняка еще в девятнадцатом веке, на третий этаж вселился одесский «Правый сектор». Одесский он не по месту рождения, а по месту дислокации. Когда-то была одесская сигуранца, одесские полицаи. Сейчас - одесский «Правый сектор».
Они оплели ворота колючей проволокой. Поставили на входе автоматчиков. Жителей дома пропускали по паспортам.
Уничтожить их - плевое дело, несмотря на то, что совсем рядом УВД. Достаточно купить за сотню-другую баксов старый «Жигуль» или «Запорожец». Набить багажник аммоналом. Подогнать машину к дому. Спокойно удалиться. И взорвать. И мы получим пару десятков убитых правосеков. И еще пару десятков убитых и раненых одесситов. И детей.
И так везде.
«Но мы не нацисты. Мы не можем убивать безоружных людей. Иначе мы станем укропами»
Именно поэтому было принято совершенно другое решение.
Искать, где возможно уколоть.
Удар там, где не ждут и мгновенный уход. Другого выхода не было.
Наверное, можно было бы по другому.
Но на тот момент эти ребята решили делать именно так.
В тот день, в летописи Одессы перевернулась страница и началась совершенно другая жизнь. Только об этом еще никто не подозревал.
Оригинал взят у ivakin_alexey в Одесские рассказы (27)
Замершая Одесса. Замерзшая ночь. Где-то под небосклоном маячит сухогруз - он не понимает: куда ему? В Ильчевский порт или все же в Одесский?
Я сижу на крутом берегу, горит костер, в руке литр полусухого. В ногах дремлет Боцман, в кустах ворчит Лаврентий. Боцман - пес семнадцати лет. Лаврентий - кот десяти годов от роду. Лаврик дергает шубой, Боц ухом.
Только что я вспоминал химические формулы. Н - водород. Fe - железо.
Мы не железные. Мы - стальные. Я не понимаю, как мы еще живы. Но ветер дует и йодом в лицо...
Тоска.
Главный враг мой враг.
Я тоскую по семье. По жене. По маме.
По Родине.
Но моя Родина не местечко. Моя Родина - Советский Союз. Моя Родина - Одесса, в которой я пролил свою кровь. И моя Родина - Шумшу, где я ни разу в жизни не был и не буду никогда. Я туда просто не успею.
А еще я не успею на остров Врангель.
- Боц!
Рыжий пес с георгиевской ленточкой на ошейнике лижет меня в морду, встает и мы идем. Кот кого-то дерет в кустах.
- Боцман!
В глазах пса вопрос: «А как же?»
- Дойдет, - успокаиваю я пса.
Собаки не умеют скрывать мысли. Над бровями Боцмана бегущая строка: «Хотьбыонсдохкот поганый».
Кот поганый придет утром, будет орать в окно, потом сожрет все, до чего дотянется, затем залезет под одеяло ко мне и начнет тыкать мокрым носом мне в щеку. Пес будет лежать на полу, поскуливать, бить хвостом и смертельно завидовать коту. Я буду материть их обоих.
И завидовать.
Потому как перед этим я лягу, открою ноутбук и…
И зажмурюсь.
Я не хочу больше анализировать новости. Я не хочу ползать по группам контакта. Я не хочу опять отмывать руки. Я не хочу разговаривать с человеком за пять минут до его смерти. Я не хочу убивать. Я устал.
Я хочу на остров Врангеля.
Там тишина. Там покой. Там ходят белые медведи. А еще там конец света.
Я открываю ноут и закрываю вкладки.
К черту Киев, правосеков, майдан, антимайдан, Стрелкова, Путина и так далее.
Я хочу на остров Врангеля.
Тихая Википедия мне рассказывает про этот остров и дает ссылки на…
Форум.
У них есть форум!
Ну не у самого острова, а у Чукотского автономного округа. Размером он с Францию, наверное. А людей там столько же, как и на Черноморке.
Раз в год кто-то задает вопрос. Раз в год кто-то дает ответ. Вот это неспешность, вот это молодцы.
А еще на главной странице этого форума летом четырнадцатого висел банер. «Поможем Одессе».
Без восклицательного знака, без истерик.
Просто.
Поможем Одессе.
Остров Врангеля.
И от них пришла помощь. И не раз. И не только от них.
Остров Врангеля, Москва, Мюнхен, Торонто, Окленд, Майами, Киров, Пенза, Тула, Гамбург, Париж, Антверпен…
И еще десятки городов. Санкт-Петербург и Нью-Йорк. Милан и Волгоград. Бобруйск и Варшава. Варна и Мадрид.
Вы спасли сотни людей.
Вы, да вы - читающие этот текст.
Самое сложное - вспомнить, кто и откуда помогал. Надо было всегда стирать следы. Следы слез, крови и денег.
Веришь, читатель, я никогда не умру. Потому что я - это ты. Одесса - это ты. Россия - это ты. Земля - это ты.
Я встану на колени перед вами за тот июль четырнадцатого. Перед любым из вас - не важно где вы и какие вы - Торонто, Минск, Воронеж, Берлин, Уфа.
Вы нас спасли. От самого страшного - от мертвой Одессы.
А как же Донецк и Луганск, спросите вы? У нас свои отношения. Как у двух братьев с сестрой.
Низкий вам поклон. Всем вам.
Мы все еще были живы.
Под утро я уснул. На экране ноута светился форум острова Врангеля. За окном розовел рассвет. В море стонал сухогруз. На Боцмана упал первый грецкий орех. Боцман рявкнул во сне. Потянулся и зевнул кот. Вернулась разведка и рухнула на диван.
Самое чистое - это правда.
И наплевать, что будет потом.
И на грани яви и сна - остров Врангеля… И медведи… И льды…
Завтра на войну.
Кот сопит.
Оригинал взят у ivakin_alexey в Одесские рассказы (28)
Снег на Одессу упал внезапно.
Не было его и вдруг упал. За несколько дней до нового, пятнадцатого года.
Мы еще не успели выложить на сайт метеопредупреждение, а я уже лихорадочно заряжал все ноутбуки, телефоны и прочие аккумуляторы.
А девочке сказал сходить в магазин и купить все.
Девочка удивилась, но согласилась. Девочка умная - она купила все, что нужно. В том числе и свечи. И коньяк. И кошачьей еды.
Больше всего еде обрадовался Боцман. Его рыжий толстый хвост бил по бокам, стенам, мебели.
Боцман не знал, что еда только для кота.
Кот, на всякий случай, обиделся и повернулся хвостом к людям,а мордой в окно. За окном валил снег. Лаврентий уехал из Вятки в Одессу и честно не понимал - как так-то? Опять это белое дерьмо?
А я раскрыл дверь во двор и привязал ее к столбу, чтобы ветром не запахнуло обратно.
- А если ЭТИ придут? - тревожилась умная девочка.
- Не придут, - улыбался я.
- Почему?
Свечки уже стояли на столе и когда ветер-сепар сорвал провода - мы уже были готовыю Спички, свечки, пес и кот, коньяк и книги, красивая и умная барышня - что еще надо, чтобы встретить антитеррор-группу инструкторов ФБР?
Впрочем, американцы еще готовились к приезду в Одессу. Англичане уже проводили учебные занятия на территории Одесского пехотного училища. Поляки уже выгружались под Дебальцево. Грузинский легион уже занимал позиции. ФБР еще готовилось. А мы пили коньяк, гладили пса и кота, читали вслух друг другу книги. Смеялись и спорили, обсуждали и смотрели в окно.
А потом мы делали любовь.
Нет, мы не любили друг друга. Мы просто делали любовь. В углу храпел Боцман, бил хвостом Лаврентий, урчал газовый котел, плясали тени на стене. Мы делали любовь - два человека вне Родины.
Я рассказывал про кристальное небо Приполярного Урала и хруст Хибин. Про воду, падающую на Питер. Про угрюмый Мурманск и суровый Севастополь. Про улыбчивый Краснотурьинск и раздолбайский Красноярск. Про татарскую Казань и немецкий Саратов. Про Москву, по которой надо ходить пешком.
Она молчала, сопела и не верила мне. И где-то внутрь себя плакала.
Мы несли чушь - неверный муж, неверная жена. Несли чушь и делали любовь. Так бывает.
А ЭТИ не пришли. Даже если бы они знали, даже если бы они хотели - не смогли бы. Где-то в Кремле расчехлили снежный генератор и Одессу завалило снегом. Путин, он такой...
За ночь выпало... Много.
Мне по пояс.
Больше всего был рад Боцман. Пес скакал по сугробам как отдыхающий на волнах Черного моря.
Завалило гаражи, летние кухни, трамвайные пути. Наверное, даже море завалило, до самой Румынии.
В те заснеженные предновогодние дни я последний раз видел Одессу такой, какая она была до войны.
Люди выходили на улицы с термосами и ставили их на «тубаретки». Люди поили замерзших горячим чаем, грогом, глинтвейном. Любых прохожих. Толкали любые машины, застрявшие в невиданных сугробах. Пес помогал лаем, кот презрительно гадил на трамвайные рельсы и дергал шубой.
Мы шли из Черноморки до гипермаркета «Метро». Еще выйти не успели, как остановилась машина и девчонка за рулем крикнула нам:
- Прыгайте!
Мы и прыгнули.
Пока ехали - выскочили несколько раз и толкали, толкали, толкали. И навстречу нам толкали.
В машинах не было ленточек. Ни георгиевских - за них арестовывали, ни украинских - за них стыдно.
Из «Метро» мы возвращались на такой же попутке. И тоже толкали, смеялись, расчищали руками снег под летней резиной. Из бардачка вываливалась георгиевская ленточка. Женщина на заднем сидении рассказывает как она с корпоратива третьи сутки добирается домой.
На Одессу упал снег.
Приближается Дебальцево.
А потом я хихикал над ребятами, которые добирались «до мэнэ».
- Лыжи, ребята, лыжи!
- Это как? - изумлялись они.
А потом мы строгали салаты. Включили электричество, я качал выступление президента Российской Федерации.
Ровно в двадцать три ноль-ноль он пожелал нам счастья в наступающем году. И через минуту после его выступления начали взрываться фейерверки над Черноморкой и Совиньонами, над Таирово и Черемушками, на Дерибасовской и на Поскоте... И по всей Украине русский новый год наступает в в двадцать три ноль-ноль.
Когда в Петропавловске-Камчатском будет девять утра, тогда в Одессе и наступает русский Новый Год.
Мы пели гимн. Нет, увы, не Российской Федерации. Тот гимн. Той Нашей Страны, гражданства, которой нас незаконно лишили. Нас - украинцев, белорусов, русских, казахов, киргизов, таджиков, узбеков, грузин, армян, азербайджанцев, эстонцев, латышей, литовцев, туркменов, молдаван. И немцев, и татар, и якутов, и гагаузов.
Да всех.
Надежный был оплот.
Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надёжный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведёт!
Пока не пришли нацисты всех цветов - хоть дудаевских, хоть бандеровских: какая разница в сути своей?
И летел над советской и русской Одессой наш гимн.
Наш гимн.
Над заснеженной Одессой.
Над нашей Одессой.
Оригинал взят у ivakin_alexey в Одесские рассказы (29)
Вроде бы и жарко было снаружи. А внутри было холодно. Все время хотелось на солнце, солнце было, но тепла не было.
Марево стояло над городом.
По Дерибасовской не бродили туристы. Тещин мост не вибрировал под прыжками. Лишь довоенная надпись на перилах: «Будь счастлив, не выебуйся» мерцала из прошлого.
Пустые пляжи. Пустые кафе. Пустые люди.
Июль четырнадцатого. Весь мир знает - в Одессе жгут людей.
Будь счастлив - жги людей.
Было потерянное поколение, было поколение победителей. Настало время поколения позитива. Веселись, улыбайся, будь на позитиве - все, что нужно от жизни. Убивай и улыбайся, воруй и хохочи. Под эмоцией эмоция и долой разум. Вот и все, что требуется.
Будь модным, будь в стаде.
Но слово «стадо» меняется на слово «тренд».
Будь модным, будь в тренде.
А разницы нет.
Мем из контакта заменяет собственную мысль.
Страшно жечь людей? Тогда делай шашлык по-колорадски. И танцуй, танцуй, девочка, танцуй. Не думай. Выгибайся в пояснице. У тебя красивые ягодицы. Этого достаточно. Жги, танцуй, убивай. Они не люди.
«Они не люди» идут в театр.
Русский театр в Одессе. Два месяца назад возле него мы проиграли бой. Женька кричал: «За мной!».
А небо в тот день было каменным.
Обученные инструкторами «Онижедети» волнами метали камни. Одни разбивали мостовые. Другие хватали куски асфальта, брусчатки и плитки. Третьи набирали разбег. Четвертые кидали. Пятые возвращались назад. Шестые за спинами предыдущих вели снайперский огонь. Падали милиционеры, один за другим. Падали дружинники «Антимайдана». Женька умрет через три дня. После того, как ему в спину выстрелят из дробовика. Женьке повезло. Его не сожгли.
Мы проходим по Греческой. Я не гляжу под ноги. Под ногами смытая кровь.
Мы идем в Русский театр. Странно, его все еще не переименовали.
Вот двери, стеклянные. Второго мая их разбили наши. Хотели забаррикадироваться в здании. Но ушли в «Афину». Те, кого не убили и кто не успел уйти подворотнями. Да какая уже разница, почему продолжили в «Афине», а не в Русском театре? Торговый центр «Афина» принадлежал тогда майдауну Вадиму Черных, изображающему из себя анархиста до сих пор. Русский театр принадлежал городу. Если бы наши ушли в него, то сожгли бы еще и его.
Но они ушли в торговый центр, поэтому Русский театр не сожгли. Поэтому мы идем в него спустя два месяца.
В театре хорошо, прохладно. Общественные места - очень удобное место для встреч.
Идет пьеса Ремарка.
На сцене разрушенный Берлин. Перед сценой сожженная Одесса. Вокруг театра окровавленная Украина.
Врывается Грета.
Грета. Русские! Русские внизу!
Шмидт (орет). Зовите их! Быстрей! Зовите! (В окно.) На помощь! Русские! На помощь! Сюда!
Анна (Шмидту). Вы с ума сошли!
Росс (пришел в себя, качает головой). Слишком поздно! (Анне.) Выбрось револьвер. Быстро. (Отпрянул от окна.)
Анна и Росс выбрасывают из окна оружие.
Шмидт (кричит). Держаться вместе! Сообща!
Слышны хлопанье дверьми, грохот, голоса.
- Держаться вместе!
Распахивается дверь.
Зал начал аплодировать. Настороженно. Оглядываясь. Скромно аплодировать. Затем все сильнее и сильнее. Словно прибой, усиливаясь с каждой минутой. Вот встал партер, за ним амфитеатр, вот и балкон. Все сильнее и сильнее: уже овация.
На сцене русские солдаты. И они молчат, выжидая, когда закончится людской прибой.
Русские идут! Русские идут!
Уже Изварино, Иловайск! Уже на Должанке ополченцы Луганска и пограничники России держат атаку польских батальонов под флагом Украины. А затем идут в свое наступление. Русские идут! Лутугинский перекресток! Прорвана блокада Луганска. Наши под Мариуполем! Русские идут! Вот и Дебальцево!
А русские не идут.
Нет больше русских, им нечем идти. И некуда идти.
А кто же тогда я?
Неужели я не достоин быть русским? И мне надо сдаться каким-то ушлепкам? Быть такого не может. Я русский солдат? Или кто?
Россия начинается там, где стоят ее сыны. Россия закончится тогда, когда умрет последний ее солдат.
Боже, сделай так, чтобы мы были не последние.
И держаться. Держаться вместе. Тогда русские придут.
Или не придут?
Не важно.
Я уже пришел. Потому что, если не я, то кто?
И распахивается дверь...