(no subject)
Даешь легкий холивар. Тема стара, но неистощима, как абсурд на просторах отечества. Не без удовольствия вытащу из комментариев к старому посту.
"Питер" - это вовсе не снижение нормы, это нормальное для языка усечение. Ну не свойственны для разговорной речи длинные конструкции.
Фетиш из "Петербурга" сделали уже где-то в 60-70-е. В дореволюционные времена никто особо по этому поводу не страдал. Хорошо знакомого близкого человека не зовут Иннокентием или Вячеславом.
Тем более что скорбь излишня. "Петербург" не мимикрировал в "Петруху" или "ПетькА", это просто часть названия. Речевой стандарт в этом случае не деградирует, он эволюционирует, только и всего.
Великий князь Николай Михайлович Николаю: "Пишу Тебе несколько слов, чтобы сообщить о здешнем житье-бытье и о моих дальнейших планах до возвращения в Питер".
Львов Державину: "Через 10 или 12 дней еду я в Питер наверное".
Долгоруков: "Это было первое мое свидание с его высочеством после моего приезда в Питер".
Ахматова: "Здравствуй, Питер! Плохо, старый, и не радует апрель..."
"Аликс уехала в Питер с О[льгой] и Т[атьяной] до часа". Николай II.
"Лева едет в Питер в субботу 9-го". Пришвин.
"Итак, ты надумала ехать в Питер. Благословляю, желаю моей дочке успеха и надеюсь на него". Короленко.
"Заехать в Леушинское подворье на Бассейную по приезде в Питер". Иоанн Кронштадтский.
На закуску. Игорь Дьяконов. Востоковед, историк, специалист по шумерскому языку, сравнительно-исторической грамматике афразийских языков, древним письменностям, истории Древнего Востока, теоретической истории, теории социальной эволюции: "Два года как город был Ленинградом; но перемены названия были для него привычны: официально ― Санкт-Петербург, в интеллигентском обиходе ― Петербург, со времен войны ― Петроград, теперь ― Ленинград, ― по-настоящему он, пожалуй, был Питер; так и в это время он продолжал чаще всего называться".
Ну и Чехов. Провинциал, конечно, но все же великий писатель, чувствовавший русский язык как никто:
"Все мое питерское житье состояло из сплошных приятностей, и немудрено, что я видел все в розовом цвете… Даже Петропавловка мне понравилась".
"В Питере меня так приняли, что потом месяца два кружилась голова от хвалебного чада. Квартира у меня была там великолепная, пара лошадей, отменный стол, даровые билеты во все театры. Я в жизнь свою никогда не жил так сладко, как в Питере. Расхвалив меня, угостив, как только было возможно, мне дали еще денег рублей 300 и отправили обратно в 1 классе".
"В Питере я становлюсь модным, как Нана. В то время, когда серьезного Короленко едва знают редакторы, мою дребедень читает весь Питер. Даже сенатор Голубев читает… Для меня это лестно, но мое литературное чувство оскорблено… Мне делается неловко за публику, которая ухаживает за литературными болонками только потому, что не умеет замечать слонов, и я глубоко верую, что меня ни одна собака знать не будет, когда я стану работать серьезно".
"Питер" - это вовсе не снижение нормы, это нормальное для языка усечение. Ну не свойственны для разговорной речи длинные конструкции.
Фетиш из "Петербурга" сделали уже где-то в 60-70-е. В дореволюционные времена никто особо по этому поводу не страдал. Хорошо знакомого близкого человека не зовут Иннокентием или Вячеславом.
Тем более что скорбь излишня. "Петербург" не мимикрировал в "Петруху" или "ПетькА", это просто часть названия. Речевой стандарт в этом случае не деградирует, он эволюционирует, только и всего.
Великий князь Николай Михайлович Николаю: "Пишу Тебе несколько слов, чтобы сообщить о здешнем житье-бытье и о моих дальнейших планах до возвращения в Питер".
Львов Державину: "Через 10 или 12 дней еду я в Питер наверное".
Долгоруков: "Это было первое мое свидание с его высочеством после моего приезда в Питер".
Ахматова: "Здравствуй, Питер! Плохо, старый, и не радует апрель..."
"Аликс уехала в Питер с О[льгой] и Т[атьяной] до часа". Николай II.
"Лева едет в Питер в субботу 9-го". Пришвин.
"Итак, ты надумала ехать в Питер. Благословляю, желаю моей дочке успеха и надеюсь на него". Короленко.
"Заехать в Леушинское подворье на Бассейную по приезде в Питер". Иоанн Кронштадтский.
На закуску. Игорь Дьяконов. Востоковед, историк, специалист по шумерскому языку, сравнительно-исторической грамматике афразийских языков, древним письменностям, истории Древнего Востока, теоретической истории, теории социальной эволюции: "Два года как город был Ленинградом; но перемены названия были для него привычны: официально ― Санкт-Петербург, в интеллигентском обиходе ― Петербург, со времен войны ― Петроград, теперь ― Ленинград, ― по-настоящему он, пожалуй, был Питер; так и в это время он продолжал чаще всего называться".
Ну и Чехов. Провинциал, конечно, но все же великий писатель, чувствовавший русский язык как никто:
"Все мое питерское житье состояло из сплошных приятностей, и немудрено, что я видел все в розовом цвете… Даже Петропавловка мне понравилась".
"В Питере меня так приняли, что потом месяца два кружилась голова от хвалебного чада. Квартира у меня была там великолепная, пара лошадей, отменный стол, даровые билеты во все театры. Я в жизнь свою никогда не жил так сладко, как в Питере. Расхвалив меня, угостив, как только было возможно, мне дали еще денег рублей 300 и отправили обратно в 1 классе".
"В Питере я становлюсь модным, как Нана. В то время, когда серьезного Короленко едва знают редакторы, мою дребедень читает весь Питер. Даже сенатор Голубев читает… Для меня это лестно, но мое литературное чувство оскорблено… Мне делается неловко за публику, которая ухаживает за литературными болонками только потому, что не умеет замечать слонов, и я глубоко верую, что меня ни одна собака знать не будет, когда я стану работать серьезно".