(no subject)
Девять лет назад я стояла на лестничном пролёте одного из санкт-петербургских домов. Он уходил куда-то совсем ввысь, тот лестничный пролёт, заворачиваясь серпантином. И казалось, что с самого верха, сквозь каменную толщу ступеней - холодных и безразличных, на меня смотрят ангелы из "Неба над Берлином".
Небо над Питером было таким же - мутным, в шпилях и луковках церквей, и пахло солёно, пропуская сквозь себя, будто через сито, северный ветер. Я стояла у подъездного окна и смотрела на стену соседнего дома. Сквозь промозглый полдень, сквозь крашеную в несколько слоёв, всю в заусеницах памяти, оконную раму. Стена напротив была жёлтой, в мурашках. Подумалось, что если укутать её в шаль, она отогреется и станет гладкой.
Мне хотелось забрать тот кусочек Санкт-Петербурга с собой: толстую раму окна, жёлтую стену дома на Рубинштейна - сколько всего она повидала и сколько всего ещё увидит...
Когда снимала, случайно поймала в окне голубя. Каким-то чудом он оказался там именно в тот миг, когда я нажала на кнопку. Пролетел, словно божий вестник, и растворился в небе.
Потом, спустя пару войн, я оказалась в Германии. Квартиру мы снимали наугад, в небольшом городке, где много солнца - мне тяжело жить без солнца. Очень хотелось, чтобы повезло с жильём, чтобы оно было недалеко от центра и чтобы рядом располагался парк.
Дом оказался старым, почти двухсотлетним, парк - огромным, с вековыми деревьями и усыпанными каштанами тропинками, с быстрыми белками и непугливыми ланями. И городок оказался таким ладным и ласковым, и дышал жизнью, от которой я, дитя войн, успела отвыкнуть. Я возвращалась к себе медленно, нехотя. Заново училась многому. Улыбалась и благодарила. Обретала заново себя.
К квартире привыкала особенно долго. Она такая, знаете, будто застрявшая во времени, будто вобравшая в себя часть моего прошлого. Иногда возникало пугающее ощущение, что я в ней уже была, возможно - даже жила. На входе в наш двор можно увидеть две крохотные металлические таблички, их по всей Германии тысячи. На этих табличках имена людей, которых увезли в концлагеря и откуда они больше не вернулись. Возможно, думала я, в прошлой жизни я была одной из них. Метой Штефель, депортированной в 1941-м. Или Максом Элзасом, убитым 30 ноября 1942 года. Наверное, это их память водит меня по комнатам, рассказывая, что в этом углу дремало кресло с кусачим, но невероятно тёплым пледом, а на комоде благородного дерева стояла медная ханукия, которую потом переставляли на подоконник и по одной зажигали свечи - между закатом и наступлением темноты...
Но разгадка оказалась совсем другой. Однажды, оторвавшись от ноутбука, я подняла глаза и наконец-то разглядела стену соседнего дома: жёлтую, в зябких мурашках, в рассеянном свете облачного полудня. И в тот самый миг, когда я поняла, что где-то уже видела эту картину, за окном пролетел голубь. Секунда - и я оказалась в другом городе, в каменной шахте подъезда. Здесь - окно, там - дверь коммунальной квартиры с инструкцией: Сбруев А.И. - 1 звонок, Киреев А.И. - 2 звонка, Чуйкина Т.В. - 3 звонка. Портал в реальность, которую я когда-то знала.
Будущее общается с нами знаками. Присылает слайды, передаёт записки, пролетает птицей в окне. Смотри, говорит, в твоей жизни потом будет так. Ты этого не знаешь, ты вообще ничего не знаешь: ни ковидного ужаса, ни проигранной войны, ни выкорчеванного Арцаха, ни искристого Киева, который сведёт тебя с твоим будущим мужем. Ты не знаешь об усыпанных каштанами тропинках людвигсбургского парка и о ланях, заглядывающих в глаза. Только если я расскажу об этом сейчас, ты не поверишь; я, честно говоря, сам бы не поверил. И всё же вот тебе окно и голубь-поводырь. За одними днями наступают другие, обратного хода нет. Всё, что пережито - не вернётся, всё, что грело душу, навсегда останется с тобой. Потому не бойся, живи.
Не боюсь. Живу.
Небо над Питером было таким же - мутным, в шпилях и луковках церквей, и пахло солёно, пропуская сквозь себя, будто через сито, северный ветер. Я стояла у подъездного окна и смотрела на стену соседнего дома. Сквозь промозглый полдень, сквозь крашеную в несколько слоёв, всю в заусеницах памяти, оконную раму. Стена напротив была жёлтой, в мурашках. Подумалось, что если укутать её в шаль, она отогреется и станет гладкой.
Мне хотелось забрать тот кусочек Санкт-Петербурга с собой: толстую раму окна, жёлтую стену дома на Рубинштейна - сколько всего она повидала и сколько всего ещё увидит...
Когда снимала, случайно поймала в окне голубя. Каким-то чудом он оказался там именно в тот миг, когда я нажала на кнопку. Пролетел, словно божий вестник, и растворился в небе.
Потом, спустя пару войн, я оказалась в Германии. Квартиру мы снимали наугад, в небольшом городке, где много солнца - мне тяжело жить без солнца. Очень хотелось, чтобы повезло с жильём, чтобы оно было недалеко от центра и чтобы рядом располагался парк.
Дом оказался старым, почти двухсотлетним, парк - огромным, с вековыми деревьями и усыпанными каштанами тропинками, с быстрыми белками и непугливыми ланями. И городок оказался таким ладным и ласковым, и дышал жизнью, от которой я, дитя войн, успела отвыкнуть. Я возвращалась к себе медленно, нехотя. Заново училась многому. Улыбалась и благодарила. Обретала заново себя.
К квартире привыкала особенно долго. Она такая, знаете, будто застрявшая во времени, будто вобравшая в себя часть моего прошлого. Иногда возникало пугающее ощущение, что я в ней уже была, возможно - даже жила. На входе в наш двор можно увидеть две крохотные металлические таблички, их по всей Германии тысячи. На этих табличках имена людей, которых увезли в концлагеря и откуда они больше не вернулись. Возможно, думала я, в прошлой жизни я была одной из них. Метой Штефель, депортированной в 1941-м. Или Максом Элзасом, убитым 30 ноября 1942 года. Наверное, это их память водит меня по комнатам, рассказывая, что в этом углу дремало кресло с кусачим, но невероятно тёплым пледом, а на комоде благородного дерева стояла медная ханукия, которую потом переставляли на подоконник и по одной зажигали свечи - между закатом и наступлением темноты...
Но разгадка оказалась совсем другой. Однажды, оторвавшись от ноутбука, я подняла глаза и наконец-то разглядела стену соседнего дома: жёлтую, в зябких мурашках, в рассеянном свете облачного полудня. И в тот самый миг, когда я поняла, что где-то уже видела эту картину, за окном пролетел голубь. Секунда - и я оказалась в другом городе, в каменной шахте подъезда. Здесь - окно, там - дверь коммунальной квартиры с инструкцией: Сбруев А.И. - 1 звонок, Киреев А.И. - 2 звонка, Чуйкина Т.В. - 3 звонка. Портал в реальность, которую я когда-то знала.
Будущее общается с нами знаками. Присылает слайды, передаёт записки, пролетает птицей в окне. Смотри, говорит, в твоей жизни потом будет так. Ты этого не знаешь, ты вообще ничего не знаешь: ни ковидного ужаса, ни проигранной войны, ни выкорчеванного Арцаха, ни искристого Киева, который сведёт тебя с твоим будущим мужем. Ты не знаешь об усыпанных каштанами тропинках людвигсбургского парка и о ланях, заглядывающих в глаза. Только если я расскажу об этом сейчас, ты не поверишь; я, честно говоря, сам бы не поверил. И всё же вот тебе окно и голубь-поводырь. За одними днями наступают другие, обратного хода нет. Всё, что пережито - не вернётся, всё, что грело душу, навсегда останется с тобой. Потому не бойся, живи.
Не боюсь. Живу.
