(no subject)
- Ну-ка отойди от края пропасти! Кому говорят отойди! - кипятится папа.
- Я осторожно. Реку хочу снять.
- Отойди! Пропасть притягивает!
Отошла. Зачем нервировать папу. Зачем снимать реку с края пропасти. Я и так храню её за пазухой. Там у меня много всего: каменный мост, колючие кустики барбариса, утренний крик чижей, скрип подпорок деревянной веранды, пчелиное жужжание над вазочкой с вареньем, скоропалительная полуденная гроза - напустит шороху и развеется, словно и не было её. За пазухой у меня запахи-вкусы-шорохи. Звуки-слова. Такие, которых нигде более мне не произнесут.
- День сегодня наперекосяк, - вздыхает старенькая бабушка Шушаник.
- Почему?
- Пописала всухомятку.
- Это как???
Шушаник прикладывает ладонь козырьком ко лбу, смотрит на меня снизу вверх снисходительно, с жалостью. Цокает языком.
- И-их, сразу видно - в городе давно живёшь. Поглупала, наши слова забыла. Пописать всухомятку - это когда по-маленькому сходил, а по-большому не получилось, ясно?
Ясно, чего уж тут неясного. Теперь не забуду её «цамак цетеци» никогда.
У папы одуванчиковая макушка и пушистые ресницы. Мама - моя ровесница и такой будет всегда, потому что мамы не стареют, они становятся только краше и лучше. У родителей столько любви к нам, что кажется - ею можно затопить всё ущелье - от Старухиного Камня до Великановой пещеры. И нырять туда с самой высоты облаков - со счастливым визгом, с клокочущим в горле сердцем, с голубь-птицей в руках. Всё, чего мы добились, всё, что мы обрели - благодаря этой безоговорочной, бескрайней любви. Но романтика романтикой, а южные страсти никто не отменял. Если к детям у родителей любовь, то друг к другу - незатихающая кровопролитная война. Отношения «нежнейшие» - папа суров и бескомпромиссен, мама уверена в своей абсолютной правоте. Папа смотрит футбол и ругается с ютубом, мама печёт витиеватые торты и обижается, когда муж их отвергает как скверну. Позывные те же:
- Бердский ишак!
- Кировабадци!
В личной жизни всё по-старому: папа претендует, мама отлынивает. Потому все диалоги с подковыркой.
Мама:
- Включи свет, а то я тебя плохо слышу.
Папа:
- Женщина, от тебя толку ноль. Одни коммунальные расходы!
Таю, таю от любви и нежности.
Хожу за ними хвостиком, записываю всё в блокнот.
Папа рассказывает: «У нас соседка была, страшная как смерть - косая, рябая, кривая. Дети её постоянно страдали диареей. Утра наши начиналось одинаково: сначала раздавался стук в дверь, потом в прихожую виновато заглядывала соседка.
- Барев дзес! Соник джан, дай три таблетки «Биомицина»!
- Снова у детей живот болит? - участливо спрашивала мама, протягивая ей блистер.
- Поели какого-то немытого говна, вот и болит! - с достоинством отвечала соседка, выдавливала себе на ладонь три таблетки и раскланивалась.
Вечерами история повторялась.
- Барригун дзес! - заглядывала в прихожую соседка. - Соник джан, дай три таблетки «Биомицина»!
Её так и звали за глаза - Биомицин.
Папа незаметно кивает на старого замшелого деда:
- Это Енинанц Цаган. Сидит круглыми сутками у своей калитки, караулит прохожих. Если кто-то, проходя мимо, не здоровается - материт вслед до седьмого колена. Так что обязательно поздоровайся. Барев, Цаган апи, как дела?
- Барев, Юрик джан.
- Берев дзез, Цаган апи! - подхватываю я.
- Барев, дочка, хоть и не узнаю, кто ты такая.
- Ушли необруганными, - выдыхаю я, когда отходим на безопасное расстояние.
- Не факт, - пожимает плечом папа.
Смеёмся до хрипоты.
Мама:
- Вон, в том доме жила Астхик, помнишь её? Красивая зеленоглазая девочка. Сошла с ума, умерла. А вот в этом доме жила Айинанц Амалия. Погибла в войну. А этот дом так и не достроили...
- Что, тоже умерли?
- Типун тебе на язык, почему умерли? В Америку переехали. Или в Россию?
Треть Берда в Америке. Другая треть - в России.
Остались самые стойкие. Обнять и плакать.
Папа, выглядывая в окно:
- Ухки джан, солнце показало нос, значит, погода будет хорошей.
«Ухки джан», - шёпотом повторяю забытые слова.
Однажды я вернусь туда. Берд покряхтит, но примет меня обратно. И даже сделает вид, что я вовсе не уезжала.
А я и не уезжала. Я была и осталась там навсегда.
- Я осторожно. Реку хочу снять.
- Отойди! Пропасть притягивает!
Отошла. Зачем нервировать папу. Зачем снимать реку с края пропасти. Я и так храню её за пазухой. Там у меня много всего: каменный мост, колючие кустики барбариса, утренний крик чижей, скрип подпорок деревянной веранды, пчелиное жужжание над вазочкой с вареньем, скоропалительная полуденная гроза - напустит шороху и развеется, словно и не было её. За пазухой у меня запахи-вкусы-шорохи. Звуки-слова. Такие, которых нигде более мне не произнесут.
- День сегодня наперекосяк, - вздыхает старенькая бабушка Шушаник.
- Почему?
- Пописала всухомятку.
- Это как???
Шушаник прикладывает ладонь козырьком ко лбу, смотрит на меня снизу вверх снисходительно, с жалостью. Цокает языком.
- И-их, сразу видно - в городе давно живёшь. Поглупала, наши слова забыла. Пописать всухомятку - это когда по-маленькому сходил, а по-большому не получилось, ясно?
Ясно, чего уж тут неясного. Теперь не забуду её «цамак цетеци» никогда.
У папы одуванчиковая макушка и пушистые ресницы. Мама - моя ровесница и такой будет всегда, потому что мамы не стареют, они становятся только краше и лучше. У родителей столько любви к нам, что кажется - ею можно затопить всё ущелье - от Старухиного Камня до Великановой пещеры. И нырять туда с самой высоты облаков - со счастливым визгом, с клокочущим в горле сердцем, с голубь-птицей в руках. Всё, чего мы добились, всё, что мы обрели - благодаря этой безоговорочной, бескрайней любви. Но романтика романтикой, а южные страсти никто не отменял. Если к детям у родителей любовь, то друг к другу - незатихающая кровопролитная война. Отношения «нежнейшие» - папа суров и бескомпромиссен, мама уверена в своей абсолютной правоте. Папа смотрит футбол и ругается с ютубом, мама печёт витиеватые торты и обижается, когда муж их отвергает как скверну. Позывные те же:
- Бердский ишак!
- Кировабадци!
В личной жизни всё по-старому: папа претендует, мама отлынивает. Потому все диалоги с подковыркой.
Мама:
- Включи свет, а то я тебя плохо слышу.
Папа:
- Женщина, от тебя толку ноль. Одни коммунальные расходы!
Таю, таю от любви и нежности.
Хожу за ними хвостиком, записываю всё в блокнот.
Папа рассказывает: «У нас соседка была, страшная как смерть - косая, рябая, кривая. Дети её постоянно страдали диареей. Утра наши начиналось одинаково: сначала раздавался стук в дверь, потом в прихожую виновато заглядывала соседка.
- Барев дзес! Соник джан, дай три таблетки «Биомицина»!
- Снова у детей живот болит? - участливо спрашивала мама, протягивая ей блистер.
- Поели какого-то немытого говна, вот и болит! - с достоинством отвечала соседка, выдавливала себе на ладонь три таблетки и раскланивалась.
Вечерами история повторялась.
- Барригун дзес! - заглядывала в прихожую соседка. - Соник джан, дай три таблетки «Биомицина»!
Её так и звали за глаза - Биомицин.
Папа незаметно кивает на старого замшелого деда:
- Это Енинанц Цаган. Сидит круглыми сутками у своей калитки, караулит прохожих. Если кто-то, проходя мимо, не здоровается - материт вслед до седьмого колена. Так что обязательно поздоровайся. Барев, Цаган апи, как дела?
- Барев, Юрик джан.
- Берев дзез, Цаган апи! - подхватываю я.
- Барев, дочка, хоть и не узнаю, кто ты такая.
- Ушли необруганными, - выдыхаю я, когда отходим на безопасное расстояние.
- Не факт, - пожимает плечом папа.
Смеёмся до хрипоты.
Мама:
- Вон, в том доме жила Астхик, помнишь её? Красивая зеленоглазая девочка. Сошла с ума, умерла. А вот в этом доме жила Айинанц Амалия. Погибла в войну. А этот дом так и не достроили...
- Что, тоже умерли?
- Типун тебе на язык, почему умерли? В Америку переехали. Или в Россию?
Треть Берда в Америке. Другая треть - в России.
Остались самые стойкие. Обнять и плакать.
Папа, выглядывая в окно:
- Ухки джан, солнце показало нос, значит, погода будет хорошей.
«Ухки джан», - шёпотом повторяю забытые слова.
Однажды я вернусь туда. Берд покряхтит, но примет меня обратно. И даже сделает вид, что я вовсе не уезжала.
А я и не уезжала. Я была и осталась там навсегда.
